Он отобрал морковь у дочерей, взял с бортика раковины тряпку и смахнул с кухонного стола следы детской трапезы. Его жена тихо поворковала над младенцем и успокоила его. Белла и Сара также заключили временное перемирие. Выяснив для начала, не попала ли случайно куртка Терри Коула в лабораторию для проведения экспертизы, Ханкен поручил сержанту Мотту проверить все вещи, доставленные с места преступления, а сам отправился на очередную дуэль с Уиллом Апманом. Он застал адвоката в тесном гараже, примыкавшем к его дому в Бакстоне. Облачившись по такому случаю в джинсы и фланелевую рубашку, Апман сидел на корточках перед роскошным горным велосипедом и смывал с помощью шланга грязь с цепи и шестеренок; рядом дожидались своей очереди бутылочка растворителя и мягкая щетка со скругленным в виде полумесяца концом. Апман был не один. Рядом с ним, облокотившись на капот его машины, стояла изящная брюнетка и пожирала его глазами, очевидно отчаявшись добиться выполнения какого-то обещания. – Ты же сказал, в половине первого, Уилл. И я уверена, что на этот раз не ошиблась, – говорила она, когда вошел Ханкен. – Мне необходимо закончить, милая, – мягко возразил Апман. – Я давно собирался почистить велосипед. Поэтому если ты в такую рань уже проголодалась, то… – Ничего себе рань! Уж я не говорю о том, что, когда мы доберемся туда, будет пора ужинать. Черт возьми, если тебе не хочется ехать, мог бы просто сказать мне сразу. – Джойс, разве я говорил, разве хоть единым словом намекнул, что… Тут Апман увидел Ханкена. – Инспектор, – сказал он, отбросив гибкий шланг на подъездную дорожку, где из него со слабым журчанием заструилась вода. – Джойс, это инспектор Ханкен из отделения полиции Бакстона. Будь добра, милая, завинти кран. Джойс со вздохом выполнила его просьбу. Она вернулась к машине и встала возле одной из передних фар. – Хорошо, Уилл, – произнесла она тоном, подразумевавшим: «У меня ангельское терпение». Апман одарил ее сияющей улыбкой. – Рабочие дела, – сказал он, кивнув в сторону Ханкена. – Ты ведь подождешь еще пару минут, радость моя? Давай забудем про ланч и придумаем что-нибудь попроще. Мы съездим в Чатсворт в другой раз. А сегодня просто прогуляемся. Поболтаем. – Мне надо забрать малышей. – До шести. Я помню. Мы все успеем. Никаких проблем. И вновь лучезарная улыбка. Только на сей раз более интимная – обычно такого рода улыбочками мужчина пользуется, желая показать подруге, что у них есть особый, понятный только им бессловесный язык общения. Яснее подобной многообещающей улыбки могло быть только восставшее мужское естество, решил Ханкен, но Джойс пребывала в таком отчаянии, что была неспособна воспринять главную идею этой улыбки. – Милая, – нетерпеливо сказал Апман, – может быть, ты приготовишь нам сэндвичи, пока я закончу здесь? В холодильнике есть цыпленок. Он не упомянул о том, что причиной удаления Джойс на кухню является приход Ханкена и необходимость поговорить с ним наедине. Джойс вновь испустила вздох. – Хорошо. Только на этот раз. Но мне хотелось бы, чтобы ты начал записывать в ежедневник время наших свиданий. С малышами мне не так легко… – В следующий раз непременно запишу. Слово скаута. – Он послал ей воздушный поцелуй. – Прости, милая. Она наконец вняла его словам. – Порой я сама удивляюсь, зачем все это терплю, – сказала она без особой убежденности. Ответ известен всем, подумал Ханкен. Когда она удалилась, чтобы проявить свои кулинарные способности, Апман вновь занялся горным велосипедом. Присев на корточки, он распылил небольшое количество растворителя на цепь и шестеренки. В воздухе распространился приятный лимонный аромат. Нанося жидкость, Апман провернул назад левую педаль, чтобы растворитель пропитал все звенья цепи, и затем откинулся назад и уселся на пятки. – Не представляю, о чем нам еще говорить, – сказал он Ханкену. – Я рассказал вам все, что знаю. – Точно. А я поразмыслил над тем, что вы знаете. На сей раз мне хочется узнать, что вы думаете по другому поводу. Апман взял с пола щетку. – По какому поводу? – спросил он. – Несколько месяцев назад дочь Мейдена сменила местожительство в Лондоне. Примерно в то же время она бросила учебу в университете и вовсе не собиралась возвращаться к занятиям юриспруденцией. Она решила заняться деятельностью совсем иного рода. Вам что-нибудь известно об этом? – О деятельности совсем иного рода? К сожалению, ничего. – Тогда почему она провела целое лето, выполняя для вас ту работу, которой обычно занимаются студенты-практиканты в перерыве между семестрами? Ведь это было для нее совершенно бесполезно. – Не знаю. Я не задавал ей подобных вопросов. Апман с крайней сосредоточенностью и дотошностью начал чистить щеткой велосипедную цепь. – Вы знали, что Николь бросила университет? – спросил Ханкен и, когда Апман кивнул, раздраженно бросил: – Странная скрытность, приятель. В чем дело? Почему вы не сказали мне об этом во время нашего вчерашнего разговора? Апман мельком глянул в его сторону. – Вы же не спрашивали, – сухо сказал он, очевидно подразумевая, что у человека есть полное право не отвечать на вопросы, которые полиция не задает. – Ладно, моя оплошность. Но теперь я спрашиваю: сказала ли она вам, что бросила университет? Объяснила ли, почему она так поступила? И когда она сообщила вам об этом? Апман тщательно обследовал велосипедную цепь, проверяя каждое звено. Глубоко въевшаяся грязь из дорожной пыли и земли, смешанной со смазкой, размягчилась и каплями коричневой пены начала стекать на пол гаража. – Она позвонила мне в апреле, – сказал он. – В прошлом году мы с ее отцом договорились о ее будущей летней практике. Мы сговорились еще в декабре. Я дал ей понять, что выбрал ее в силу нашей дружбы, а скорее, знакомства с ее отцом, и попросил известить меня заранее в том случае, если она подыщет себе что-то более интересное, чтобы я мог предложить работу другому студенту. Я имел в виду более интересное в плане законоведения, но когда Николь позвонила в апреле, она сказала, что ей вообще не нужна будет летняя практика. Мол, она нашла другую работу, которая ее больше устраивает. Работать там придется меньше, а денег обещают платить больше. В общем, любой обрадовался бы, найдя такую непыльную работенку. – Она не сказала, какого рода ее новая работа? – Назвала какую-то лондонскую фирму, я не запомнил названия. Мы не стали в подробностях обсуждать ее планы. Поговорили всего несколько минут, в основном о том, что она не собирается работать у меня этим летом. – Но потом она все-таки приехала сюда. Почему же? Вам удалось уговорить ее? – Ничего подобного. Через пару недель она позвонила еще раз и сказала, что у нее изменились планы и она сможет поработать у меня, если я еще не нашел ей замену. – Она передумала бросать университет? – Нет. Николь по-прежнему не хотела возвращаться к учебе. Я специально поинтересовался ее планами, и она подтвердила мне, что они остались неизменными. Но по-моему, ей не хотелось пока сообщать об этом родителям. Они придавали большое значение ее успехам. Как любые родители, знаете ли. И к тому же она знала, что ее отец приложил усилия, чтобы договориться со мной по поводу ее работы. Между ними были теплые отношения, и, видимо, по здравом размышлении она решила не расстраивать его, раз он так гордился ее успехами. «Моя дочь скоро станет юристом». Ну, вы понимаете, о чем я толкую. – Но почему же вы взяли ее на работу? Раз она бросила университет и решила не возвращаться к учебе… Она уже не была студенткой. К чему было нанимать ее? – Будучи знаком с ее отцом, я был не прочь пойти на маленький обман, чтобы не расстраивать его до поры до времени. – Почему-то ваше объяснение, Апман, кажется мне откровенной ложью. Я думаю, вы собирались провернуть с дочерью Мейдена какое-то дельце. Вся эта чепуха с летней работой служила всего лишь прикрытием. И вы прекрасно знаете, чем она занималась в Лондоне. Апман отвел загнутый конец щетки от звеньев велосипедной цепи. Остатки жидкой грязи стекали с нее на пол. Он посмотрел на Ханкена. – Я сказал вам вчера всю правду, инспектор. Все верно, она была привлекательна. Она была умна и сообразительна. И я вовсе не скрипел зубами при мысли о том, что в период летнего затишья в моей конторе будет работать обаятельная и образованная молодая женщина. Мне подумалось, что она будет служить визуальным отвлечением. Но я не тот человек, который забывает о делах из-за приятных визуальных отвлечений. Поэтому когда она захотела возобновить договоренность, я с радостью согласился принять ее на работу. Как и все мои партнеры, кстати. – Так значит, она трудилась на вас в поте лица? – Черт побери, перестаньте. Это ведь не допрос враждебно настроенного свидетеля. Нет смысла пытаться поймать меня на ошибочном высказывании, поскольку мне нечего скрывать. Вы попусту тратите время. – Где вы провели девятое мая? – продолжил Ханкен. Апман нахмурил лоб. – Девятое? Нужно заглянуть в ежедневник, но, скорее всего, на встрече с клиентами, как обычно. А в чем дело? – Он пристально взглянул на Ханкена и с легкостью прочел на лице инспектора все его тайные мысли. – Ага. Должно быть, кто-то заезжал в Лондон повидать Николь? Я прав? Уговорить, а может, даже заставить строптивую девицу провести блистательное лето в Дербишире, снимая показания с домохозяек, охладевших к своим супругам. Так вот вы о чем думаете? Он поднялся на ноги и взял гибкий шланг. Насадив его на кран, он включил воду и направил слабую струю на велосипедную цепь, легко удаляя остатки грязи. – Возможно, это были вы, – сказал Ханкен. – Может быть, вы хотели удержать Николь Мейден от этой ее «другой работы». Или хотели обеспечить себе, – его губы невольно искривились в презрительной усмешке, – желаемое «визуальное развлечение». Раз уж она, как вы сказали, так привлекательна и сообразительна. – Я пришлю вам копию моего делового дневника в понедельник утром, – спокойно ответил Апман. – Надеюсь, с прилагаемыми фамилиями и номерами телефонов? – Как вам будет угодно. – Апман кивнул в сторону дома, в дверях которого исчезла многострадальная Джойс. – На тот случай, если вы не заметили, инспектор, в моей жизни уже появилась привлекательная и сообразительная женщина. Поверьте мне, я не потащился бы в Лондон на свидание с другой особой. Но если ваши мысли движутся в этом направлении, то вы, наверное, захотите вспомнить, кто не нашел подхода к такой женщине. И по-моему, нам обоим известно, кто этот забавный бедолага. Тедди Уэбстер не обратил внимания на резкий окрик отца. Поскольку он донесся со стороны кухни, где его родители заканчивали ланч, он прекрасно знал, что у него есть добрых пятнадцать минут до того, как папа еще раз вспомнит об этом приказе. А поскольку мама приготовила сегодня на десерт яблочное пюре – редкий случай, учитывая, что обычно на сладкое предлагался пакетик «Фиг ньютонс»[58], без всяких церемоний швыряемый на середину стола, когда мать уже начинала убирать тарелки, – то пятнадцать минут могли затянуться до получаса. И значит, Тедди вполне успеет досмотреть очередную серию «Невероятного Халка»[59] до того, как отец опять крикнет: «Сейчас же выключи этот проклятый ящик и выметайся на улицу! Я не шучу, Тедди. Я требую, чтобы ты пошел гулять. Иди немедленно! Ты пожалеешь, если мне придется повторить еще раз». В субботу вечно так бывало: всякий раз с тех самых пор, как они переехали в Скалистый край, повторялась одна и та же занудная идиотская история. С половины восьмого утра папа начинал топать по дому, громогласно оповещая всех домочадцев о том, как расчудесно, что они наконец уехали из города и обосновались на природе! И разве не счастливы они все потому, что могут дышать восхитительно свежим воздухом, лицезреть великолепные, насыщенные памятниками родной истории и культуры просторы и приобщаться к древним традициям, узнавая их в каждой дурацкой груде камней и в каждом дерьмовом поле? К тому же очевидно, что перед ними раскинулись не просто поля, а холмистые вересковые пустоши, разнотравные луга и рощи, и разве не счастливы они, что оказались в таком благословенном краю!.. О да, им чертовски повезло! Ведь они живут теперь в благословенном уникальном краю, в собственном доме, сразу за порогом которого начинается заповедный мир почти девственной природы, где не встретишь ни единой души на протяжении шести миллиардов миль! Здесь вам не грязный перенаселенный Ливерпуль, верно, ребятишки? Вот он, настоящий рай. Вот она, Утопия. Вот оно… Что за чертова невезуха, думал Тедди. И иногда, когда он высказывал эти мысли вслух, его отец выходил из себя, мать начинала плакать, а сестра закатывала очередную истерику, причитая по поводу того, что ей теперь ни за что не попасть в театральную школу и не стать настоящей актрисой, раз она торчит в пустынном захолустье, точно какая-то прокаженная! После ее причитаний разражалась настоящая гроза. И громоподобный гнев отца обрушивался на Тедди, использовавшего любую возможность, чтобы подкрасться к телику и включить «Фокс кидс»[60], причем, как назло, в тот самый момент, когда очередной тупой придурок начинал по незнанию доставать слабака и бумагомараку доктора Дэвида Баннера и доктор круто преображался: его глаза западали внутрь, руки и ноги вылезали из одежды, грудь расширялась и пуговицы летели во все стороны, – а преобразившись, начинал вытряхивать душу из всех, кто попадался ему под руку. Тедди вздохнул с искренней радостью, когда Громадина-Халк задал жару своим новым мучителям. Именно так хотелось бы поступить Тедди с тупоголовыми остряками, которые каждое утро встречали его у школьных ворот и всячески преследовали – издевками, пинками, хохотом и щипками – с того самого мгновения, как он вступал на школьный двор. Если бы он превратился в Громадину, то вывернул бы наружу все их поганые кишки. Элементарно, ведь тогда он стал бы больше семи футов ростом и… – Черт побери, Тед! Живо выметайся из дома!