На экране священник при помощи четок совершал исключительно святотатственный поступок. Я никогда не молился по четкам и уже не смогу больше, как прежде, смотреть на четки после того, как священник осквернил их самым дьявольским образом. Видеть это не могу, сказала соблазнительная секретарша и отвернулась. Это все потому, что ты католичка, ухмыляясь, сказал Ронин. Это потому, что я женщина. Заткнитесь, сказал Шеф. Он вытащил видеокассету и отдал ее соблазнительной секретарше, которая написала на ней СВЯЩЕННИК С БЕЛОЙ РАБЫНЕЙ. Шеф вставил новую кассету, и тут главными героями были ППЦ с Мадлен. Этот мужик как вечный двигатель, сказал Ронин. Впечатляет, согласился Шеф. Понаблюдав за ним сегодня, я его даже зауважал. Да, но его причиндал похож… похож… на гриб, сказала соблазнительная секретарша. На это никто ничего не ответил – то, о чем нельзя говорить, следует обойти молчанием. Что это? – щурясь, спросил я. Фуа-гра, ответил Ронин. Фу-ты господи, простонала соблазнительная секретарша, меня сейчас стошнит. Вот извращенец. Босс хохотнул. Не хуже нашего, сказал он, помешивая кофе. Ну что, похоже, у нас есть все, что нужно. Эти пленки мы оставим дозревать – как хорошее вино. Они будут стоить гораздо, гораздо дороже, если ППЦ и впрямь окажется таким талантливым политиком, каким он себя мнит. И станет когда-нибудь мэром Парижа? – спросил Ронин. Министром? Молотов! – сказал Шеф, поднимая свой бокал. Молотов? – переспросил Ронин. Так ведь евреи говорят, когда что-то празднуют? Мазаль тов, сказала соблазнительная секретарша. Они говорят мазаль тов. Шеф пожал плечами. Мне Молотов больше нравится. Я спрятал видеокассеты в чемоданчик и положил его в багажник Шефовой машины, которая ждала нас на улице. Сидевший за рулем Лё Ков Бой повез нас – я сидел впереди, Шеф с Ронином сзади – под утренним солнцем в сторону склада, потому что Шеф сказал, что надо уже развязаться с этой херней до сегодняшней «Фантазии». Лё Ков Бой вставил в магнитолу кассету, которую ему дал Ронин, и тогда-то я и услышал впервые песни Жака Дютрона, оказавшегося гораздо лучше Джонни Холлидея, хотя некоторые строчки поначалу заставили меня призадуматься. Sept cent millions de chinois Et moi, et moi, et moi[13]. При чем тут вообще китайцы? А вот так вот, c’est la vie, как пел Дютрон в конце каждого куплета, пересчитав заодно и индонезийцев, и всех чернокожих, и даже вьетнамцев. C’est la vie! Как это по-французски! Как очаровательно! Не хватало только куплета про ублюдков, странно, с чего бы это, ведь Дютрон спел и про русских, и про марсиан, и про голодающих, и про неидеальных людей, если, конечно, я правильно расслышал. Ведь по всему миру живут, наверное, десятки миллионов ублюдков, огромная диаспора чужаков, из которой вполне можно составить разношерстную нацию. Но нужна ли мне нация? Если я сам не нация, значит, я – никто, а если так, то мне нужна не нация, а собственное воображение. Проблема была как раз в том, что я не всегда использовал свое воображение на всю катушку. Мне помогло это понять самое шокирующее видео, хоть никаких плотских утех на нем заснято и не было. Там были две девушки, и никого больше – сами по себе условия, конечно, погорячее водородной бомбы, да только эти две просто… разговаривали? Я увеличил громкость, чтобы послушать, о чем говорят брюнетка и рыжая, – первый диалог на пленках, не имеющий отношения к разврату, совокуплению или заурядному половому акту. Палестинская угонщица самолета: У этого дебила, который как шейх одет… он у него похож на сломанный палец. Вьетконговскя партизанка: Господи. Он меня заставил съесть ухо, которое у него на шее висело. Палестинская угонщица самолета: Вот извращенец! Вьетконговскя партизанка: А генерал? Я у него даже найти ничего не могла, пузо мешало. Палестинская угонщица самолета: Дорогуша, я все нашла. Похож на сырую котлету. Тут партизанка с угонщицей расхохотались, а Шеф сказал: дрянь какая. Соблазнительная секретарша ухмыльнулась, но не успела она открыть рот, как Шеф сказал ей: заткнись. Вьетконговскя партизанка: Возьми еще лекарства. Помогает. Палестинская угонщица самолета: Как… хорошо. Ох, как хорошо. Вьетконговскя партизанка: И хотя бы бесплатно. Палестинская угонщица самолета: Дай-ка еще! Вьетконговскя партизанка: Ты просто в уме подсчитывай денежки. Я вот так и делаю. Тут в кадре появился Аладдин, и палестинская угонщица самолета и вьетконговская партизанка с сияющими улыбками повернулись к нему. Их взгляды автоматически переместились от вычерненного лица к обнаженному пенису, который был, естественно, целиком и полностью белым. Боже! – прошептала соблазнительная секретарша. А у этого как яйцо. Где-то между авеню Ош и складом я уснул. Ронин разбудил меня пощечиной – легенькой, – когда машина уже остановилась. Ты моложе всех нас и спишь, сказал он, наклоняясь и вглядываясь в мои глаза. Подумаешь, всего ночь не поспал! Тебе всего и надо было, что обносить всех лекарством и гашишем! Я вот всю ночь трахал девчонок, а это занятие не из легких, скажу я тебе, мой слабовольный друг. Когда я заметил, что меня звали только поработать чолонским наркоторговцем, Ронин лишь плечами пожал. А это, друг мой, потому что ты еще не заслужил такого права. У нас права еще надо заслужить. Они нам даром не достаются! Пойдем, сказал Шеф, стоявший у моего окна с небольшой сумкой, которую он вытащил из багажника. Он молча повел нас на склад, дверь оказалась открытой. Черт, сказал Лё Ков Бой. Мы прошли мимо ящиков с кофе в самый конец холодного, гулкого склада. Бука и Коротышка сидели в конторе перед телевизором и играли в видеоигру, еще одно чудо, которое изобрели за время моего перевоспитания. Игра тренькала и бренькала, пока мячик летал туда-сюда между двух кубиков, защищавших противоположные ворота. Шеф вздохнул и спросил: вы чем заняты, кретины? Бука и Коротышка вскочили на ноги, и Бука сказал: простите, Шеф, парень-то все равно дрыхнет. Шеф указал на дверь, и Бука ее отпер. Кофе свари нам! – бросил Шеф Буке, а Коротышка повел нас через хранилище в камеру. Голый Мона Лиза лежал в углу, отвернувшись от нас и сжавшись в клубок. Коротышка пошел было к нему, но Шеф жестом остановил его и расстегнул сумку. Вытащив оттуда синий рабочий комбинезон, он снял пиджак и брюки и велел Коротышке их сложить. Затем он натянул комбинезон, застегнул его и снова полез в сумку. Когда он распрямился, я увидел, что он принес – свой обожаемый молоток. Ну все, понеслась моча по трупам, удовлетворенно сказал Лё Ков Бой. Стул принеси, сказал Шеф Коротышке. А потом буди его. Коротышке не удалось разбудить Мону Лизу ни криками, ни пинками, поэтому в ход пошло ведро воды со льдом, Шеф все это время сидел с молотком на коленях, а Ронин насвистывал «Оду к радости» Бетховена. Ледяная вода достигла цели, Мона Лиза задергался, стал отфыркиваться, и тут как раз вошел Бука, неся складной столик и такой же поднос, что когда-то вынесла нам соблазнительная секретарша, только теперь тут было четыре стаканчика и четыре фильтра. Бука поставил столик с подносом возле Шефа и присоединился к Коротышке – они встали по бокам от Моны Лизы, который сидел, вжавшись в стену, опустив голову и обхватив руками колени. Шеф постучал молотком по подносу, и стаканчики задребезжали. Когда кофе перестанет капать, твое время вышло, сказал Шеф. Тогда ты скажешь нам, где искать твоих друзей. Не скажешь – умрешь. Все просто. Понял? Мона Лиза только дрожал, и все. Шеф взглянул на гномов, и Бука нацелился пнуть Мону Лизу под ребра, но тот закрылся рукой, и пинок пришелся в локоть. Понял? – спросил Шеф. Со стоном схватившись за локоть, Мона Лиза кивнул. Шеф снова взглянул на гномов, и стоявший с другой стороны Коротышка умело засадил Моне Лизе ногой по ребрам, тем самым в совершенстве продемонстрировав основной навык гангстеров и генеральных директоров – умение бить лежачего. Шеф тебя не расслышал! – проорал Коротышка. Морщась, Мона Лиза тяжело задышал и наконец сказал: да, понял. Мы добрались до того, что Клод называл «стадией ультиматума». Неумные люди, объяснял студентам Клод, из тех, что смотрят телевизор и считают, что им показывают настоящую жизнь, уверены, будто если поставить объект перед выбором «сделай что-то или умри», объект сделает все, что от него хотят, и скажет все, что нужно, потому что объект не захочет умирать. Так вот, позвольте вам сообщить: в той самой настоящей жизни я много вьетконговцев поставил перед выбором «сделай или умри», и эти козлы скорее предпочтут умереть, а если они и сообщат вам какую-то информацию перед смертью, это будет плохая информация. Поэтому выбор «сделай или умри» годится только тогда, когда вы хотите или убить, или причинить сильную боль. Capisce? Никто из нас, студентов-вьетнамцев, не знал итальянского и не видел соответствующих американских фильмов про гангстеров, где крутой мужик говорит «Capisce?» – да и мы попросту не могли удержать этот capisce своими вьетнамскими губами, а потому и не могли сказать, что нам все понятно. Только проработав много лет в Особом отделе, я смог, исходя уже из эмпирического опыта, сказать, что все понял. Вот и теперь, глядя на все происходившее, я заодно мог сказать, что Шеф не понимал ничего и что ему на все было плевать. Так или иначе он все равно убьет Мону Лизу, вопрос был только в том, чувствовал ли это сам Мона Лиза. Пока кофе капал со скоростью одна капля в секунду, в комнате наступила тишина, Ронин терпел ее каких-нибудь полминуты, потом велел Буке принести радио. Бука притащил гигантскую магнитолу из тех, что магазин Шефа по экспорту-импорту поставлял на мою родину, где ими торговали на черном рынке. Не успел Бука включить магнитолу, как мои призраки запели-замурлыкали у меня за спиной: Vingt-deux millions de bâtards Et moi, et moi, et moi[14]. Двадцать два миллиона – это они, конечно, с потолка взяли. Сколько всего в мире ублюдков? А если для Франции не существует расы, значит, тут не могут существовать и ублюдки? Или могут? Меня сбивал с толку сам парадокс моего существования, мое нелегкое подданство в диаспоре неизвестных. Но были ли я и миллионы ублюдков вроде меня известными неизвестными? Или неизвестными неизвестными? Вот это другое дело! – сказал Ронин, отыскав радиостанцию. Под это и танцевать можно.