– Вроде того. «Слава богу, в ней нет ни капли моей крови» – так он говорил. А мать Ричарда только причитала: «Джек, Джек, ты же не думаешь так на самом деле», когда и чужому человеку было ясно, что, если бы у него была возможность стереть Вирджинию с лица земли, он бы с радостью это сделал, даже не задумавшись. – Губы Линн дрожали. – И вот теперь ее нет. Вот бы Джек обрадовался! Она сунула руку в карман джинсов и извлекла оттуда скомканную салфетку. Вытирая щеки, она сказала Барбаре: – Вы уж извините меня. Вывалила на вас всю эту историю. Не нужно было… Господи, как я скучаю по ней! – Все нормально, – сказала Барбара. – Нужно время, понятное дело. – А теперь еще Юджиния, – продолжала Линн Дэвис. – Чем я могу вам помочь? Вы ведь пришли из-за нее? Не просто рассказать мне об этом, а потому что вам нужна моя помощь? – Вы и миссис Дэвис имели нечто общее, я полагаю. Ваши дети… – Мы сблизились не сразу. Мы встретились, только когда умерла маленькая Соня. Юджиния просто взяла и пришла ко мне однажды. Она хотела поговорить. Я с удовольствием выслушала ее. – И потом встречались с ней регулярно? – Да. Она частенько заглядывала к нам. Ей нужно было выговориться – любая мать в ее положении нуждается в сочувственном слушателе, – а я была рада помочь хотя бы этим. Понимаете, с Ричардом она не могла поделиться своими чувствами. Еще она общалась с католической монахиней, но монахиня, естественно, не была матерью. А Юджинии нужно было именно это – общение с другой матерью, особенно с матерью необычного ребенка. Она безмерно горевала по дочери, а во всем доме не нашлось никого, кто мог бы понять ее чувства. Но она знала про меня и про Вирджинию. Ричард рассказал ей вскоре после того, как они поженились. – Не до того, как поженились? Это странно. Линн невесело улыбнулась. – В этом весь Ричард, констебль Хейверс. Он платил алименты до совершеннолетия Вирджинии, но ни разу не видел ее с тех пор, как мы с ней ушли из его дома. Честно говоря, я думала, что он придет на похороны. Я сообщила ему о том, что ее не стало. Но он послал цветы, и все. – Превосходно, – пробормотала Барбара. – Он такой, какой он есть. Нет, он не плохой человек, но он не тот мужчина, который мог бы справиться с бременем воспитания больного ребенка. Так бывает, это под силу не каждому. Я, по крайней мере, прошла курсы медсестер, тогда как Ричард… у него за плечами было лишь несколько лет в армии. И в любом случае он мечтал о продолжении рода, то есть ему нужно было подыскивать другую жену. Надо признать, что это оказалось правильным шагом, потому что Юджиния родила ему Гидеона. – Сорвал банк. – В каком-то смысле да. Но я подозреваю, что рождение в семье вундеркинда тоже не простое дело, это требует огромных усилий. Иных, чем забота об инвалиде, но тем не менее. – Юджиния не рассказывала вам об этом? – Она не любила много говорить о Гидеоне, а когда они с Ричардом разошлись, вообще не упоминала о нем, как, впрочем, и о Ричарде. Да и ни о ком из Дэвисов. По большей части во время своих визитов она помогала мне с Вирджинией. Моя девочка очень любила гулять в парках. И на кладбищах тоже. Наш любимый маршрут проходил по старому Кэмберуэльскому кладбищу. Но я редко ходила туда вдвоем с Вирджинией, потому что мне приходилось фокусировать на ней все свое внимание и я не получала от прогулки никакого удовольствия. А с Юджинией было гораздо проще. То она присмотрит за Вирджинией, то я. Мы беседовали, читали надписи на могильных камнях. С ней нам было очень хорошо. – Вы разговаривали с ней в день похорон Юджинии? – спросила Барбара. – Конечно. Но боюсь, ни о чем таком, что могло бы помочь вашему расследованию, мы не говорили. Только о Вирджинии. О том, как это тяжело. О том, как мне справиться с этим. Слова Юджинии были для меня большим утешением. Все эти годы она была мне утешением. А Вирджиния… Вирджиния научилась узнавать ее. Радоваться при виде ее… Линн замолчала. Она поднялась и подошла к мольберту с последним, незаконченным рисунком своей дочери, на котором отпечатался мгновенный переход от жизни к смерти. – Вчера я попробовала сама нарисовать несколько таких картин, – задумчиво произнесла Линн. – Я хотела почувствовать то, что чувствовала она, а рисование доставляло ей несказанную радость. Но у меня не получилось. Я начинала снова и снова, пока руки не стали черными от красок, которые я смешивала так и сяк, и все равно ничего такого не почувствовала. И тогда я наконец поняла, как счастлива она была: она навечно осталась ребенком, которому в жизни нужно так мало. – В этом урок для нас всех, – заметила Барбара. – Да, верно. Линн с головой ушла в созерцание рисунка. Барбара заворочалась в своем кресле, желая вывести ее из задумчивости и напомнить о своем присутствии. – В Хенли Юджиния встречалась с мужчиной, миссис Дэвис. Это военный в отставке, его зовут Тед Уайли. У него книжный магазин напротив коттеджа Юджинии. Она когда-нибудь упоминала его имя при вас? Линн Дэвис оторвалась от рисунка. – Тед Уайли? Владелец книжного магазина? Нет. Она никогда не рассказывала мне о человеке по имени Тед Уайли. – А о ком-нибудь другом, с кем у нее были близкие отношения? Линн обдумала этот вопрос. – Она старалась не рассказывать о себе слишком много. Всегда была довольно сдержанной. Но по-моему… не знаю, поможет ли вам это, но последний раз, когда мы с ней разговаривали – это было незадолго до кончины Вирджинии, – она сказала… Знаете, я не уверена, важно ли это. По крайней мере, означает ли это, что она испытывала к кому-то особые чувства. – Думаю, это нам поможет, – сказала ей Барбара. – Что именно она сказала? – Дело даже не в том, что она сказала, а в том, с какими интонациями. В ее голосе была легкость, которой я раньше не слышала. Она спросила, верю ли я, что можно влюбиться там, где совсем не ожидаешь найти любовь. Она спросила, считаю ли я возможным, что можно знать человека не один год, а потом вдруг увидеть его совершенно в ином свете, чем раньше. Спросила, считаю ли я возможным, чтобы из этого нового взгляда выросла любовь. Может, она говорила о том военном, про которого вы спрашивали? О том, кого она давно знала, но в кого влюбилась только сейчас? Барбара тоже подумала, что это вполне вероятно. Но не стоило забывать, что в момент своей смерти Юджиния Дэвис находилась рядом с жилищем другого мужчины, имея в сумочке его адрес. Она спросила: – А про Джеймса Пичфорда она не говорила? Линн покачала головой. – А про Пичли? Или Пичеса? – Нет, этих имен я не припомню. Но такой уж она человек: не любила рассказывать о себе. Женщина, которая не любила рассказывать о себе и которую в конце концов убили. А что, если ее убили именно потому, что она не хотела о себе рассказывать? Старший инспектор Эрик Лич слушал старшую сестру реанимационного отделения больницы «Чаринг-Кросс». Ничего хорошего она ему не сказала. «Без изменений» – эту формулировку врачи используют, когда отдают судьбу пациента на волю Бога, судьбы, природы или времени. Им не надо прибегать к ней, если больному становится лучше, если старуху с косой удалось отогнать, если имело место неожиданное и чудесное выздоровление. Лич повесил трубку и в задумчивости уставился на заваленную бумагами столешницу. Он размышлял не только о случившемся с Малькольмом Уэбберли, но и о собственных недостатках и о влиянии этих недостатков на его способность предвидеть повороты в ходе расследования. Ему нужно разобраться с Эсме. С этим, по крайней мере, все ясно. Как это сделать, он скоро поймет. Но необходимость этого очевидна. Ведь если бы он не отвлекся на переживания Эсме о новом приятеле ее матери (не говоря уже о чувствах, охвативших его самого при известии о том, что Бриджит нашла ему замену), то наверняка бы вспомнил, что Дж. В. Пичли, также известный под именем Джеймс Пичфорд, в свое время носил имя Джимми Пичес и что причастность этого Джимми Пичеса к смерти ребенка в Тауэр-Хамлетсе в свое время занимала первые полосы всех мало-мальски уважающих себя таблоидов. Не тогда, когда умер тот несчастный ребенок, – тогда все разрешилось достаточно быстро, после вскрытия, – а гораздо позднее, когда умер другой ребенок, на этот раз в Кенсингтоне. Когда та чудовищно одетая женщина из Скотленд-Ярда сообщила добытый ею факт, Лич сразу все вспомнил. Он пытался убедить себя, что стер эту информацию из своей памяти, стер потому, что она ничего не меняла, лишь вызывала излишнюю агрессию по отношению к Пичфорду во время следствия по делу смерти младшего ребенка Дэвисов. Но правда состояла в том, что он должен был вспомнить в любом случае, а из-за Бриджит, из-за ее нового приятеля и особенно из-за переживаний Эсме не вспомнил. И это было недопустимо – не вспомнить факт, связанный с давнишним делом, потому что чем дальше, тем больше крепла его уверенность в том, что то дело связано с нынешним расследованием убийства Юджинии Дэвис. И с наездом на Малькольма Уэбберли. В дверь его кабинета заглянул констебль со словами: – Пришел парень из Западного Хэмпстеда, которого вы хотели видеть, сэр. Провести его в комнату для допросов? – Он притащил с собой адвоката? – Само собой, – ответил констебль. – Он из таких парней, которые не могут подтереться, не спросив у своего юриста, сколько листков туалетной бумаги они имеют право использовать. – Тогда ведите его в комнату для допросов, – сказал Лич. Он не хотел, чтобы у адвокатов складывалось впечатление, будто он их боится, а приглашение Пичли-Пичфорда-Пичеса в его кабинет выглядело бы в их глазах именно так. Несколько минут ушло на то, чтобы распорядиться относительно возвращения автомобиля Пичли владельцу. Из удерживания «бокстера» больше ничего не удавалось выжать, к тому же Лич считал, что появившаяся в его распоряжении информация о прошлом Джеймса Пичфорда и Джимми Пичеса давала ему больше возможностей для выуживания нужных сведений из этого типа, чем манипулирование его машиной. После звонка Лич схватил стаканчик с кофе и прошел в комнату для допросов, где за столом его уже ждали Пичли-Пичфорд-Пичес (которого Лич решил называть про себя просто мистер П., а то у него голова кругом шла от обилия похожих имен) и его адвокат. Азофф курил, невзирая на табличку, категорически запрещающую это, – очевидно, так он доказывал свою независимость. А мистер П., уставившись себе на ботинки, безостановочно приглаживал руками волосы. – Я посоветовал своему клиенту ничего не говорить, – начал Азофф, намеренно избегая всего, что могло сойти за приветствие. – Вплоть до настоящего момента он сотрудничал с вами, не получая с вашей стороны никакой компенсации. – Компенсации? – переспросил Лич, не веря своим ушам. – Вы о чем вообще говорите? Мы расследуем дело об убийстве, и если нам нужна помощь вашего парня, то мы, черт возьми, получим ее. – Не вижу смысла продолжать нашу встречу, если вы не предъявите моему клиенту четко сформулированное обвинение, – парировал Азофф. Услышав это заявление, мистер П. поднял глаза, раскрыл рот и изобразил на лице ясно читаемый вопрос: «Что ты вообще несешь, болван?» Личу это понравилось, потому что невинный человек вряд ли уставился бы на своего адвоката, как головорез с ножом в руках, только потому, что тот употребил выражение «предъявить обвинение». Невинный человек, скорее всего, принял бы самодовольный вид, означающий: «Ну что, съел, легавый?» Но мистера П. обуревали совсем иные чувства. Из чего Лич заключил, что он уже готов и его пора выводить на чистую воду. Старший инспектор пока не знал, чего именно он этим достигнет, но он сгорал от желания расколоть мистера П. Он сказал самым любезным тоном: – Что ж. Хорошо, мистер Пичес. – Пичли, – высокомерно поправил его Азофф. Свое раздражение он подчеркнул струей табачного дыма, выпущенной в воздух. Вместе с табачной вонью распространился и дурной запах из его рта. Лич изобразил легкое удивление. – А, так он не в курсе? – спросил он у мистера П., кивая в сторону адвоката. – В вашем шкафу со скелетом есть несколько укромных местечек и закутков, куда мистер Азофф еще не светил своим фонариком? Мистер П. спрятал лицо в ладонях, всем своим видом показывая, что его испоганенная жизнь только что стала еще более испоганенной. – Я сказал вам все, что мог, – промямлил он, обходя стороной вопрос своего третьего имени. – После суда я ту женщину не видел. Через шесть месяцев я переехал и больше не видел никого из них. Я продолжал жить. Ну а что мне еще было делать? Новый дом, новая жизнь… – Новое имя, – вставил Лич. – Совсем как раньше. Но мистер Азофф, судя по всему, не знает, что человек вроде вас, с прошлым вроде вашего, обладает способностью притягивать к себе всяческие неприятности, а, мистер Пичес? Даже когда ему кажется, что он привязал к своему прошлому кирпич и зашвырнул его в Темзу. – К чему вы клоните, Лич? – спросил раздраженный адвокат. – Избавьтесь от этой дымной вонючки, что торчит у вас изо рта, и я попробую просветить вас, – сказал Лич. – Здесь курить запрещено, и я полагаю, что в число ваших талантов, мистер Азофф, входит и умение читать. Азофф неторопливо вынул сигарету изо рта и еще более неторопливо сбил пепел о подошву ботинка, прилагая максимум стараний якобы для того, чтобы сохранить оставшийся табак для последующего употребления. Во время этого представления мистер П. по собственному почину выложил адвокату свою историю. В конце рассказа, который он постарался сделать как можно более кратким и безобидным, мистер П. сказал: – Я не говорил тебе об этом раньше, поскольку не считал, что в этом была необходимость. Такой необходимости нет и сейчас, Лу. По крайней мере, ее не возникло бы, если бы этот… – он кивнул в сторону Лича, обозначая присутствие полицейского указательным местоимением вместо имени, – не вбил себе в голову идею, не имеющую ни малейшего отношения к правде. – Пичес, – произнес Азофф, и, хотя это прозвучало задумчиво, его сузившиеся глаза показывали, что он думает не столько о полученной информации, сколько о том, какие дисциплинарные меры стоит применить к клиенту, который продолжает скрывать от него важнейшие факты своей жизни, отчего он, Азофф, каждый раз выглядит дураком перед полицией. – Так ты говоришь, что при тебе умер еще один ребенок, Джей? – Два ребенка и женщина, – напомнил ему Лич. – И счет продолжается, кстати. Прошлой ночью сбит еще один человек. Где вы были прошлой ночью, Пичес?