* * * Я тогда действительно вдохновился предложением Марио и полагал, что смогу соблазнить Настю выбрать время для такой поездки. Она и мне представлялась интересной, поскольку до того все мои поездки ограничивались севером страны – Болонья, Флоренция, Венеция, Милан, Генуя и прочие города помельче. А вот на юге Италии и в Сицилии мне как-то не удалось побывать. Возвращаясь в Рим, я, следуя по скучно-прекрасному шоссе, вспоминал «лекцию» Марио и думал об Италии. Жалел такую красивую и удивительную страну и ее жителей, вынужденных жить под двойным гнетом власти и мафии, да при галопом несущейся гиперинфляции, когда цены на все росли чуть ли не ежедневно, а людям приходится не жить, а все время вести борьбу за выживание. Радостно возвратившись домой, я мгновенно скис, увидев ожидаемое, но очень печальное письмо от Насти. Она, как всегда, но и того более, хныкала о проблемах, которые ее мучали. А проблемы были одни и те же. Одинокая и старенькая мать потихоньку завершает свою земную жизнь. Она тоскует, чувствует себя неважно, скучает, скорее, тоскует, хочет, хотя бы перед смертью увидеть дочь и внучку. Все, в общем-то, как и должно быть. И я полностью понимал Настю. А чем я мог помочь? Только тем, что отпускаю ее домой в Союз на длительную побывку. На побывку или отъезд на совсем? Я понимал, что если исходить из того, что предполагаемая моя замена в посольстве должна состояться через пол года, то… Насте, выходит, нет смысла ездить туда-сюда. А, впрочем, не следует, как говорит Евангелие, заботится о дне завтрашнем, он сам о себе позаботится. В принципе я все время следовал этому правилу, и все получалось как нужно, но, к сожалению, в данном случае вот это самое «все» вышло, почему-то, иначе. Настю я, конечно же, с тоской в душе отпустил. На всякий случай я, как в воду глядел, предложил ей забрать побольше вещей, поехать поездом, дальнейших планов не строить, по крайней мере на ближайшую перспективу, и не жалея денег, звонить почаще. При расставании на вокзале Настя была как всегда на людях исключительно элегантна, но задумчива и очень печальна. Наш длинный прощальный поцелуй был холодным, хоть мы и пытались изобразить своим поведением те горячие чувства, которые у нас когда-то были в душе и на сердце. Конечно, разлука близких людей не может вызвать тот горячий подъем чувств, который необходим для горячих поцелуев, но… мы расставались надолго и раньше, но тогда мы тесно соединялись в объятиях и в поцелуях, заранее предвкушая предстоящую встречу. Что же было иначе сейчас? Не было предвкушения встречи? А почему, ведь все же идет как должно? Даже лучше должного: давеча советник-посланник поделился планами посла. Тот полагает совершить логичную замену: меня, задержав мой отъездна пару лет, передвинуть на должность советника, на замену которому приедет первый секретарь (на мое место). Здесь бы только радоваться: переход с первого секретаря в дипломатии на должность советника это все равно, что повышение в армии с полковника в генералы. Да,… только бы радоваться! Но как, если я знаю, что Настя совсем раздвоится в своих внутренних терзаниях. С одной стороны, лестно ей стать женой советника, то есть – «советницей»; а с другой, – как быть с умирающей матерью и с дочкой, которая, будучи не в меру обласкана в Москве моими родителям, стала сдавать в учебе. К тому же, я, сказав посланнику «да», и, несомненно, желая служебного роста, понимал, что для меня это значит сидеть в Риме в одиночестве, как в одиночной камере, ибо Настя тогда наверняка осядет в Москве-Киеве надолго, балуя меня лишь наездами с желанной целью восторженной траты накопленных мною денег. А в Риме это можно сделать с размахом! Впрочем транжирить деньги с размахом можно везде, но перед этим их надо еще заработать. О сделанном мне предложении я Насте благоразумно ничего не сказал, поскольку и говорить то было нечего – «курочка пока еще в гнезде…». Что думает посол и посольство – это конечно важно, но… до решения важных инстанций ещё шагать да шагать. Все-таки должность советника в Риме, это не где-нибудь, в тех же Джибути, Эритрее или даже в Эфиопии, а на нее охотников много из самых различных влиятельных сфер. В общем, распрощались мы на вокзале у вагона довольно мило. Настолько, что на нас даже оглядывались окружающие: все-таки на вид люди уже не молодые, но разомкнуть объятия так и не могут до последней минуты. Настя уехала с тяжелым сердцем, и мне было не легче. А потом дни потянулись обычной тягучей рутиной до того дня «Ч», который решает все, ибо является самой судьбой, иногда милостивой, а иногда совсем даже не очень. В этот день я сидел спокойно на стуле за своим столом. Я мило, хотя и не слишком внимательно, слушал по радио лирическую, в целом беспечную итальянскую песню. Нам приходилось все время слушать радио, для того чтобы помешать противнику прослушивать наши разговоры; правило в том и состояло: вошел в любое помещение (в кабинет, в квартиру) сразу включай радио или телевизор. В конечном счете, к этому так привыкаешь, что звуки тебя не отвлекают и не привлекают. Это просто фон. В моих мыслях всплыл Костя Иванов. Он иногда всплывал в мыслях, но никогда во сне. В данном случае он возник потому, что обдумывая предложения о позиции Италии в ЕЭС, я нашел наилучший вариант, который можно было бы предложить послу для направления в Москву. А Костя объявился потому, что я все истекшее последнее время с его похорон, а это примерно лет семь, я поминал его с благодарностью за то, что он подсказал мне или поделился со мной опытом работы по сбору информации, которая могла бы заинтересовать Центр. Мне разговор с ним помнится в деталях. Он происходил вскоре по нашему приезду в Канберру, в моем кабинете, в посольстве. Я только что просмотрел свежие газеты и собирался отъехать в Австралийский национальный университет побеседовать с профессором истории Милтоном о событиях, связанных с Вьетнамом. Австралийские войска в рамках договора АНЗЮС туда влезли, а как оттуда вылезти не знали, в стране по этому поводу шли жаркие дискуссии. Моя идея состояла в том, чтобы обсудить тему с профессором, оформить ее как запись беседы и отправить с ближайшей дипломатической почтой в Москву. Я только встал со стула с намерением отъехать, как вошел Костя весь такой улыбающийся, высокий, статный в красивой голубой рубашке, которая ему очень шла. В ответ я, конечно, тоже улыбнулся, но глаза мои наверно хранили сосредоточенность мысли, поскольку Костя еще шире расплылся в улыбке и спросил: – Ты куда это, труженик, собрался столь решительным образом, никак на войну с империализмом? Мой взгляд, я думаю, смягчился, и я охотно поддержал разговор, радуясь приходу Кости: – Да вот, нужда гонит на беседу с иностранцем. Нужно выполнить план по записи бесед, чтобы не оказаться в числе отстающих. Улыбка осталась у Кости только в глазах, а так он вполне деловым тоном спросил подробнее о моем намерении и планах о беседе. Выслушав мои заявления, Костя принял вид учителя и сказал: – Подожди немного, морпех, не спеши, присядь на пару минут и как послушный салажонок послушай годка. Знаешь, когда были созданы дипломатические службы, то, естественно, основной целью дипломатии стала добыча информации о положении в стране пребывания, ее внешней политики и сбор всяких сплетен. Все это делалось с помощью бесед. Вот и мотались дипломаты по столицам в поисках собеседников, у которых эта информация могла быть. А могла и не быть, могла быть ложной или собеседник мог информацию не дать. В общем, дипломата кормили крепкие ноги, трезвый ум и куча обаяния. Он собирал информацию по крохами и отсылал в свой МИД. Но так было лет двести назад. Однако, как ни странно, это требуется и сейчас. А ты, мил человек, включи мозги и подумай. Тогда собеседники были уникальными носителями информации. А сейчас? Костя небрежно махнул рукой в сторону кучи газет и журналов на моем столе, стрельнул взглядом в радиоприемник, сказал пару слов о телевизоре, а затем уверенным, твердым голосом пояснил: – Вокруг тебя море информации на любой вкус. Неужели тебе этого мало? Ну побежишь ты к этому профессору, ухлопаешь кучу времени…, как минимум, пол дня. Костя, нахмурившись, посчитал и выразительно глядя на меня, продолжил: – Ты потеряешь, по самым скромным подсчетам, три часа. А зачем, когда вокруг тебя журналисты берут у тех же профессоров, бизнесменов и государственных шишек много интервью. Твое дело, дело дипломата, изучив и осмыслив информацию в этих интервью, дать толковый анализ, соображения и предложения. В этом твоя ценность, а не в том, чтобы доить информацию у отдельных личностей, которые не очень любят ею делиться просто так. Я слушал это, раскрыв рот, а потом спросил: – Но я же должен выполнять план по записи бесед? Как это можно сделать не встречаясь с личностями? Костя вновь поощрительно улыбнулся: – Все это, Паша, делается просто, не слезая со стула. Ты с утра напихиваешь себя информацией, осмысливаешь, а потом пишешь: «Запись беседы с…» и подставляй любую фамилию; и вперед! Скажем, ты сейчас мчишься к какому-то профессору, будешь переливать с ним воду из пустого в порожнее, а затем, вернувшись, искать какой-то смысл в том, что он там тебе наплел. А у тебя в голове есть куча этих смыслов. Бери любой и приписывай профессору, то бишь, ставь его фамилию в беседе, придуманной тобой. Понимаешь, времена изменились. Должны соответственно меняться и методы работы дипломатов. МИДу нужен не бред какого-то иностранца, а твои умные мысли! И кстати, ведь писано, что девяносто процентов информации, даже в том числе и секретной, получается из открытых источников. Понял!? Я понял все, метод Кости воспринял и штамповал умные мысли на потоке к радости всех. Меня даже коллеги в МИД спрашивали, как я исхитряюсь находить столь серьезных и информированных собеседников. Дело еще в том, что если гнать в Центр все мысли собеседников и факты, ими приводимые, то в Центре это может вызвать раздражение. Раздражение на кого, на собеседников? Нет, на тебя милого. В тот раз я на беседу, конечно, поехал, а на будущее я не брезговал беседами на приемах, на выставках, на других публичных мероприятиях, но сам за ними не гонялся. Это были беседы по случаю, а если мне их численно не хватало, я их сочинял по методу Кости. И все шло хорошо. И вот сейчас я сидел, блаженно вспоминая Костю и факты, с ним связанные. Мне было хорошо, и не было ожидания жизненной грозы. А откуда ей взяться, если все идет по привычным планам. Англичане придумали верную поговорку: «No news means good news», – что означает: «Хорошая новость– это отсутствие новостей». И действительно, кто знает, что может нести в себе новость: радость или горе? * * * Итак, я наслаждался тихим покоем, не имея и не желая каких-либо предчувствий. И вдруг меня дежурный комендант зовет по внутреннему телефону к внешнему. Спускаюсь, беру трубку, слышу вкрадчивый хриплый голос, который мне показался почему – то знакомым: – Господин Костин? Отвечаю положительно и под настроение острю: – А вы тот господин, который пытался говорить со мной в далекой отсюда Австралии. Не так ли? – Да, это так, это я – Джек и с той же темой. Я, видите ли, когда – то знал и общался с вашим другом Константином Ивановым… Пусть земля ему будет пухом. Я знаю, что вы хотели узнать причину трагической гибели господина Иванова, но уверен, что ничего из этого у вас не вышло… А у меня есть некоторая информация об этом и есть кое-какие вещи, принадлежащие господину Иванову. Если бы вы сочли это возможным, мы могли бы где-то встретиться на нейтральной территории и я бы завершил то, что мне кажется необходимым в память о вашем друге. Я не вправе настаивать на своем предложении, если хотите, мы можем забыть о нашем разговоре… Слушая Джека, я лихорадочно оценивал ситуацию, в которой, судя по всему, не было ничего предосудительного. Почему действительно не встретиться за чашкой кофе с человеком, который знает тайну смерти Кости? Вслух я вполне охотно согласился на место встречи и на время, им предложенное. Я повесил трубку и еще раз продумал ситуацию, поворачивая её так и эдак. Подвоха я не увидел. Да и оттуда ему было взяться, если речь пойдет у нас о человеке, который представился почти десять лет назад. * * * Я бы, конечно, отнесся ко всему более критически если бы хоть чуть-чуть знал, что происходило в это же время в небольшой гостинице «Аморе мио» («Моя любовь») на окраине Рима у мерно и тихо текущей реки Тибр. А там находился Джек и вместе с ним обретался его старый друг Род. Оба они уже оставили службу в ЦРУ, были на пенсии, но, как говорят: «бывших агентов ЦРУ, как и КГБ, не бывает». Они остаются при службе, пока живы. Друзья спокойно беседовали за стаканами виски. Беседовали о том, о сем, а потом Джек, сделав вид, что идея пришла ему в голову только что, вынул из тумбочки пакет из искусственной черной кожи и бросил его перед Родом. Тот отхлебнул глоток виски, не глядя на пакет и не трогая его, спросил: – Ну, Джек, старый провокатор, какая еще гадость тебе пришла на ум? Мы уже свое отслужили, пусть другие устраивают людям всякие гадости. – Ну, ну, Род, не будь занудой, у меня в уме отнюдь не провокация. Когда-то, как ты помнишь, а может забыл (?) у нас в Канберре была история, которая закончилась тем, что блестящий советский дипломат, он же агент военной разведки, лишил себя жизни вполне добровольно, но… не захотел стать двойным агентом. Жаль конечно и его, и выбор, который он сделал, сделал, на мой взгляд не профессионально… Ладно, того уже в этом мире нет. Но остался его близкий друг, он работает здесь в советском посольстве. Тоже блестящий дипломат, боюсь, что столь же упертый, что и его друг, но, тем не менее, почему бы нам с ним не поработать… Здесь у меня в пакете остались те материалы, что мы использовали тогда на господине Иванове. Почему бы нам не попробовать их и на Костине? Джек убедительно похлопал по папке, открыл ее, но, видя брезгливую реакцию Рода, сказал: – Да ты посмотри вперед на материал, он того стоит. Род, однако, любопытства не проявил, но поинтересовался: – Тебе за твою очередную гадость здесь, в посольстве, заплатят, или ты это делаешь на общественных началах? – Род, брось ты эту демагогию. Дело здесь не в деньгах, а – Джек немного подумал, – в спортивном, если хочешь, интересе. Мне все-таки интересно, что будет делать Костин и как, когда я выложу перед ним свои козыри. – Джек, а ты не думаешь, что он даст тебе по твоей мерзкой роже? Русские на это большие мастаки. – Не даст. Во-первых, он дипломат, ему скандал не нужен, тем более по материалам, которые я ему предъявлю. Род остался равнодушным. Он раскурил трубку, отхлебнул виски и с искренним любопытством спросил: – Не пойму, Джек, я тебя, хотя мы с тобой близки, пожалуй, лет тридцать. Я понимал и как бы даже поощрял твое молодецкое стремление бросать аркан на шею других людей. Но мы сейчас оба на пенсии. Давай лучше завтра, скажем, смотаемся на Капри или на Везувий, или, на худой конец, отъедим к морю. Поплюхаемся шаловливо в воде, хотя бы поглядим на шикарных девочек… Ну а для полного удовольствия можем девочек и снять, хотя из-за своего вредного характера ты с этим…, возможно, уже завязал. В общем, есть масса более интересных занятий, чем провоцировать или пытаться уничтожить может быть вполне приличного человека. Род испытующе посмотрел на Джека. Он не то, чтобы был против всякого рода подставок противнику, но к этому раньше его звала служба. А сейчас службы нет. И для Джека её нет. Так на кой черт делать то, за что и не заплатят и, скорее всего, даже не похвалят. «А, впрочем, – задал себе вопрос Род, – может, Джек совсем не прост, может я, как ни странно, его не знаю?». Пока Род копался в своих мыслях Джек встал, подошел к телефону и набрал номер, который, оказывается, он знал на память, это был телефон советского посольства. Через пару минут прошла известная нам беседа на русском языке, которого Род не знал. В ответ на вопросительный взгляд последнего Джек засмеялся, поднял вверх большой палец и заявил: – Всё олрайт, Род, завтра в три мы встретимся с ним на террасе нашей гостиницы, и я доставлю себе некоторое удовольствие. Но это, мой друг, ещё не всё. Я долгое время служил под твоей командой и, спасибо тебе, кое– чему научился. В глазах Рода мелькнуло любопытство, но он не стал спрашивать. Ему просто все это было не по душе. Тогда Джек спросил сам: – Да, Род, я учился у тебя, и скажи ты мне сейчас, что мне следует сделать, чтобы эффект моей встречи с Костиным был максимальным. Чтобы он или перешел на нашу сторону или… – Джек запнулся, как бы давая собеседнику время на ответ, – или, вылетел из МИДа, больше не работал против нас. Род растянул в улыбке рот, глаза его заблестели. – Не думай, пожалуйста, Джек, что я, зная твою хищную натуру, затрудняюсь с ответом. Ты сейчас или завтра с утра позвонишь в советское посольство и своим гнусным голосом сообщишь дежурному, что вот, мол, тебе, доброжелателю, стало известно, что завтра в три часа дня здесь состоится секретная встреча советского дипломата с агентом ЦРУ. Ты потом захрипишь в трубку, якобы от волнения, и повесишь её. А завтра ваша встреча пройдет под наблюдением агентов КГБ, ты демонстративно передашь ему твою гадкую черную папку с какой – ни будь дрянью, вы выпьете кофе и, возможно, по рюмке коньяка и разойдетесь. В книжке-справочнике советского резидента есть информация о тебе, и даже фото. Вот и будет накинута петля на чистую шею дипломата. Помнится, тебя в Австралии тот раз он тебя отшил. Жаль, что он этого не сделал сейчас.