Ханкен попросил описать пропавший нож. Мейден дал подробное описание, точно перечислив многочисленные лезвия и их назначение. Длина самого большого лезвия, сказал он, составляла около трех дюймов. Когда родители убитой закончили осмотр, Ханкен попросил Стюарт приготовить им чаю. Как только дверь за Мейденами закрылась, он повернулся к Линли. – Наверное, мысли у нас с вами идут в одном направлении. – Длина лезвия этого ножа соответствует заключению, сделанному доктором Майлз по поводу ранений Коула. – Линли задумчиво разглядывал разложенные на столе предметы, размышляя о тех палках, которые Энди Мейден нечаянно вставил в колеса его версии. – Это, наверное, совпадение, Питер. Она могла потерять нож в тот же день, но раньше… – А если не теряла, то вы понимаете, что это значит. – Похоже, наш убийца следил за Николь Мейден, но по какой-то причине он следил за ней без оружия. – И следовательно… – Непреднамеренное убийство. Случайное столкновение, приведшее к трагической развязке. Ханкен шумно вздохнул. – И к чему, черт побери, это приводит нас? – К серьезному пересмотру версий, – сказал Линли. Глава 13 На небе уже высыпали звезды, когда Линли вышел из Мейден-холла. И поскольку он полюбил ночное небо с детских лет, проведенных в Корнуолле, где, как и в Дербишире, можно было разглядывать, изучать и узнавать созвездия с легкостью, недоступной в Лондоне, то он остановился возле изъеденного непогодой каменного столбика на краю парковочной стоянки и задумчиво взглянул в небесную высь. Он пытался найти ответы на крутившиеся в голове вопросы. – Должно быть, тут какая-то ошибка, – со спокойной настойчивостью сказала ему Нэн Мейден. Ее усталые глаза глубоко запали, словно последние тридцать шесть часов безвозвратно лишили ее жизненных сил. – Николь не собиралась уходить из университета. И уж наверняка не бросила бы учебу, не сказав нам. Это не в ее характере. К тому же ей нравилось законоведение. И кроме того, она же целое лето проработала в конторе Уилла Апмана. Чего ради она стала бы практиковаться тут, если бросила учебу в… Вы сказали, в мае? Линли привез их домой из Бакстона и зашел к ним для заключительного разговора. В гостиной еще сидели постояльцы отеля, наслаждаясь после ужина кофе, бренди и шоколадом, поэтому они направились в кабинет рядом с приемным столом. Для троих эта комната оказалась тесновата, поскольку предназначалась для работы одного человека за компьютером. Когда они вошли, факс как раз извергал какое-то длинное послание. Взглянув на него, Энди Мейден положил полученное сообщение в контейнер с аккуратной табличкой, поясняющей, что там хранятся предварительные заказы. Мейдены ничего не знали о том, что их дочь ушла из университета. Не знали о том, что она переехала на новое место жительства в Фулем и сняла там квартиру вместе с подругой по имени Вай Невин, чье имя Николь никогда не упоминала. Не знали они и о том, что она устроилась на работу в фирму «Управление финансами МКР». Все это наносило существенный урон сделанному ранее заявлению Нэн Мейден, что их дочь являлась воплощением честности. Энди Мейден выслушал эти новости молча. Но он выглядел потрясенным, как будто новые подробности о жизни дочери нанесли очередной удар его измученной душе. Не обращая внимания на попытки жены объяснить противоречивые действия их дочери, он просто пытался усвоить их с минимальным дополнительным ущербом для своего сердца. – Наверное, она хотела перейти в другой институт, поближе к дому. – Голос Нэн звучал так, словно она уговаривала себя поверить в собственные предположения. – Разве тут, в Лестере, нет чего-то подобного? Или в Линкольне? Ведь она собиралась замуж за Джулиана и, конечно, хотела быть ближе к нему. Линли с неимоверным трудом подыскивал слова, способные смягчить разочарование матери Николь по поводу несостоявшейся помолвки с Джулианом Бриттоном. Но когда он осторожно сообщил об отказе их дочери от предложения Джулиана, Нэн Мейден совсем растерялась. – Отказалась? Но тогда почему… – в смятении начала она и, не договорив, повернулась к мужу, словно надеясь, что он сумеет объяснить ей необъяснимое. Из всего этого Линли сделал вывод, что бессмысленно спрашивать Мейденов о пейджере их дочери. И когда Нэн Мейден, так же как и ее муж, сказала, что ничего не знает об этом аппарате, Линли предпочел поверить ей. Стоя сейчас в полумраке между тускло освещенной автостоянкой и ярко горящими огнями в окнах отеля, Линли позволил себе немного поразмышлять о сложившейся ситуации и связанных с ней чувствах. Когда осмотр вещей Николь был закончен, он взял у Ханкена ключи от машины и сказал: – Идите домой, Питер. Я сам отвезу Мейденов обратно в ущелье Пэдли. И именно о Ханкене, о его семье и сказанных им ранее словах размышлял Линли, стоя под звездами. Инспектор говорил, что, взяв на руки младенца – родное существо, плоть от плоти своей, – человек безвозвратно меняется. Он говорил, что даже не представляет, какую боль может принести потеря родного ребенка. Что же тогда чувствовал в данный момент такой человек, как Энди Мейден? Претерпев первые изменения много лет назад, в момент рождения дочери, он продолжал постепенно перестраиваться, проживая с ней детство, отрочество и юность, и вот в его внутреннем мире произошел разрыв, вызванный ее смертью, – разрыв, возможно, непоправимый. А сейчас к сокрушительному бремени утраты добавилось тяжкое знание того, что его единственный ребенок имел от него тайны… Какие же чувства он должен испытывать? Смерть ребенка, подумал Линли, убивает будущее и опустошает прошлое, превращая родителей в своеобразных арестантов, карающих себя бесконечными упреками за то, что служба и карьера не позволили им посвятить все свои силы любимому чаду. Такая смерть приносит опустошительные мучения. Можно лишь научиться терпеть их. Он оглянулся на Холл и увидел, как Энди Мейден вышел из маленького кабинета и устало потащился к лестнице. После его ухода комната осталась освещенной, и в окне появился силуэт Нэн Мейден. Линли заметил обособленность Мейденов друг от друга, и ему захотелось сказать им, чтобы они не замыкались каждый в своем горе. Вместе они сотворили свою дочь Николь, и вместе им придется похоронить ее. Так почему же надо оплакивать ее поодиночке? «Все мы одиноки, инспектор, – сказала ему однажды Барбара Хейверс в сходной ситуации, когда родителям пришлось оплакивать умершего ребенка. – Мы только питаем иллюзии, будто это не так. А на самом деле…» Но ему вовсе не хотелось сейчас думать о Барбаре Хейверс, о ее мудрости или об отсутствии таковой. Ему хотелось как-то помочь Мейденам обрести относительное спокойствие. Он говорил себе, что многим обязан если не обоим осиротевшим родителям, чьи страдания были такого рода, что он сам надеялся никогда их не испытать, то хотя бы своему бывшему коллеге, чья служба оставила таких, как Линли, офицеров в неоплатном долгу. А еще он вынужден был признать, что, пытаясь найти для них успокоение и как-то облегчить их горе, он надеется, что в будущем сумеет уберечь самого себя от подобных мучений. Он не в силах изменить факт смерти Николь и предать забвению те тайны, которые она не доверила родителям. Но он постарается найти опровержение этих сведений, уже начинавших казаться придуманными, и представить их как невинные откровения, что со временем смягчит остроту утраты. Начать с того, что один только Уилл Апман упомянул до сих пор о пейджере и о неизвестном лондонском любовнике. А кому, как не Апману, ухлестывавшему за этой юной особой, выгодно состряпать историю о ее телефонных звонках и интимных связях, чтобы отвлечь внимание от собственной персоны? Он ведь вполне мог оказаться тем самым пресловутым любовником, осыпавшим подарками свою подчиненную, к которой он испытывал страстные чувства. А узнав, что она бросила учебу и уезжает из Дербишира, чтобы начать новую жизнь в Лондоне, мог ли он смириться с мыслью, что потеряет ее навсегда? Действительно, из почтовых открыток, которые Николь посылала подруге, им стало известно, что у нее здесь имелся еще один любовник помимо Джулиана Бриттона. И ей едва ли понадобилось бы отправлять такие закодированные сообщения – не говоря уже о том, чтобы устраивать свидания в указанных на открытках местах, – если бы данный мужчина был тем, с кем она могла открыто общаться. И если уж на то пошло, оставалось совершенно неясным, какую роль на самом деле играл в жизни Николь Джулиан Бриттон. Если он серьезно любил ее и хотел жениться, то как мог отреагировать на ее отношения с другим мужчиной? Вполне вероятно, что Николь рассказала ему о новом кавалере, объясняя, почему отказывается принять его предложение. Если она так и сделала, то какие мысли охватили его и на что могли подвигнуть во вторник вечером? Где-то хлопнула дверь. Зашуршал гравий, и из-за угла дома появилась чья фигура. Это был мужчина с велосипедом. Он направился в пятно падающего из окна света. Поставив велосипед на упор, он вытащил из кармана какой-то маленький инструмент и нагнулся к колесу. Линли вспомнил, что вчера днем из окна гостиной, где они с Ханкеном ждали прихода Мейденов, он видел, как этот же человек уезжал на велосипеде из Холла. Несомненно, это был один из служащих отеля. Наблюдая за ним, Линли увидел, как этот человек присел на корточки возле колеса и тяжелая прядь волос упала ему на глаза. Он просунул руку между спицами и вдруг завопил: – Merde! Saloperie de bècane! Je sais pas ce qui me retient de t’envoyer á la casse[41]. Мужчина вскочил, прижав костяшки пальцев к губам. Потом вытер подолом футболки кровь с поцарапанной руки. Услышав его речь, Линли сразу безошибочно почувствовал, что одна мелкая деталь в колесе расследования встала на нужное место. Он быстро пересмотрел свои предыдущие догадки, понимая, что Николь Мейден посылала лондонской соседке не совсем простую шутку. Она также дала ей путеводную нить к разгадке. Он подошел к мужчине. – Вы поранились? Вздрогнув, мужчина повернулся к нему и откинул назад волосы. – Bon dieu! Vous m’avez fait peur![42] – Простите. Я не думал, что вас так испугает мое внезапное появление, – извинился Линли и, представившись, предъявил удостоверение. Лишь легкое движение бровей показало, что француз обратил внимание на слова «Скотленд-Ярд». Перейдя на ломаный английский и перемежая свою речь французскими выражениями, он сказал, что его зовут Кристиан Луи Феррер, он здешний шеф-повар и только благодаря его искусству Мейден-холл получил вожделенную étoile Micheline[43]. – У вас проблемы с велосипедом. Вам нужно быстро добраться куда-то? – Нет. Mais merci quand même[44]. Как выяснилось из дальнейшего пояснения, сверхурочная работа на кухне лишила его сегодня традиционных прогулок. Для поддержания формы ему необходимо ездить на велосипеде два раза в день. А этот vélo de merde[45] – пренебрежительный жест в сторону велосипеда – хоть как-то обеспечивает ему активный отдых. Но он был бы благодарен за un deux-roues[46], которое гарантировало бы более надежное передвижение по здешним дорогам и тропинкам. – Можно кое о чем вас спросить, прежде чем вы уедете? – вежливо спросил Линли. Феррер пожал плечами в типично французской манере, показав этим, что если полицейский желает поговорить с ним, то с его стороны было бы глупо отказываться. До сих пор его лицо скрывалось в тени, но теперь он повернулся к освещенному окну Мейден-холла. Разглядев его как следует, Линли понял, что француз гораздо старше, чем казался издалека на своем велосипеде. На вид ему можно было дать лет пятьдесят пять, и эта долгая жизнь наложила солидный отпечаток на его лицо и местами посеребрила каштановую шевелюру. Линли быстро обнаружил, что месье Феррер мог превосходно изъясняться по-английски, когда считал это выгодным для себя. Конечно, он знал Николь Мейден, сказал Феррер, назвав ее la jeune femme malheureuse[47]. За пять лет ему удалось сделать из Мейден-холла de temple de la gastronomie[48] – известно ли месье инспектору, как мало сельских ресторанов в Англии действительно заслуживают ètoile Micheline? – поэтому, разумеется, он хорошо знал дочь своих работодателей. Она помогала в столовой во время каникул с тех самых пор, как он стал практиковать свое искусство для monsieur Andee[49], и, естественно, он успел хорошо познакомиться с ней… – Вот как? И насколько хорошо? – небрежно поинтересовался Линли. На сей раз Феррер затруднился с пониманием английского языка, хотя его встревоженная любезная улыбка – возможно, слегка фальшивая – свидетельствовала о готовности помочь. Линли вынужден был прибегнуть к тому, что он сам называл «французским для путешествий и выживания». При этом он мысленно послал благодарность своей грозной тетушке Августе, которая частенько заявляла во время родственных визитов: «Ce soir, on parlera tous français à table et aprés dîner. C’est la meilleure façon de se préparer á passer des vacances d’été en Dordogne»[50], тем самым побуждая его расширить свои элементарные познания в языке, ограничивавшиеся способностью заказать кофе, пиво или номер с ванной. Он сказал по-французски: – Ваше кулинарное мастерство не вызывает сомнений, месье Феррер. Но мне хотелось бы уточнить, насколько хорошо вы узнали девушку. Ее отец утверждает, что вся их семья любит кататься на велосипедах. Вы также увлекаетесь этим видом спорта. Вам приходилось ездить на прогулки вместе с ней? Если Феррер и удивился, что какой-то варвар-англичанин говорит на его языке, пусть и не в совершенстве, то ему отлично удалось скрыть удивление. Без всякого снисхождения француз протараторил свой ответ и был явно удовлетворен, когда Линли пришлось попросить его повторить то же самое более медленно. – Да, конечно, мы пару раз прокатились с ней вместе, – пояснил ему Феррер на своем родном языке. Он ездил из Гриндлфорда до Мейден-холла по шоссе, а эта молодая девушка, узнав об этом, рассказала ему о лесной тропе, которая оказалась более крутой, но зато более короткой. Ей не хотелось, чтобы он заблудился, и поэтому она разок-другой проехала с ним коротким путем, чтобы убедиться, что он правильно запомнил все повороты. – Вы снимаете жилье в Гриндлфорде? Да. В Мейден-холле не хватает комнат для расселения служащих, работающих в отеле и ресторане. Как инспектор уже несомненно заметил, этот отель всего лишь бывший охотничий домик. Поэтому Кристиан Луи Феррер снял комнату у вдовствующей мадам Клуни и ее незамужней дочери, имевшей, если верить Ферреру, виды на него, которые – увы – он не мог удовлетворить. – Я, конечно же, женат, – заявил он Линли. – Однако моя возлюбленная супруга проживает в Нервиль-ле-Форе, пока у нас нет возможности жить вместе. Такая ситуация была обычным явлением. Европейские женатые пары зачастую жили раздельно: один из супругов присматривал дома за детьми, а другой уезжал за границу, получив выгодное предложение или хорошо оплачиваемую работу. Однако свойственная Линли доля цинизма, расцветшего за последние несколько лет бурным цветом под влиянием Барбары Хейверс, побуждала его с подозрением относиться к любому человеку, который награждал существительное «супруга» высокопарным прилагательным «возлюбленная». – Вы прожили здесь целых пять лет? – спросил Линли. – Часто ли вы ездили домой в отпуск или на праздники? Увы, признался Феррер, профессионал такого рода, как он, принесет наибольшую пользу как искренне обожаемой супруге, так и дражайшим чадам, проводя отпуска в усердном совершенствовании своего кулинарного мастерства. И хотя совершенствоваться можно и во Франции – причем с гораздо более успешными результатами, учитывая ту вольность, с какой употребляют в Англии слово cuisine[51],– Кристиану Луи Ферреру пришлось познать мудрость бережливости. Если он будет мотаться по отпускам и праздникам между Англией и Францией, то ему не удастся скопить достаточно денег для обеспечения будущего детей и собственной старости. – На мой взгляд, очень трудно так долго жить одному, вдали от жены, – заметил Линли. Феррер хмыкнул. – Человек делает то, что должен делать, – сказал он. – И все-таки бывают времена, когда одиночество побуждает мужчину искать новых знакомств. Равно как и духовных связей с близким по духу человеком. Не можем же мы жить одной работой, верно? И для такого человека, как вы… Это было бы вполне понятно. Феррер скрестил на груди руки, и это движение подчеркнуло выпуклость его бицепсов и трицепсов. Он представлял во многих отношениях идеальный образец мужественности, требующей своего постоянного самоутверждения. Линли знал, что опасно мыслить подобными стереотипами. Но все же он позволил себе подумать о таком варианте, прикидывая, в какую сторону это может увести их разговор. Пожав плечами, он небрежно произнес с выражением «между нами, мальчиками»: