Я шла медленно, с болью, не помня, когда начались мои боли и закончились те, что я забрала. Целители Лиги пробегали мимо меня с носилками, расплескивали лужи и пачкали форму. Многие были учениками и низкими рангами. Я искала Тали, но не видела ее. Моя корзинка исчезла. Ее украли или отбросили. Я не знала, но это не имело значения. У меня осталась только боль. Тали будет занята сегодня и уставшей завтра. Раненых было много, Плита наполнится до конца ночи. У них есть что-то запасное? Две Плиты из пинвиума высотой со стог сена подошли бы прекрасно, но разве туда вместишь всю боль? Музыка и смех влекли меня к заведению Айлин, но ее там не было. В окнах виднелись веселые сухие лица, они не знали о горе на пристани. Кузнец был закрыт, но жар исходил от стены. Я постояла под крышей, защищающей меня от дождя. — Мне некуда идти, — слова вылетели изо рта, испугав меня. Я могла пойти в Лигу? Может, они заберут мою боль до того, как поймут, что я не могу заплатить за это. Или хоть дадут сухое место для сна. Я прижалась к кирпичам. Глупые мысли. Если я пойду в Лигу, меня увидят те парни и Старейшина. Слишком большой риск. Я выглядывала Айлин, но она не появилась, хотя дождь прекратился, и вышла луна. Я пошла. Я почти высохла и слушала цикад и музыку. Завтра я пойду к торговцам болью. Я могла продать много боли. Если они поймут, кто я, я убегу. Я хорошо это умела. А если они скажут Лиге? Тогда я побегу быстрее? Или дам поймать меня и заставлю сказать их, зачем меня преследуют… Руки оттащили меня в темноту между зданий. Одна рука зажала мой рот, другая обхватила грудь и прижала руки к бокам. — Не кричи. Я слушаться не собиралась. ЧЕТЫРЕ: — Не рань меня, — сухо сказал тихий голос, словно знал меня и что я могу с ним сделать. Он звучал знакомо, но я не могла вспомнить по голосу лицо. А потом он неуверенно добавил. — И я не трону тебя. Обещаю. Мои пальцы не могли дотянуться до его руки, но они покалывали, готовые влить в него боль, как только я коснусь его кожи. Но был страх, а меня до этого никто не боялся. — Я просто хочу поговорить, — он убрал руку от моего рта, но другой все еще держал меня. Я была слишком зла, чтобы кричать, но смогла выдавить: — Чего надо? — Мне нужна твоя помощь. Если я отпущу, обещаешь не сбежать? И не ранить? — он звучал отчаянно. — Да. Он уронил меня, как живую змею. Я развернулась, расставив пальцы, словно могла бросить в него боль, словно из зачарованного оружия из пинвиума. Красивый парень нервно смотрел на меня, даже робко, и в свете луны он выглядел почти как… — Ты тот ночной страж! Он кивнул и улыбнулся. По-настоящему. И я не видела нигде оружия. — Я Данэлло. Мне очень жаль… — Зачем ты так меня схватил? — Я боялся, что ты убежишь, подумав, что я хочу тебя арестовать. Я скрестила руки на груди. — Чего надо? — Мне нужно, чтобы ты исцелила моего отца. Мое усталое тело протестовало. Я не могла принять еще боль, даже если это будут волдыри. — Не могу. — Можешь. Ты дважды исцелила меня. Нет, лишь раз. В другой я перенесла боль, а этого делать не стоило. Испуганное лицо мамы вспыхнуло перед глазами. Нельзя вкладывать в кого-то боль, Ниа. Это очень плохо. Обещай, что не будешь так делать. Я старалась придерживаться обещания. — Иди в Лигу. У них есть дежурный Целитель. — Мы не можем позволить Лигу. — Тогда идите к торговцам болью, — если раны его отца очевидны, они справятся. Но серьезное, например, перелом ноги, они могут не исцелить. Или хуже — исцелить наполовину. Один из торговцев фруктами не мог ходить после того, как сходил к торговцу болью. — Я ходил… нас прогнали. Они всех гонят. Это меня заткнуло. Случай с паромом был для них днем наживы. Никто не отказывался от грошей, что предлагали людям с раненными членами семьи. Люди порой хотели сами платить им, и они зарабатывали на исцелении и продавая безделушки, наполненные болью. Вокруг было много беженцев, жезлы из пинвиума требовались чаще обычного. И не каждый рискнул бы лезть в окно, подоконник которого мог ударить болью. — Они не могут прогонять людей, — сказала я. — А к тем, что у пристани, ходил? — Я ходил ко всем пятерым в городе. Трое принимали, хоть и не платили, но когда я пришел, они сказали, что больше не принимают. Плохо дело. Если они прогоняли всех, то не примут и меня, а у меня было уже много боли на продажу. Данэлло неуверенно шагнул ко мне. — Прошу… папа был на пароме. Он серьезно ранен, сломал руку и ногу, может, пару ребер. Он не может работать. Может даже потерять работу. Я не могла этого сделать. Я уже несла слишком много боли, и кто знал, когда Тали сможет забрать ее у меня. — А ты? Не можешь заплатить за дом, пока он не может работать? — Геклар меня выгнал, — он не сказал, было ли это из-за меня, но я это понимала. Я огляделась. — Ты мог бы работать вместо отца, пока ему не станет лучше. Тебе должны позволить. — Не могу. Отец — мастер кофе, а меня даже не учили этому. Это умеют ребята из Верлатты. Если отец не сможет работать, нас выгонят. Младшим братьям едва исполнилось десять. А сестре всего восемь. Слишком маленькие, чтобы быть на улице, даже если Данэлло будет приглядывать за ними, если их отец умрет. А он мог умереть, раз торговцы не принимали. Некоторые старые солдаты умели вправлять кости, но я не слышала о тех, кто делал это хорошо. Данэлло мог поискать торговцев травами с болот, но их порошкам и зельям доверять нельзя было. Тогда уж лучше идти к необученному торговцу болью, Забирателю. Даже если Забиратель исцелит не все раны, большую часть — сможет. Мое горло сжалось, я кашлянула, чтобы прочистить его. — У меня нет пинвиума. — Тебе и не нужно! Ты исцелила меня и передала мою боль Геклару. Ты можешь сделать так с моим папой. — А кто потом возьмет его боль? Ты? Он кивнул. На самом деле! — Да. Это было безумием. И у его отца было сломано много костей. — Забранная боль не лечится, как обычные раны. Она не твоя, и она остается в теле. Если ты ее принял, тебе нужен обученный Целитель, чтобы забрать ее. — Я избавлюсь от нее, когда торговцы снова начнут принимать. — Ты не можешь. Тебе будет так же больно, как ему сейчас. Разве тебя не ждет работа? — мастер кофе не мог обеспечить всю семью. В Гевеге было мало такой работы, по крайней мере, для местных. — Тогда мы возьмем по чуть-чуть: я, братья и сестра. Так ведь будет лучше? — Это будет ужасно, — мне было плохо от мысли. — Я не могу так с ними поступить. Он схватил меня за плечи с мольбой. — Ты должна. Нам больше не к кому обратиться. Мы можем заплатить, хоть и не много. Немного еды, место на пару дней, если нужно, — он осмотрел меня со странной смесью надежды и жалости в глазах. — Тебе бы это пригодилось. Больше, чем он знал. — Я не могу, — сказала я. — Я была на берегу. Я… вытаскивала людей. Я… — хотела плакать. Хотела бежать. Хотела согласиться и спать в сухом доме. Вина холодом пронзала меня. Ночью умерли сотни. А я хотела навредить детям ради кровати? Если я так думала, можно было работать на торговцев болью, продавать ради своего удобства. — Прости, я не могу тебе помочь. Он отошел и посмотрел на меня, в этот раз критически, взял за одну руку и поднял, потом другую. Он замечал, как я кривлюсь и кусаю губу. — Сколько ты забрала?