– Эверлинн! – выкрикнул он. Услышав его голос, я разрыдалась. Меня одолели безрассудство и импульсивность. Я так стону от боли, что даже перестаю узнавать собственный голос: издаю нечеловеческий крик, похожий на вопль умирающего животного. Папа сразу же поменялся в голосе, смягчил его: – О… не… не плачь. Я, эм-м… Эверлинн, пожалуйста, объясни мне, что происходит. Мне не нравится слышать тебя такой. От его слов, конечно, я только сильнее завыла. Потому что я отвергла такого потрясающего отца. Отца, который читал мне сказки, отца, с которым я училась танцевать по обучалкам на YouTube. Отца, который всегда твердил мне, что я талантлива, красива и способна добиться всего, чего захочу, если приложу к этому достаточно усилий. – Что стряслось, Эверлинн? Скажи мне. – Я слышу, как захлопывается дверь в его кабинет. – Папа, прости меня. Прости за то, как я себя повела… Я не в силах закончить предложение. Он прочищает горло, вновь пытаясь успокоить меня: – Я же ведь твой отец. Даже если я не всегда согласен с твоим поведением в тот или иной момент, я всегда готов быть рядом. А теперь расскажи мне, что случилось, чтобы я сумел тебе помочь. Но он мне ничем не поможет. Никто уже не сможет. Я потеряла Доминика, и его никто уже не возвратит к жизни. – У меня был жених, – говорю я с заминкой. – Жених? – в его голосе звучит изумление. – Д-да. – И… вы с ним расстались? – теперь он звучит озадаченно. Настороженно. Отстраненно. – Н-н-нет, – каждое слово слетает с моих губ, словно искры пламени. – Он… он умер. От этого высказывания я снова и снова теряю голову. Будто бы еще есть что терять. – Умер? – уточняет отец. По голосу слышно, что он растерян и потрясен. – Да. Наступила пауза, в течение которой он осмысливает сказанное мной. Наконец, он говорит: – Как он умер? И когда? – В а-аварию п-попал. Вчера. Спустя несколько часов после нашей помолвки. Не знаю, что теперь делать. Это самое искреннее, что я когда-либо ему говорила. Я действительно не знаю, как дальше жить. Ни ближайшие десять минут, ни ближайший час, ни ближайшую неделю. Я понятия не имею, как мне сейчас себя повести. О том, что произойдет со мной в ближайшем будущем, не прописано ни в одной книге. На другом конце провода тишина. В какой-то момент я думаю, будто отец повесил трубку. Я не знаю, вправе ли я винить его после всего, что произошло. – Эвер, я вылетаю. Оставайся на месте. Мне необходимо увидеть тебя. Сегодня же. – Пап. Ты вовсе не обязан сюда лететь. – Я тебя люблю. – Эти слова обрушились на меня, словно фура. Он произносит их таким низким голосом, с глубоким чувством. – Слышала, Эверлинн? Люблю тебя. Я заревела с новой силой, на этот раз от облегчения. Он любит меня. Все еще любит. Даже после всего, что между нами произошло, он все еще готов быть рядом со мной. – С-с-спасибо. – Держись. Я еду. На этом связь прерывается. Впервые с тех пор, как Джо позвонил и рассказал, что произошло с Домом, я вспомнила, как дышать. * * * Мы прощаемся с Домом в гробу с открытой крышкой. Несмотря на травму головы, его лицо в подобающей форме: оно по-прежнему безупречно и без шрамов. За траурный макияж отвечала Нора. Она заранее спросила, не буду ли я испытывать дискомфорт. Сказала ей, что не буду, хотя до этого момента даже не представляла, каково это. За прошедшую неделю я почувствовала себя совершенно оторванной от действительности. Кажется, будто жизнь всегда существовала у меня на какой-то периферии. Я не высыпаюсь, но периодически отключаюсь в самых неожиданных местах своей квартиры. Папа и Ренн живут в Салеме уже неделю. Они поселились в неплохом отельчике в центре города, а утром первым делом появились у меня на пороге с кофе. В первое же утро они принесли пончики «Данкиз», но это напомнило мне о моем «давнем обещании самой верной девушки на свете», и я зарыдала прямо над коробкой, подняв весь этот шум, как будто им стоило знать, что они наделали. Папа и Ренн успели прекрасно поладить с Норой и Кольтом. Внешне все весьма дружелюбны. Мы выглядим как обычная семья. Но это не так, и все то, что мы недоговариваем друг другу, скапливается между нами невидимой горой печали. Ренн так изменился, стал таким высоким и сильным. Но в то же время по нему видно, что потерян в себе и не так давно лишился матери. Отец тоже стал выглядеть по-другому. Но не в плохом смысле. Он выглядит так, словно сбросил несколько килограммов и как будто его стригут профессиональные мастера, ведь мама не сможет больше брить его. Папа с Ренном, как и обещал, приехали в тот же день, когда я позвонила ему. И несмотря на то что похороны состоялись на целую неделю позже, никто из них не жалуется на прогулы в колледже и на работе. Я решила не заглядывать в гроб с телом Дома. Что весьма иронично, учитывая, что я одержима надгробиями. Может, я самозванка? Может быть, именно поэтому мы с Домом так хорошо ладили. В конце концов, он и сам оказался обманщиком. Хотя, как ни странно, я почти не думаю о его измене и больше концентрируюсь на его утрате. В то время как мы сидим и слушаем проповедь с передней скамьи церкви в Дувре, я крепко держу папу за руку. Ренн с теплотой прижимается своим плечом к моему. Не могу позволить себе спросить отца о том, сердится ли он на меня до сих пор, или о том, что он хотел сказать мне месяцами ранее. Я не поднимаю разговор о том, как сложатся наши отношения после того, как похороны закончатся. Кроме того, я не решаюсь спросить Нору, как выглядел Дом, когда она гримировала его на похороны. Мне кажется, что я не в состоянии завязать разговор с кем-либо. Все ощущается таким напыщенным и холодным. Все, что беспокоило меня в Доме – и его суматошный график, и то, как он называл меня «Линн» или «малыш», и его жуткий, ну просто отвратительный вкус в музыке, – теперь все это кажется таким незначительным. За возможность снова поцеловать и прикоснуться к нему я готова пожертвовать недели, месяцы и годы своей жизни. Чтобы снова сказать ему, что я люблю его. Чтобы сказать, что тампоны на самом деле мне не нужны. Мне. Не нужны. Были. Тампоны. Я поражаюсь тому, насколько жесток этот мир. Тому, как мир дал шанс Дому пережить рак, но в итоге все равно преждевременно лишил его жизни. Еще я удивляюсь, как много потерь может пережить человек, прежде чем он забудет о такой штуке, как счастье. Я не знаю, где располагаюсь на счетчике потерь. Счастье сейчас кажется мне сказкой. Как только траурная церемония завершилась, люди начинают заглядывать внутрь гроба. Я тихонько выхожу из церкви и прохожу мимо Сары, Джеммы и Брэда, которые стоят у дверей, словно одна дружная семья. Я даже не нахожу сил, чтобы позавидовать им, вот до такой степени я вымотана. Огибая церковный двор, я замечаю Джо у пруда, кишащего утками. Он прислонился к стволу дерева, стоит и курит. Солнечные лучи так и пляшут вокруг него, словно ореол, и, вопреки самой себе, мое сердце сжимается от того, как Джо прекрасен. Он тоже выглядит измученным. Меня вдруг осенило. Осенило, почему он постоянно курит. Это не для того, чтобы выглядеть крутым или жить подобным писателям, гонимым по жизни. А потому, что он чувствует себя виноватым – причем виноватым по жизни, – он и остался невредимым. Братом, живущим без рака. Я направляюсь к нему, слегка ковыляя в своих модненьких туфлях. – Не найдется еще одной? – спрашиваю я, приблизившись к нему. Услышав мою просьбу, он даже не поднимает никакого шума и спокойно протягивает мне свою пачку, хотя знает, что я не курю. Я вытаскиваю одну сигарету и зажимаю ее между губами. Он прикуривает мою сигарету и кладет зажигалку обратно в передний карман. – Спасибо, – благодарю я Джо. – Все закончилось? – Он кивает в сторону церкви позади меня, прищурившись. – Ага. – И, я так понимаю, ты не стала там задерживаться? – Сейчас они глазеют на Дома. В гробу. Мне это кажется диким. Почему некоторым так нравится это делать? – спрашиваю я Джо. – Это же не уважительно. Скорее наоборот. – Теперь у тебя появились претензии к христианству? – произнес он с удивлением. Если б я знала Джо не так хорошо, то я бы заподозрила, что он не сокрушается по поводу смерти брата. Только я-то знаю, что таким образом он мастерски скрывает свои настоящие чувства. Он носит на себе сарказм словно доспехи. Джо – полная противоположность своему милому, ныне покойному брату. – Да нет, – отвечаю я. – Просто не понимаю, зачем пялиться на мертвого человека. – Лучше уж ты погляди на него, а не я. – Джо выкинул окурок в сторону, выдохнув дым в противоположном от меня направлении. – У людей на земле какая-то странная одержимость всем, что связано со смертью. Ты должна понимать это лучше, чем кто-либо другой. Он про мои эскизы надгробий. Про мою работу гидом в Салеме. Теперь, когда я задумалась об этом, то осознала, что постоянно окружаю себя смертью. Я не притрагивалась к блокноту с того дня, как мы поцеловались, и я уверена, что он тоже не написал для своего романа ни слова. Какой бы огонь ни горел между мной и Джо, он погас с той ночи, когда умер Дом. – Как ты со всем этим справляешься? – интересуется он у меня. Затянулась сигаретой, но потом вдруг начала откашливаться из-за дыма. Это ужасно. Как можно курить на постоянной основе? Еще и по несколько раз в день. Такое чувство, как будто целуешься с пепельницей взасос. – Да никак, – признаю я. – Я… я даже не ощущаю себя человеком, ты о чем вообще. Просто живу, и все. А тебе как такое удается? – Мне надо заботиться о маме с папой. Вот что помогает мне отвлечься и идти вперед. Когда чувствуешь, что другие люди зависят от тебя, появляется смысл двигаться. Я притворяюсь, что делаю еще несколько затяжек сигаретой, просто чтобы сохранить лицо. Он смотрит на меня, в его глазах замерцало веселье. – Да ты все неправильно делаешь. – Ты сейчас про что: про жизнь или?.. – Про то, как ты куришь. А вообще, и про то и про другое. Ты должна дать дыму проникнуть в твои легкие. Если будешь задерживать его во рту, то это может привести к раку ротовой полости.