– Это несправедливо! – вскричал мистер П. – Я не видел никого из них… Я не говорил с… Понятия не имею, как у нее оказался мой адрес… И уж конечно, я не поверю, что… – Где вы были прошлой ночью? – повторил Лич. – Нигде! Нигде я не был! Дома сидел! Где еще я, черт побери, мог быть, если вы забрали мою машину? – Может, вас кто-то подвез, – предположил Лич. – Кто? И вообще, как вы это себе представляете: кто-то приезжает за мной и мы катаемся по Лондону в поисках, кого бы сбить, а потом быстренько делаем ноги? – По-моему, я не упоминал, что имел место наезд и побег с места происшествия. – Нечего ловить меня на слове, вы, умник! Вы сказали: еще один человек. Вы сказали: сбит. Неужели, по-вашему, я должен думать, будто его сбили с ног битой? Иначе зачем я вам здесь нужен? Он все сильнее выходил из себя. Лич был доволен. Его радовал и тот факт, что адвокат мистера П. не на шутку разозлился на своего клиента и не останавливал его горячие речи юридическими советами. Это могло оказаться крайне полезным. Лич кивнул: – Хороший вопрос, мистер Пичес. – Пичли, – поправил его мистер П. – Вы видели в последнее время Катю Вольф? – Кат… – Мистер П. запнулся. – А при чем тут она? – спросил он настороженно. – Сегодня утром я просматривал свои старые записи и обнаружил, что на суде вы не давали показаний. – Меня не просили. Я был в доме на момент… но ничего не видел, так что не было смысла… – А вот та женщина, Беккет, учительница мальчика, свидетелем проходила. Если не ошибаюсь, ее зовут Сара Джейн. Мои записи… Я вам говорил, что храню все записи с первого года службы? Так вот, мои записи показывают, что вы находились вместе с ней, когда ребенка прикончили. Вы находились в одном помещении, и это означает, что или вы оба видели что-то, или оба не видели ничего, но в любом случае… – Я ничего не видел. – …в любом случае, – с силой продолжал Лич, – Беккет давала показания, а вы молчали. Почему бы это? – Она была учительницей мальчика. Гидеона. Брата. Она чаще виделась с семьей. Она чаще видела и саму девочку. Она видела, как Катя ухаживала за ней, и поэтому сочла, что ей есть что сказать. Послушайте, меня не просили быть свидетелем на суде. Я беседовал с полицией, сказал все, что знал, ждал, не понадобится ли что-то еще, но меня так и не вызвали. – Как удачно все сложилось. – В каком смысле? Или вы хотите сказать… – Заткнись, – наконец прервал молчание Азофф. А Личу он бросил: – Давайте к делу, или мы уходим. – Я с места не сдвинусь, пока не получу свою машину обратно, – возразил мистер П. Лич выудил из нагрудного кармана форму для получения «бокстера». Положив листок на стол, он сказал: – Из всех, кто проживал в том доме, мистер Пичес, вы были единственным человеком, который не свидетельствовал против нее на суде. С моей стороны вполне логично будет предположить, что она заглянула к вам на минутку, чтобы сказать спасибо. Ее недавно выпустили, и она могла бы это сделать, хотя бы из вежливости. – Да о чем вы? – вскричал мистер П. – Беккет на суде давала Вольф характеристику. Она рассказывала нам и всем, кто хотел слышать, о том, что немка делала и чего не делала, какие промахи совершала. Тут ей не хватило терпения, там она дала волю раздражению. Упустила одно, не успела другое. И тому подобные мелочи, ведь чего не бывает при уходе за больным ребенком. То есть наша Катя Вольф не всегда была безупречна, до уровня квалифицированной няни недотягивала. А затем еще умудрилась залететь… – Да? Ну и что? Это-то тут при чем? – выпалил мистер П. – Сара Джейн могла видеть гораздо больше, чем я. Вот и рассказывала о том, что видела. Или я должен быть ее совестью? Да еще через двадцать лет после событий? Азофф снова вмешался: – Что-то я пока не вижу смысла в вашей милой болтовне, старший инспектор Лич. Если мы не услышим, зачем вы вызвали моего клиента, то прошу передать мне этот документ, и мы на этом откланяемся. Он потянулся к листку с разрешением на получение «бокстера». Лич прижал листок пальцами. – Вашего клиента я вызвал в связи с Катей Вольф, – сказал он. – Между ними что-то есть. – Ничего между нами нет, – запротестовал мистер П. – Я в этом не уверен. Кто-то же был отцом ее ребенка, а это не тот случай, когда я поставил бы на непорочное зачатие. – Но и на меня не надо сваливать. Мы жили в одном доме. Это все. Мы кивали друг другу, встречаясь на лестнице. Я иной раз помогал ей с английским и, признаюсь, мог восхищаться… Поймите. Она была очень красивой девушкой. Уверенной, знающей, чего хочет. Этого не ожидаешь найти в иностранце, который даже толком еще не умеет говорить на нашем языке. В женщине это всегда привлекает. А я не слепой. – То есть вы с ней стакнулись. По ночам перебегали из комнаты в комнату. Раз или два встретились за сараем в саду, и – «ой, смотрите-ка, что получилось!». Азофф хлопнул ладонью по столу. – Раз, или два, или восемьдесят пять раз… Если вы не намерены говорить о деле, то мы уходим. Вы поняли? – Это и есть дело, мистер Азофф, особенно если учесть, что наш парень мог последние двадцать лет провести в мыслях о женщине, которую тискал, и не только, а потом пальцем не пошевелил, чтобы выручить ее, когда она оказалась в интересном положении – кстати, благодаря ему – и когда ее обвинили в убийстве. Может, он захотел исправиться, хотя бы задним числом. А тут как раз удобный случай – Кате Вольф требуется помощь в акте возмездия. Она думает, что кое-кто перед ней в долгу, и думает совершенно искренне. За решеткой время идет медленно, знаете ли. Вы удивитесь, узнав, как это медленное время может превратить убийцу в невинно пострадавшего. В глазах самого убийцы, разумеется. – Это… это… Это полный абсурд! – выпалил мистер П. – Неужели? – Вы знаете, что это абсурд и больше ничего! Как, по-вашему, все это могло случиться? – Джей… – попытался вставить слово Азофф. – По-вашему, она разыскала меня, позвонила в дверь и сказала: «Эй, Джим, мы с тобой двадцать лет не виделись, но не поможешь ли ты мне прикончить пару-тройку типов? Чисто для прикола, ха-ха. Ты ведь не слишком занят?» Так вам все это видится, а, инспектор? – Заткнись, Джей, – многозначительно повторил адвокат. – Нет! Я полжизни оттирал стены, хотя это не я их обоссал! И мне это надоело! До чертиков надоело! Если не полиция за мной охотится, то газеты. Если не газеты, то… Он оборвал себя на полуслове. – То кто? – склонился через стол Лич. – Кто еще за вами охотится? Какие еще делишки кроются в вашем сомнительном прошлом, мистер П.? Кажется мне, что дело не только в смерти младенца. У вас секретов хватит на трех человек. И запомните: я с вами еще не закончил. Мистер П. откинулся на спинку стула, молча кривя губы. Азофф сказал: – Странно. Что-то я не слышу, чтобы моему клиенту зачитывали его права. Вы знаете, при аресте это делать обязательно. Или я на секунду потерял сознание? Но я ничего такого не слышал. И если в течение пятнадцати секунд не услышу, то предлагаю нам с вами распрощаться на этой трогательной ноте, инспектор. Лич толкнул в их сторону листок с разрешением забрать «бокстер». – Не планируйте дальних поездок, мистер П., – посоветовал он Пичли, а Азоффа предупредил: – Только попробуйте раскурить свою сигарету в здании, я доберусь до вас. – Ух ты, вот ужас-то! Я уже намочил штаны, начальник, – сказал Азофф. Лич хотел было ответить, но передумал и только буркнул: – Убирайтесь. И проследил, чтобы его команда была выполнена. Дж. В. Пичли, он же Человек-Язык, он же Джеймс Пичфорд, он же Джимми Пичес, попрощался с Лу Азоффом перед Хэмпстедским полицейским участком, понимая, что больше никогда не увидит своего адвоката. Азофф был взбешен, узнав о существовании Джимми Пичеса, взбешен даже сильнее, чем когда узнал о существовании Джеймса Пичфорда, и неважно, что в обоих случаях тот был признан невиновным (сначала как Пичес, затем как Пичфорд). Он, Азофф, не намерен больше выставлять себя идиотом из-за того, что его клиент не до конца откровенен с ним. Каково ему было сидеть перед проклятым легавым, который, может, и школу-то толком не смог закончить, и чувствовать, как у тебя из-под ног выдергивают ковер, о котором ты даже не подозревал? Это возмутительно, Джей. Или Джеймс? Или Джимми? Или кто-то еще, если уж на то пошло? Не было кого-то еще. Пичли не был кем-то еще. И даже если бы Азофф не сказал: «Завтра с курьером ты получишь мой последний счет», он и сам положил бы конец их сотрудничеству. Неважно, что до сих пор он успешно справлялся с лабиринтом финансовых махинаций Азоффа. В Сити найдется еще не один ловкий финансист, который сможет двигать средства Азоффа быстрее, чем их отследит налоговая инспекция. Поэтому он сказал: «Хорошо, Лу» – и даже не стал делать вид, будто хочет уговорить адвоката продолжать работать вместе. В принципе, бедняга имел полное право сердиться. Его самолюбие и профессиональная гордость уже второй раз получали серьезный удар. Пичли наблюдал за тем, как Азофф наматывает на шею шарф и картинным жестом забрасывает конец за плечо – финальный аккорд пьесы, которая тянулась слишком долго. Адвокат удалился с оскорбленным видом, и Пичли вздохнул. Он мог бы сказать Азоффу, что мысль об отказе от его адвокатских услуг не только приходила ему в голову, но и твердо укоренилась в его мозгу еще посреди разговора со старшим инспектором Личем. Однако Пичли решил предоставить Азоффу возможность сохранить лицо, выйдя из игры первым. Драматический разрыв отношений на улице был слабой компенсацией за унижение, которое адвокату пришлось пережить из-за сокрытия его клиентом некоторых фактов своего прошлого. Но ничего большего Пичли сейчас предложить не мог, так что, позволив адвокату играть отведенную ему роль, он склонил голову и выслушал брызжущего слюной Азоффа, а также посмотрел сцену с наматыванием шарфа. – Я свяжу тебя с одним человеком, который сможет присмотреть за твоими деньгами, – сказал он адвокату. – Да уж, постарайся, – огрызнулся Азофф. Сам же он аналогичного предложения не сделал – не порекомендовал другого адвоката, согласного работать на клиента втемную. Но Пичли и не ожидал этого. Он вообще уже ничего не ожидал. Так было не всегда. Например, тогда, двадцать лет назад, у него были если не ожидания, то, по крайней мере, мечты. После долгих занятий английским и разговоров по душам на верхнем этаже дома Катя быстрым, горячим, жизнерадостным шепотом рассказывала ему о своих мечтах, то и дело поглядывая на динамик, выведенный из детской: не заворочается ли, не заплачет ли ребенок, не потребуется ли Соне ее Катя, и Катя в ту же секунду прибежит к ней. Она говорила: – Есть такие школы для модной одежды. Там учат рисовать, что носить. Ты понимаешь? И ты видишь, как я умею рисовать одежду, да? Там я хочу учиться, когда денег хватает. Откуда я приехала, Джеймс, одежда… О, я не могу рассказать, но ваши цвета, ваши цвета… И видишь этот шарф, который я купила? Это секонд-хенд, Джеймс. Этот шарф кто-то отдал! Она доставала шарф и кружилась с ним, как восточная танцовщица, а потом кусок старого шелка, потрепанный и застиранный, превращался в накидку, в пояс, в сумку на кулиске, в шляпу. Два таких шарфа – и у нее появлялась блузка. Пять – и готова пестрая юбка. – Вот что я хочу делать, – говорила она, блестя глазами, и бархатисто-молочная кожа окрашивалась на щеках румянцем. Весь Лондон носил черное, но только не Катя. Катя была радугой, праздником жизни.