— Ясно... ну что поехали? — спросил Алексей Михайлович, вышедшую из комнаты отдыха Юлю. — Да... спасибо, — она шмыгнула носом. Умывание холодной водой остановило истерику, но слезы все еще текли. — А мне можно будет к нему зайти? — Не знаю, посмотрим, что врачи скажут... В машине Юля сидела как мышка, стараясь лишний раз не дышать. Ей было очень страшно. Она вдруг подумала, что пока она едет, с Сергеем Алексеевичем может случиться что-то нехорошее. И она не успеет сказать, что давно простила его, и попросить прощения за свои детские выходки. — Юля, — Алексей Михайлович первым нарушил молчание, — расскажи, что у вас случилось с моим Сережей... Андрей Викторович сказал, что ты сама расскажешь... Юля вспыхнула. Говорить о таком было гадко и стыдно... Но в то же время, она вдруг поняла, что не может скрыть правду. Даже если очень хочется. Это будет неправильно. Ведь только это может, если не оправдать, то хотя бы объяснить почему все так случилось. — Сергей Николаевич, — медленно, тщательно подбирая слова, ответила она, — очень хотел повышение. И он, — она запнулась, но все же договорила, — он рассчитался за новую должность мной... Не добровольно. — Ясно, — Алексей Михайлович сжал руль, — не знал, что Сережа способен на насилие... — А насилия и не было, — Юля опустила взгляд в пол, — ему сказали, что я согласна. А я думала, что я с Сергеем Николаевичем... Он завязал мне глаза... Ну, вроде игра такая... — М-да... — Алексей Михайлович помолчал, — ты права, такое простить очень трудно... теперь я все понимаю... — Я простила... я была не права, он не такой... он другой. Просто... я думала, что меня перевели экономистом, чтобы... ну... Я убежала из ресторана. Сергей Алексеевич ко мне хотел ехал... и тут авария... — Юля всхлипнула, — а Андрей Викторович сказал, что это он так решил. А теперь... Сергей Алексеевич... — Не реви, — Алексей Михайлович улыбнулся впервые за весь день, — все будет хорошо. Сережа выкарабкается. Он сильный. Но кивнула. Ей тоже очень хотелось в это верить. Глава 41 В больнице медсестра встретила посетителей с неприязнью. — А вы кто будете? В реанимацию можно только по одному. Посторонних не пускаем! — строго произнесла она, не отвлекаясь от заполнения журнала. Юля готова была к такому ответу, но все равно расстроилась, отступила назад. Она никто проклятому брюнету. Совсем никто. И ей придется ждать новости здесь, в холле для посетителей, потому что уйти из больниц выше ее сил. Пусть она не увидит Сергея Алексеевича. И не сможет ничего ему сказать. Но если с ним вдруг что-то случится, хорошее и плохое, здесь она узнает об этом гораздо быстрее. Если, конечно, его отец захочет говорить с ней. Она умоляюще взглянула на хмурого Алексея Михайловича. Он кивнул, склонился к медсестре и что-то прошептал ей на ухо, одновременно жестом фокусника, доставая из бумажника крупную купюру, исчезнувшую между страниц журнала. Медсестра заулыбалась и совсем другим тоном ответила: — Ладно, проходите, — махнула в сторону входа и добавила, — не забудьте халаты и бахилы надеть около реанимации. Они там слева от двери висят. — Спасибо, — прошептала Юля и улыбнулась впервые с того момента, как узнала про аварию. Реанимация была на пятом этаже, и пока они с Алексеем Михайловичем ехали наверх она чувствовала, как вся дрожит. Ее слегка подташнивало, то ли от страха, то ли от волнения. Сердце бухало в груди, норовя выскочить через горло. Щеки горели, а воздух, словно лишенный кислорода, разрывал легкие. Юля сжимала кулаки и уговаривала себя держаться. Бледный, обритый и совершенно не похожий на себя брюнет лежал подключенный к мерно попискивающему аппарату. Это было страшно, но когда Алексей Михайлович вошел и, радостно улыбнувшись, шепотом спросил: — Сняли с ИВЛ? Дышит сам? И тонкая хрупкая женщина возле кровати, сияя от счастья, закивала, и ответила так же тихо: — Да, Геночка сказал, что хоть немного, но стало лучше. Состояние все еще критическое, но шансов на благополучный исход больше. Операция прошла успешно. И только тогда заметила Юлю, замершую возле входа: — Проходи, — похлопала она по второму стулу рядом с собой, — присаживайся. Ты же Юля? Я — Анна Павловна, мама Сережи. Юля кивнула, немного удивившись, что его мама знает про нее, осторожно прошла и присела рядом. Брюнета было невыносимо жалко. И так же невыносимо было осознавать, что все это произошло по ее вине. Алексей Михайлович принес откуда-то еще один стул и присел рядом с женой. Они о чем-то зашептались, а Юля не отрываясь смотрела на Сергея Алексеевича. Он совсем не был похож на себя, без длинной челки, вечно путающейся в длинных ресницах, без дурацкой ухмылки, из-за которой она никогда не знала, как относиться к его шуточкам, без веселого блеска в распахнутых черных глазах, которые всегда смотрели на нее с теплотой, когда он в сотый раз протягивал ей букет со словами извинений. Сейчас он был совсем другой. Такой беззащитный и трогательный... Она сама не заметила, как осторожно взяла его за руку, искренне жалея, что упустила шанс сказать ему, что давно простила его за все... И не только простила, но и успела привыкнуть к го присутствию в своей жизни.. Больничная тишина, запах лекарств и равномерное попискивание аппарата странно успокаивали. И через какое-то время Юля задышала свободнее. Паника исчезла, сердце стало биться ровно, а пахнущий лекарствами спертый воздух реанимационной палаты перестал раздражать легкие. И нестерпимо захотелось узнать, от врачей хоть что-нибудь о состоянии бестолкового брюнета. Зачем так сорвался? Знал же, что она, напуганная и потерявшая доверие ко всем дурочка. Подождал бы еще немного. И Юля сама бы поняла, что он ей не безразличен. Без такого вот экстрима. Врач пришел к вечеру. Юля даже не заметила, как ранние зимние сумерки накрыли палату интенсивной терапии, она все так же сидела, держа в руках его рук,у и ждала, когда Сергей Алексеевич придет в себя. Откуда появилась уверенность, что все будет хорошо, она не знала, но... — Добрый вечер, — молодой врач пожал руку Алексею Михайловичу и приветственно кивнул Анне Павловне, — а это у нас тут кто? Юлька сжалась, и отпустила руку брюнета, чувствуя, что сейчас этот строгий врач выгонит ее... Но Анна Павловна ответила: — Это девочка нашего Сережи, Геночка. Пусть она тоже посидит рядом. Пожалуйста... — Та самая, — удивленно приподнял бровь Геночка, — ну ладно. Пусть сидит. Тебя же Юля зовут, да? Поговори с ним. Может быть он услышит тебя. Он к тебе очень привязан. И если узнает, что ты здесь, обязательно захочет вернуться. — Хорошо, — хрипло ответила, покрасневшая от смущения Юля. От долгого молчания голос пропал, и говорить было трудно. Геночка обсуждал с родителями состояние их сына, а Юля молча слушала. Из их разговоров она поняла, что в аварии Сергею Алексеевичу проломило голову и осколки костей черепа попали в мозг. Операция по их извлечению прошла успешно, теперь же осталось только ждать и надеяться. Состояние брюнета все еще тяжелое, но уже не критичное. Если он очнется в течении суток, то все будет хорошо. — Дай-то Бог, — выдохнул Алексей Михайлович, — дай-то Бог... Странно было слышать слова про Бога из уст бизнесмена, но Юля его понимала. Она помнила, как совсем недавно так же молилась о здоровье мамы. И неважно веришь ты или нет, когда близкие или ты сам в отчаянном положении, очень важно надеяться хотя бы на чудо. Потому что жизнь и здоровье близких — это самое главное. Жизнь мамы... И этого несносного брюнета — тоже... Потому что ей хочется, чтобы он снова приносил ей цветы, и смотрел на нее так, как может только он. А еще им очень надо поговорить. Она должна рассказать ему правду... — Сережа, я такая дура... прости меня, пожалуйста. И возвращайся, ты мне очень нужен. Я совершила так много ошибок, которые уже не исправить, но больше не хочу мучить и себя, и тебя, сожалея о том, что было. Я хочу забыть о прошлом и снова идти вперед... С тобой, — слова вдруг полились сами собой, и Юля даже забыла, что рядом стоят его родители и врач которые слышат ее признание, лучше, чем сам Сережа. Она не заметила, как зачастил писк прибора, отсчитывающего пульс, как напряглись родители Сережи и хотели кинуться к сыну, и как Геночка силой удержал их на месте, схватив за плечи. Она говорила и говорила, изливая свою душу, признаваясь в своих чувствах, которые осознавала в тот же миг, когда начинала говорить о них. И с каждым словом, с каждым признанием, невероятная легкость наполняла ее сердце, она, казалось, снова возвращалась в тот мир, в котором, как и раньше, не было ни предательства, ни боли, ничего, кроме бесконечного и безоблачного счастья. И рука брюнета в ее руке вдруг дрогнула, и Сережа открыл глаза. Глава 42 — Юля? — прошептал он одними губами. Его рука слегка сжалась, обхватывая ее ладонь. Геночка мгновенно оказался рядом, невольно отодвигая Юлю в сторону. — Серый, ты как? Одновременно он нажал кнопку вызова медсестры и склонился над брюнетом: — Пить, — прошелестел он и попытался облизать губы. Анна Павловна, беззвучно плача, тут же кинулась к сын и поднесла к губам бутылочку воды с трубочкой: — Сыночек... Сереженька... на вот... Брюнет поймал трубочку губами, сделал глоток и, открыв глаза, снова спросил: — Мама, это была Юля? Геночка нервно дернулся, но не успел ничего сказать. Сережа спросил сам: — Почему так темно... включите свет... Все на миг замерли, вопросительно глядя на врача, который сокрушенно покачал головой, подтверждая догадку... — Сережа... — Анна Павловна все же не выдержала и всхлипнула. Алексей Михайлович, молчаливо стоявший рядом все это время, обнял и прижал к себе жену, которая разрыдалась, мелко вздрагивая плечами. — Серый, — Гена говорил тихо, но четко, — у тебя была травма головы... Задеты зрительные нервы... здесь светло, брат... Но со временем зрение может восстановиться. А твоя Юля здесь... была... За суетой никто не заметил, как Юля выскользнула из палаты. Она бежала домой, прижимая холодные ладони к пылающим щекам. Ей вдруг стало запоздало стыдно за свои признания, за слезы, за то, что она так до сих пор и не понимала, что этот проклятый брюнет ей не безразличен. Все, что она говорила ему было правдой, которую она трусливо скрывала от самой себя. Да, брюнет не совпадал с ее списком ни по одному критерию, кроме наличия денег, но именно на этот пункт в отношениях с этим приставучим наглецом, ей было плевать. Даже если бы он был простым помощником юриста, как Светин Глеб...