– Ну что же, – промолвил мировой судья, – тогда слушайте. XII – В двадцать шесть лет граф Эктор де Треморель был законченным образцом, совершенным идеалом великосветского жуира нашего времени, то есть человеком бесполезным и даже скорее вредным для общества, существующим, казалось бы, только для того, чтобы наслаждаться радостями жизни в ущерб всем и вся. Последний представитель знатного рода, аристократ, молодой, элегантный, фантастически богатый, обладающий железным здоровьем, он с безумным, а некоторые говорили – с постыдным – легкомыслием расточал и свою молодость, и свое состояние. Правда, благодаря всевозможным похождениям он снискал огромную, хотя и малопочтенную известность. Его конюшни, выезды, слуги, обстановка, собаки, любовницы были предметом постоянных толков и сплетен. Великолепные лошади, которые казались ему уже недостаточно хорошими, высоко ценились у знатоков, а какая-нибудь девка, удостоившаяся его благосклонности, тотчас возрастала в цене, подобно векселю, подписанному самим Ротшильдом. Не следует думать, будто он родился с дурными задатками. Еще в двадцатилетнем возрасте он обладал добрым сердцем и возвышенными идеями. Но шесть лет жизни в свое удовольствие испортили его до мозга костей. Безумно тщеславный, он готов был на все, лишь бы удержаться на гребне известности. Наделенный безмерным, чудовищным эгоизмом, граф интересовался только своей особой и совершенно не умел замечать чужие страдания. Он упивался пошлой лестью так называемых друзей, которых притягивали его деньги, и был вполне доволен собой, принимая свой грубый цинизм за ум, а высокомерное презрение к любым нравственным нормам, полнейшее отсутствие принципов и недалекий скептицизм за сильный характер. Ко всему прочему он был слаб. У него были капризы, но отсутствовала воля. Он был слаб, как дитя, как женщина, как девчонка. Его имя постоянно мелькало на страницах модных листков; они взапуски повторяли остроты, которые он произнес или мог произнести, будь у него досуг их придумать. Любое событие его жизни, любой его поступок тут же обнародовались. Ужиная как-то в кафе, он вышвыривает в окно всю посуду. Это ему обошлось в тысячу луидоров. Браво! На другой день, изрядно выпив, он устраивает в ложе у самой авансцены скандал с какой-то шлюхой, так что понадобилось даже вмешательство комиссара полиции. Увы, времена Регентства[8] прошли. В одно прекрасное утро Париж-зевака с изумлением узнает, что граф де Треморель бежал в Италию с девятнадцатилетней женой банкира X. Граф дерется на дуэли и ранит соперника. Какая отвага! На следующей неделе сам получает удар шпагой. О, герой! Он едет в Баден и срывает банк. А через некоторое время в восемнадцатичасовом картежном поединке проигрывает русскому князю сто двадцать тысяч франков. Граф принадлежал к тем, кого возбуждает успех, кто ищет аплодисментов, но ничуть не интересуется характером аплодирующих. Ему безумно льстила светская слава. Постоянно встречая свое имя или инициалы в хронике «Монд паризьен», он считал, что достиг вершины почестей и успеха. Но он не позволял себе выказывать это и после каждого нового похождения с очаровательной небрежностью ронял: «Ну неужели меня никогда не оставят в покое?» При случае он говаривал, повторяя слова Людовика XV: «После нас хоть потоп». Но потоп произошел при его жизни. Однажды апрельским утром графа в девять часов разбудил камердинер, золотушный внебрачный отпрыск некоего парижского швейцара, выученный, вымуштрованный и вышколенный папашей, и доложил: – Господин граф, внизу в приемной сидит судебный исполнитель. Он говорит, что пришел описывать обстановку. Эктор повернулся, зевнул, потянулся и распорядился: – Скажи ему, пусть начинает с конюшен и каретного сарая, и подай мне одеться. Граф ничуть не выглядел расстроенным, и лакей удалился, потрясенный и восхищенный невозмутимостью хозяина. Однако надо отдать должное графу: он знал свое финансовое положение, предвидел и даже более того – ждал прихода судебного исполнителя. Три года назад Эктор де Треморель упал с лошади, пролежал полтора месяца в постели и за это время измерил всю глубину бездны, в которую скатывался. В ту пору он еще мог спастись. Но тогда пришлось бы изменить образ жизни, сократить расходы, понять, что луидор – это двадцать франков. Нет, ни за что! Ему казалось, что если он станет давать своей официальной любовнице в месяц луидором меньше, то тем самым снизит на сантиметр пьедестал, на который его вознесли современники. Лучше умереть! После основательных размышлений он решил идти до конца. Когда придет пора расплачиваться, он уедет на другой край Франции, спорет метки с белья и где-нибудь в глухом лесу пустит себе пулю в лоб. И вот этот роковой день настал. Живя в долг, подписывая и переписывая векселя, выплачивая проценты и проценты на проценты, швыряя комиссионные и чаевые, вечно занимая и никогда не отдавая, Эктор спустил поистине королевское состояние (четыре миллиона в недвижимости), унаследованное от отца. Прошедшая зима обошлась ему в пятьдесят тысяч экю. Неделю назад он попытался взять взаймы сто тысяч франков, однако потерпел неудачу. Ему отказали, но не потому, что долги превысили стоимость его земель; просто ростовщики осмотрительны и знают, как дешево, невообразимо дешево идет с торгов имущество несостоятельного должника. Вот почему камердинер, возвестивший: «Пришел судебный исполнитель», показался на миг графу де Треморелю призраком командора, вскричавшим: «Пора застрелиться!» Но граф, не дрогнув, воспринял известие и, поднимаясь с постели, прошептал: – Ну вот и конец. Он был спокоен, хладнокровен, хотя и несколько ошеломлен. Впрочем, некоторое смятение вполне простительно, когда внезапно, без перехода из богача превращаешься в ничто. И доказательством его хладнокровия был последний туалет: граф хотел, чтобы он был не менее тщательным, чем всегда. Черт возьми! Французский дворянин идет в сражение в придворном наряде. Не прошло и часа, как граф был одет, причесан, побрит и прочее. Как обычно, он вдел в петлицу жилета украшенный бриллиантиками зажим часовой цепочки, затем сунул в боковой карман легкого пальто пару миниатюрных двуствольных пистолетов с рукоятками слоновой кости – шедевры английского оружейного мастера Брайта. После чего, отпустив камердинера, открыл секретер и пересчитал наличные деньги. Осталось чуть больше десяти тысяч франков. С этой суммой граф Эктор мог бы отправиться в путешествие, продлить жизнь еще на два, на три месяца, но он с негодованием отверг самую мысль о такой возможности, оскорбительной для его возвышенной натуры, как постыдную уловку, замаскированную отсрочку, прошение о помиловании. Напротив, он подумал, что эти десять тысячефранковых билетов дают ему возможность сделать жест поистине королевской щедрости, о котором долго еще будут говорить в свете. Граф счел, что будет очень по-рыцарски, если он придет позавтракать к любовнице и на десерт подарит ей деньги. За столом он будет блистать остроумием, искрометной веселостью, насмешливым скептицизмом, а под конец объявит о решении покончить с собой. Любовница, разумеется, растрезвонит об этом завтраке, перескажет все, что он при этом говорил (его политическое завещание), и уже вечером в каждом кафе будут повторять его слова, они попадут во все газеты. Мысль о столь блестящей перспективе обрадовала и совершенно утешила его. Он уже собирался уйти, как вдруг его взгляд упал на кипы бумаг, заполнявших секретер. А если там осталась какая-нибудь бумажонка, способная замутить кристальную чистоту памяти о нем? Торопливо, не глядя, не разбирая, граф перегрузил содержимое ящиков в камин и поджег всю эту груду. С чувством законной гордости он смотрел, как горят любовные записочки, деловые письма, копии векселей, дворянские грамоты и купчие на земли. Сгорело его блистательное прошлое! Последний клочок обратился в пепел, граф вспомнил про судебного исполнителя и сошел вниз. Должностным лицом, пришедшим к графу, оказался г-н Z, самый светский и учтивый судебный исполнитель, человек остроумный и обладающий прекрасным вкусом, друг многих художников и поэтов, на досуге и сам сочинявший стишки. Он уже описал в конюшне восемь лошадей со всей их упряжью и сбруей – седлами, уздечками, мундштуками, попонами, а в каретном сарае пять экипажей и принадлежности к ним – откидные верхи, запасные хомуты и дышла, как вдруг увидел во дворе графа. – Господин граф, я не слишком торопился, – поздоровавшись, сообщил он, – может быть, вы пожелаете приостановить иски. Сумма, конечно, огромная, но при вашем состоянии… – Знайте, сударь, – холодно отвечал де Треморель, – раз вы здесь, значит, меня это устраивает. Мне надоел мой особняк, и больше ноги моей в нем не будет. Так что чувствуйте себя полным хозяином. – И, резко повернувшись, граф удалился. Крайне разочарованный г-н Z вернулся к своим обязанностям. Он шел из комнаты в комнату, восторгался и налагал печати на позолоченные кубки, полученные на скачках, на коллекции трубок, рыцарские доспехи. Наложил арест на библиотеку, на великолепные шкафы и стоящие в них книги: «Руководство по гиппиатрии»[9], «Охота и уженье рыбы», «Мемуары Казановы», «Дуэль и дуэлянты», «Тереза», «Охота с легавой»… А в это время граф де Треморель, окончательно решивший покончить с собой, шел по бульвару к своей любовнице, которая занимала небольшую квартиру за шесть тысяч неподалеку от церкви св. Магдалины. Чуть меньше года назад Эктор ввел ее в полусвет под именем Дженни Фэнси. На самом-то деле она звалась Пелажи Тапонне и была, как предполагал граф, сводной (и тоже внебрачной) сестрой его камердинера. Покровительствуемая графом де Треморелем мисс Фэнси благодаря внешности и туалетам имела в парижском полусвете подлинный и шумный успех. Она была далеко не красавица в классическом понимании этого слова, но являла собой великолепный тип «прелестной парижанки» – тип достаточно условный, но тем не менее имеющий великое множество страстных поклонников. У нее были изящные руки совершенной формы, крохотная ножка, превосходные темные волосы, белые кошачьи зубки и сверх того огромные черные глаза, то дерзкие, то томные, ласковые и манящие, – короче, глаза, способные соблазнить стоящего в нише каменного святого. Мисс Фэнси не обладала большим умом, но быстро усвоила непринужденную бойкость речи, свойственную куртизанкам высокого разбора, и к тому же обращала на себя внимание эксцентричными туалетами. Граф подобрал ее на каких-то низкопробных танцульках, куда заглянул по чистой случайности как раз в тот момент, когда она в дырявых туфельках лихо выделывала рискованные па. И вот она перенеслась из чудовищной бедности в роскошь, какую прежде и представить себе не могла. Еще утром она проснулась на кошмарном одре в меблирашке за двенадцать франков в месяц, а уже вечером укладывалась на палисандровую кровать с атласным пологом. Но эта блистательная перемена, как ни странно, ничуть не удивила ее. В Париже каждая смазливая девица с надеждой ждет и не таких приключений. Разбогатевшему ремесленнику требуется не менее полутора десятка лет, чтобы научиться носить фрак, зато когда парижанка меняет платьишко за шесть су на бархат и муар, кажется, будто ничего другого она в жизни не носила. На третий день после переселения мисс Фэнси заставила прислугу ходить по струнке и вовсю гоняла своих портных и шляпниц. Однако первое головокружение от новых неведомых удовольствий быстро прошло. Очень скоро Дженни, большую часть дня одиноко проводившая в своих роскошных апартаментах, стала скучать. Она охладела к туалетам, поначалу так восхищавшим ее. Радость женщины не полна, если не подкрепляется завистью соперниц. Но соперницы мисс Фэнси обитали в предместье Тампль, почти у самой заставы и не могли завидовать ее великолепию, о котором даже не ведали, а ей было строго-настрого запрещено съездить покрасоваться перед ними и тем самым окончательно втоптать их в грязь. А к чему тогда, скажите, собственный выезд? Тремореля Дженни всего лишь терпела, поскольку ничего другого ей не оставалось. Он ей казался безмерно занудным. Друзей его она считала самыми скучными и невыносимыми людьми на свете. Быть может, за иронической учтивостью манер она улавливала глубочайшее презрение к себе и понимала, как мало она значит для всех этих богачей, жуиров, прожигателей жизни, пресыщенных скептиков. Развлечений у нее было немного, да и предавалась она им умеренно – вечеринка у кого-нибудь из дам ее круга, ночная игра в баккара, где она обычно выигрывала, ужин, во время которого она уплетала за обе щеки. Остальное время она скучала. Попросту умирала от скуки, тосковала по грязной улочке своего бывшего квартала, по вонючей комнатке в меблирашках. Сотни раз она собиралась бросить Тремореля, отказаться от его роскоши, денег, слуг и вернуться к прежней жизни. Десятки раз даже собирала вещи, но в последний момент благоразумие удерживало ее. Такова была женщина, к которой пришел граф Эктор около одиннадцати утра, когда опись его имущества была в самом разгаре. Она, разумеется, не ждала его в это утро и была изрядно удивлена, услышав, что он собирается позавтракать у нее, да еще просит поторопить кухарку, так как очень спешит. Никогда мисс Фэнси не видела своего любовника таким обходительным, а тем более таким веселым. Весь завтрак он, как и намеревался, блистал остроумием. И лишь за кофе Эктор решил, что пришла пора объявить новость. – Все это, детка, было только прелюдией, чтобы подготовить тебя к потрясающему известию. Слушай же: я разорен. Дженни оторопело уставилась на него, то ли не поняв, то ли не веря. – Я сказал «разорен», – громко расхохотавшись, повторил Эктор. – То есть разорен совершенно, подчистую. – Ты смеешься надо мной? Ты шутишь? – Никогда еще я не говорил так серьезно, – промолвил Эктор. – Тебе это кажется невероятным, да? Тем не менее это правда. Дженни все так же смотрела на него недоумевающим взором. – Что же ты хочешь? – с величественной беззаботностью продолжал граф. – Жизнь подобна виноградной грозди, и ее можно есть медленно, ягодку за ягодкой, а можно выжать сок в бокал и выпить залпом. Я выбрал второй способ. Моей гроздью были четыре миллиона, и они выпиты. Эти деньги позволили мне жить настоящей жизнью. Но теперь я нищ, как самый последний нищий. Сейчас у меня все описано, я остался без дома и без гроша. И он говорил, говорил, возбуждаясь от столкновения противоположных мыслей, теснившихся в мозгу, упиваясь звучанием собственных слов. Нет, он ничуть не лицедействовал. Он даже не представлял, что можно чувствовать себя так прекрасно. – Но тогда… – робко произнесла мисс Фэнси. – Что? Свободна ли ты? Само собой разумеется. Дженни пока не понимала, радоваться ей или печалиться. – Да-да, – подтвердил Эктор. – Я возвращаю тебе свободу. Она сделала движение, неверно понятое Эктором. – Успокойся, – заявил он. – Я тебя так не брошу. Мне вовсе не хочется, чтобы уже завтра ты оказалась в стесненном положении. Квартира снята на твое имя, обстановка останется за тобой, и вообще я подумал о тебе. В кармане у меня пятьсот луидоров, все мое состояние. Я дарю их тебе. – И, смеясь, Эктор протянул ей на тарелке, подражая официанту, подающему сдачу, свои десять последних тысячефранковых билетов. Дженни с ужасом оттолкнула тарелку. – Ну что же, – произнес он давним надменным тоном, – это прекрасный поступок, детка. Прекрасный. Я всегда полагал и утверждал, что ты порядочная девушка, даже слишком порядочная. Тебя еще учить и учить. Да, мисс Дженни Фэнси, а вернее сказать, Пелажи Тапонне, действительно была добрая девушка: вместо того чтобы спрятать деньги, а самого Эктора выставить за дверь, что было ее неоспоримым правом, она, решив, будто он страдает, попыталась утешить и поддержать его. Как только Треморель признался ей, что остался без гроша, она почти перестала его ненавидеть и даже, как часто бывает у женщин этого сорта, чуть ли не влюбилась в него. Все утративший, бездомный Эктор перестал быть гнусным человеком, купившим ее, миллионером, который под влиянием каприза может опять столкнуть женщину в сточную канаву, откуда по непонятной прихоти ее извлек. Он перестал быть ненавистным тираном. Разорившись, он спустился со своего пьедестала, подчинился общим законам, стал, как все, и даже лучше всех, потому что был поистине поразительно красив. И Дженни, принявшую последнюю уловку больного тщеславия за благородное движение сердца, искренне тронули подаренные ей десять тысяч франков. – Но ты вовсе не так беден, как говоришь, – возразила она. – У тебя же еще есть эти десять тысяч. – Деточка, это даже меньше того, что ты стоила мне в месяц. Я как-то заплатил раза в три больше за несколько бриллиантиков, которые ты носила всего один вечер. Дженни, припоминая, на миг задумалась и удивленно, словно сделала открытие, протянула: – Гляди-ка, а ведь правда. Давно уже Эктор так не веселился. – Но я ведь могу, – посерьезнев, заговорила мисс Фэнси, – тратить поменьше, ой, куда меньше, и быть счастлива. Еще до знакомства с тобой, когда я была молода, – ей недавно исполнилось девятнадцать лет – десять тысяч казались мне сказочной суммой, о которой можно лишь мечтать и которую мало кто видел, а не то что держал в руках. – Она попыталась сунуть деньги графу в карман, однако он воспротивился. – Ну возьми их обратно, – настаивала она. – И что же ты предлагаешь мне с ними делать? – Не знаю. А ты не хочешь пустить их в оборот? Послушай, почему бы тебе не попробовать играть на бирже или на бегах, выиграть в Бадене и вообще что-нибудь предпринять? Я слышала про многих людей, которые сейчас безумно богаты, что они начинали с нуля, а ведь у них не было твоего образования. Ты же все знаешь, все видел. Почему бы тебе не поступить, как они?