– Да не то чтобы поверила, а решила, что граф закрутил какую-то любовную интрижку, и не прочь была ему в этом пособить: я ненавижу его жену, она принесла мне столько горя. – И вы согласились. – Да. Все было, как предвидел Эктор. Ровнехонько в десять вечера является этот самый слуга, принимает меня за горняшку, отдает пакет. Я, естественно, угощаю его кружкой пива, он выпивает и предлагает угостить меня; я тоже не отказываюсь. Он славный парень, этот садовник, любезный, вежливый; ей-богу, я провела с ним превосходный вечерок. Он знает кучу историй, одна забавнее другой… – Понятно, понятно. И что вы делали дальше? – После пива мы пили вино: у этого садовника карманы были набиты деньгами. Потом снова пиво, потом пунш, потом глинтвейн. В одиннадцать он уже изрядно нагрузился и пригласил меня в Батиньоль танцевать кадриль. Я отказалась и говорю ему, что, раз уж он такой галантный кавалер, пускай потрудится проводить меня к хозяйке, которая живет в начале Елисейских полей. И вот мы выходим из кафе и идем по улице Риволи, заходя в каждый кабачок. Короче, к двум часам ночи бедняга был до того пьян, что свалился на скамейку неподалеку от Триумфальной арки и заснул как убитый; там я его и оставила. – Что вы делали потом? – Вернулась домой. – А что сталось с пакетом? – То-то и оно! Я должна была выбросить его в Сену, но забыла: понимаете, я пила почти вровень с садовником, особенно вначале… Словом, я унесла пакет домой, там он и лежит. – Но вы его открывали? – Само собой. – Что в нем было? – Молоток, два других инструмента и большой нож. Теперь невиновность Гепена была очевидна: предвидение сыщика подтвердилось. – Ну что же, – проговорил папаша Планта, – наш подопечный спасен, и остается узнать… Но Лекок перебил его. Теперь он знал все, что хотел, Дженни больше его не интересовала, и он резко изменил тон: вместо медового голоса старого волокиты раздался суровый голос полицейского. – Ну вот что, красавица моя, – обратился он к мисс Фэнси, – вы в самом деле спасли сейчас невиновного человека, но вам придется повторить все, что вы рассказали мне, следователю в Корбейле. А чтобы вы не заблудились в дороге, я дам вам провожатого. – Лекок подошел к окну, распахнул его и, увидев на противоположной улице корбейльского полицейского, крикнул, явно не беспокоясь о том, что может скомпрометировать мадам Шарман: – Эй, Гулар! Гулар! Поднимись-ка сюда. – Потом он обернулся к мисс Фэнси, которая была в таком ужасе и смятении, что не смела ни задавать вопросы, ни возмущаться. – Скажите, – спросил он, – сколько Треморель заплатил вам за эту услугу? – Десять тысяч франков, сударь, но это мои деньги, клянусь вам, он давно уже обещал мне их, чтобы я могла встать на ноги. Он обязался… – Хорошо-хорошо, никто их у вас не отнимет. – Он указал ей на вошедшего Гулара. – Отведите этого господина к себе домой. Возьмите пакет, который передал вам Гепен, и сейчас же отправляйтесь в Корбейль. Только без глупостей, – грозно прибавил он, – не то берегитесь. Привлеченная шумом голосов, в гостиную вошла мадам Шарман – как раз вовремя, чтобы увидеть, как уходит Фэнси, эскортируемая Гуларом. – Боже мой, что случилось? – испуганно спросила она у Лекока. – Ничего, сударыня, во всяком случае, ничего такого, что бы касалось вас. Засим до свидания и примите мою признательность, а теперь нам пора. XXVI Когда Лекок спешит, он ходит быстро. Вот и сейчас он почти летел по улице Лоретской Богоматери, улице, которую приходится мостить чаще всех улиц в Париже, так что папаша Планта едва поспевал за ним. Все убыстряя шаг, с головой уйдя в раздумья о том, какие меры принять, чтобы обеспечить наибольший успех своим планам, сыщик продолжал свой монолог, обрывки которого время от времени удавалось уловить старому судье. – Все идет прекрасно, – бормотал он, – все будет в порядке. Слыханное ли дело, чтобы кампания, начавшаяся столь удачно, не увенчалась успехом! Если Акаб уже в кабачке, если кто-нибудь из моих посланцев принес нужные сведения, нынче же вечером с преступлением в «Тенистом доле» все станет ясно, все определится, а через неделю никто уже не вспомнит об этой истории. – В конце улицы, напротив церкви, сыщик внезапно остановился. – Прошу прощения, сударь, – обратился он к орсивальскому мировому судье, – что столько времени таскал вас за собой и заставлял делить тяготы моего ремесла. Но, не говоря уж о том, что вы могли оказаться мне весьма полезны у мадам Шарман, ваше присутствие становится мне совершенно необходимо теперь, когда мы всерьез беремся за Тремореля. Они перешли на другую сторону и вошли в кабачок на углу улицы Мучеников. Хозяин, который за цинковой стойкой разливал по литровым бутылкам содержимое огромного кувшина, был, казалось, изрядно удивлен, видя в своем заведении двух посетителей, принадлежащих, судя по их внешности, к высшим классам общества. Но Лекок, подобно Алкивиаду[20], был везде у себя дома и везде говорил на языке тех, к кому пришел. – Скажите-ка, не у вас ли собралась компания человек в восемь-десять, которые поджидают своих приятелей? – Да, сударь, эти господа пришли примерно час назад. – Они сейчас в отдельном кабинете, что в глубине дома, не так ли? – Именно так, сударь, – ответил кабатчик с внезапной почтительностью. Он не знал наверняка, что за человек его расспрашивает, но нюхом учуял в нем важную персону из префектуры полиции. Поэтому он ничуть не удивился, что этот изысканный господин знает его заведение не хуже, чем он сам, и без колебаний распахнул перед ним двери кабинета. В просторном помещении в глубине дома, отделенном от остальных лишь простой перегородкой из матового стекла, пили и перебрасывались засаленными картами человек десять самого разного вида. При появлении Лекока и папаши Планта все почтительно встали, а те, кто оставался в шляпах или фуражках, тут же их сняли. – Превосходно, господин Акаб, – обратился сыщик к человеку, который, по-видимому, возглавлял этот отряд, – вы точны, я вами доволен. Мне вполне достаточно будет шестерых из ваших людей, тем паче что я вижу здесь трех человек, которых посылал сегодня с поручением. Г-н Акаб поклонился, радуясь, что снискал одобрение начальника, который обычно не слишком-то щедр на похвалы. – Потерпите еще минуту, – продолжал Лекок, – дальнейшие мои распоряжения будут зависеть от донесений, которые я услышу. – Затем он обратился к троице, которую посылал утром к торговцам мебелью: – Кому из вас удалось что-либо разузнать? – Мне, сударь, – отозвался высокий молодой человек с бледным лицом и чахлыми усиками типичного парижанина. – Опять ты, Зеленец? Право же, друг мой, тебе везет. Пойдем в соседний кабинет, но сперва скажи хозяину, чтобы принес нам бутылку вина, да пусть проследит, чтобы нас не беспокоили. Вскоре все распоряжения были исполнены, и Лекок, усадив папашу Планта, самолично запер дверь на символическую задвижку. – Теперь рассказывай, – велел он подчиненному, – и будь краток. – Сударь, я понапрасну показывал фотографию доброму десятку торговцев, но наконец-то ее опознал один солидный мебельщик на улице Святых отцов в предместье Сен-Жермен; имя этого человека – Реш. – Постарайся передать мне слово в слово все, что он тебе сказал. – Это, заявил мебельщик, портрет одного моего клиента. Он пришел ко мне с месяц назад и сообщил, что ему нужна полная обстановка – гостиная, столовая, спальня и все прочее – для небольшого особняка, который он только что снял. Он не торговался и поставил только одно условие: чтобы все было готово, привезено, расставлено, шторы повешены, ковры постелены не позже чем через три недели, то есть к прошлому понедельнику. – Каков был счет? – Восемнадцать тысяч франков: половину авансом, остальное в день доставки. – Кто платил во второй раз? – Слуга. – Как отрекомендовался этот господин? – Как Джеймс Уилсон, но господин Реш признался мне, что на англичанина этот джентльмен не похож. – Где он живет? – Мебель была доставлена в особняк на улице Сен-Лазар, номер… возле Гаврского вокзала. На лице Лекока, сперва изрядно озабоченном, изобразилась неподдельная радость. Его охватила законная и естественная гордость полководца, который видит, что военная хитрость удалась и врагу грозит поражение. Он позволил себе фамильярно хлопнуть старого судью по плечу и произнес только одно слово: – Попался! Но Зеленец покачал головой. – Я в этом не уверен, – сказал он. – Почему? – Как вы сами понимаете, сударь, поскольку адрес я узнал, а время еще оставалось, я сходил осмотреть место, то есть этот особняк. – И что же? – Человека, который его снял, действительно зовут Уилсон, но на фотографии изображен не он, это точно. Мировой судья не сумел скрыть разочарования, но Лекок не так легко поддавался отчаянию. – Откуда у тебя эти сведения? – спросил он полицейского. – Я поговорил со слугой. – Олух! – воскликнул папаша Планта. – Вы же их спугнули! – Ну нет, – возразил Лекок, – такого быть не может. Зеленец – мой ученик. Рассказывай, друг мой. – Дошел я до особняка – очень богатый дом, сударь, и подумал: «Клетка вот она; узнаем, на месте ли птичка». Как тут быть? К счастью и по величайшей случайности, у меня был при себе луидор. Не раздумывая, опускаю его в желоб, по которому из особняка стекает в уличную сточную канаву грязная вода. – И звонишь в дверь? – Верно. Привратник – там, разумеется, есть привратник – отпирает мне, и я огорченно рассказываю ему, что вынимал из кармана носовой платок и обронил двадцать франков, так нельзя ли попросить какой-нибудь инструмент, чтобы выудить монету? Он приносит мне какую-то железку, сам берет другую, и мы мигом вытаскиваем золотой из желоба. Я прыгаю от счастья, словно мне невесть как повезло, и как бы в благодарность приглашаю его выпить. – Недурно!