Затем женщина вернулась в столовую и постаралась как можно тщательнее удалить все следы его присутствия. Поднявшись наверх, в детскую, она села и уронила голову на руки, со страхом думая о развязке этой истории. Ей показалось, что прошло очень много времени, прежде чем хозяева вернулись, хотя на самом деле еще не было и одиннадцати. До ее слуха с лестницы донеслись громкие голоса с ланкаширским акцентом; и впервые она осознала всю глубину отчаяния одинокого бедолаги, который совсем недавно растворился в ночи. Нора едва не сорвалась при виде миссис Опеншоу, когда та вошла в комнату со спокойной улыбкой на губах, нарядно одетая, счастливая и уверенная в себе, дабы справиться о здоровье детей. – Элси заснула спокойно? – спросила она шепотом у Норы. – Да. Мать склонилась, глядя на спящую дочку с лаской и любовью во взоре. Она и представить себе не могла, кто только что смотрел на нее! Затем повернулась к Эдвину, и тревога на ее лице сменилась гордостью. Она начала переодеваться, чтобы сойти к ужину. В ту ночь Нора больше ее не видела. Помимо двери, выходящей в коридор, в детской спальне была еще одна, ведущая в комнату мистера и миссис Опеншоу, на тот случай, чтобы они могли первыми прийти на помощь. И вот, ранним утром следующего летнего дня, миссис Опеншоу разбудил испуганный крик Элси: «Мама! Мама!» Она вскочила с кровати, набросила на себя халат и поспешила к своему ребенку. Элси еще не до конца проснулась, и кошмары явно не отпустили ее окончательно, что случалось нередко. – Кто это был, мама? Скажи мне! – Кто, родная? Здесь никого нет. Тебе приснился дурной сон, хорошая моя. Просыпайся. Видишь, за окном уже светит солнышко. – Да, – сказала Элси, оглядываясь по сторонам; но тут же, прильнув к матери, добавила: – Ночью здесь был какой-то мужчина, мама. – Глупости, мой маленький цыпленок. К тебе никто не мог подойти! – Нет, подходил. Он стоял тут. Рядом с Норой. Какой-то мужчина с усами и бородой. А потом опустился на колени и стал молиться. Нора знает, что он был здесь, мама! – последние слова прозвучали с обидой, поскольку миссис Опеншоу, улыбаясь, покачала головой, отказываясь верить дочери. – Хорошо, мы спросим у Норы, когда она придет, – успокаивающим тоном сказала миссис Опеншоу. – Но сейчас давай больше не будем говорить о нем. Еще нет и пяти часов утра; тебе пока рано вставать. Хочешь, я возьму книгу и немного почитаю тебе? – Не уходи, мама, – взмолилась девочка, по-прежнему не разжимая объятий. Миссис Опеншоу присела на край кровати и стала рассказывать Элси о том, что они делали вчера вечером в Ричмонде, пока глазки дочери медленно не закрылись и она вновь не заснула. – Что случилось? – спросил мистер Опеншоу, когда супруга вернулась в спальню. – Элси проснулась в страхе; ей показалось, будто ночью в ее комнате молился какой-то мужчина. Дурной сон, полагаю. Больше в тот момент они не обменялись ни словом об этом происшествии. Проснувшись в семь часов, миссис Опеншоу и думать забыла об этой истории. Но вскоре до ее слуха донеслась громкая перебранка, разгоревшаяся в детской. Нора сердито отчитывала Элси, что было крайне необычно. Мистер и миссис Опеншоу изумленно переглянулись. – Придержи язык, Элси; довольно болтать всякий вздор о своих ночных кошмарах; и не смей больше даже заикаться об этом! Девочка расплакалась. Прежде чем супруга успела вымолвить хоть слово, мистер Опеншоу распахнул дверь в соседнюю комнату. – Нора, идите сюда! Служанка с вызовом встала на пороге. Она поняла, что ее услышали, но была доведена до отчаяния. – Чтобы я больше не слышал, что вы разговариваете с Элси в таком тоне, – строго заявил он и захлопнул дверь. Нора испытала неимоверное облегчение – она боялась, что ее начнут расспрашивать. Упреки же за резкие слова в адрес своей подопечной она вполне была готова стерпеть, если только дело не дойдет до перекрестного допроса. Они сошли вниз; мистер Опеншоу нес Элси на руках; Эдвин бодро перебирался со ступеньки на ступеньку, делая очередной шажок правой ножкой и крепко держась за руку матери. Обоих детей посадили на свои места за столом, накрытым к завтраку, после чего мистер и миссис Опеншоу отошли к окну, поджидая своих гостей и строя планы на грядущий день. Затем они умолкли. И вдруг мистер Опеншоу повернулся к Элси и сказал: – А одной маленькой гусыне приснился страшный сон, и она разбудила свою бедную, усталую маму посреди ночи, рассказав невероятную историю о том, что ночью в ее комнате кто-то был. – Папа! Я уверена, что видела его, – со слезами на глазах заявила в ответ Элси. – Я не хочу, чтобы Нора сердилась; но я не спала, хоть она и утверждает обратное. Я и вправду заснула поначалу, но потом проснулась и мне стало очень страшно. Я крепко зажмурилась, однако затем чуточку приоткрыла глаза и рассмотрела мужчину вполне отчетливо. Он был высокий, загорелый, с бородой. И стал молиться. А после взглянул на Эдвина. А потом Нора взяла его за руку и увела прочь, но перед этим они пошептались о чем-то. – Моя маленькая девочка должна быть благоразумной, – сказал мистер Опеншоу, который всегда относился к Элси с необычайным терпением. – Прошлой ночью в доме вообще не было никакого мужчины. Как тебе известно, в дом не может войти никто посторонний, не говоря уже о том, чтобы подняться в детскую. Но иногда нам снится, будто что-то случилось на самом деле, и сны эти очень похожи на явь, так что ты, моя милая, не первая, кто утверждает, будто сон имел место в действительности. – Но это был не сон! – воскликнула Элси и заплакала. В тот самый миг вниз сошли мистер и миссис Чедвик, выглядевшие мрачными и огорченными. За завтраком они хранили молчание и чувствовали себя неловко. Как только со стола было убрано, а детей увели наверх, мистер Чедвик, явно действуя по заранее обдуманному плану, принялся расспрашивать племянника о том, вполне ли тот доверяет своим слугам; потому что утром миссис Чедвик не смогла найти свою брошь, которую надевала накануне. Она помнила, что сняла ее после своего визита в Букингемский дворец. Лицо мистера Опеншоу окаменело, став таким, каким было до знакомства со своей будущей супругой и ее дочерью. Не дав дяде договорить, он тут же позвонил в колокольчик. На его зов пришла горничная. – Мэри, приходил ли кто-либо сюда вчера, пока нас не было? – Какой-то мужчина приходил к Норе, сэр. – Приходил к Норе?! И кто же это? Долго ли он пробыл здесь? – Не знаю, сэр. Он явился… пожалуй, около девяти. Я поднялась наверх, в детскую, чтобы предупредить Нору, и она сошла вниз поговорить с ним. Она же и вывела его обратно, сэр. Она должна знать, кто это был и сколько времени он тут провел. Горничная еще немного подождала, не спросят ли ее о чем-нибудь снова, но, поскольку вопросов больше не последовало, покинула гостиную. Минутой позже мистер Опеншоу привстал со стула, явно намереваясь выйти из комнаты; однако жена положила ему руку на локоть: – Не нужно расспрашивать ее в присутствии детей, – попросила она своим мягким, тихим голосом. – Я сама поднимусь наверх и поговорю с ней. – Нет! Я должен сам расспросить ее. Вам стоит знать, – сказал он, поворачиваясь к своим дяде и тетке, – что у моей супруги имеется старая служанка, преданная ей до мозга костей, насколько я могу судить. Но при этом она не всегда склонна говорить правду, что признаёт даже моя жена. И я предполагаю, нашей Норе вскружил голову какой-нибудь бездельник (потому что она пребывает сейчас в таком возрасте, когда, как говорится, женщины молятся о том, чтобы обрести мужа – «любого, Господи, лишь бы был»), и она впустила его в дом, а парень смылся с вашей брошкой, а может, и не только с ней. Я хочу сказать, что Нора крайне мягкосердечна и ее ложь – далеко не всегда безобидна. Вот что я имел в виду, сударыня. Любопытно было видеть, как изменился тон его голоса, выражение глаз и всего лица, когда он заговорил со своей женой; но при этом мистер Опеншоу оставался человеком слова. Алиса понимала, спорить с ним бесполезно, поэтому, поднявшись наверх, сообщила Норе, что хозяин желает поговорить с ней и о детях она пока позаботится сама. Нора повиновалась беспрекословно, думая при этом: «Пусть они разорвут меня на кусочки, но правды не узнают – от меня, во всяком случае. Он ведь может снова прийти, и тогда да смилуется над нами Господь: потому что некоторым из нас предстоит умереть. Но это сделает он, а не я». Посему, дорогой читатель, вы можете легко представить себе то выражение решимости, которое было написано на ее лице, когда она предстала перед своим хозяином в столовой. При виде того, насколько энергично он взялся за дело, мистер и миссис Чедвик почли за лучшее передать все в руки своего племянника. – Нора! Кто был тот мужчина, который приходил в мой дом давеча вечером? – Мужчина, сэр?! – она попыталась изобразить удивление, но только для того, чтобы выиграть время. – Да, тот самый мужчина, которого впустила Мэри и предупредить о котором поднялась к вам наверх, в детскую комнату; ради него вы сошли вниз, поговорили с ним; тот самый мужчина, которого вы привели в детскую, где шептались с ним о чем-то; его видела Элси, и он даже приснился ей впоследствии. Бедняжка! Она решила, что он молится, но я уверен, у него и в мыслях этого не было; тот самый, что украл брошь миссис Чедвик стоимостью десять фунтов. А теперь послушайте, Нора! Не притворяйтесь! В том, что вы ничего не знали о краже, я уверен так же, как и в том, что меня зовут Томас Опеншоу. Но при этом я полагаю, вами попросту воспользовались. Какой-нибудь смазливый бездельник решил вскружить вам голову, а вы повели себя точно так, как любая женщина на вашем месте, и растаяли; вчера вечером он пришел сюда, чтобы продолжить свои ухаживания, и вы препроводили его в детскую, после чего он удалился, прихватив по дороге вниз парочку ценных вещичек! Послушайте, Нора: вас никто ни в чем не винит, просто впредь вы должны быть умнее. Скажите нам, – продолжал он, – каким именем он назвался. Готов держать пари, оно было не тем, что он получил при рождении, но для полиции и это может стать зацепкой. Нора расправила плечи. – Вы имели полное право задать мне этот вопрос, упрекая меня в том, что я живу одна, а еще в моей легковерности, мистер Опеншоу. Но вы не получите от меня ответа. Теперь что касается украденной броши. Если когда-нибудь ко мне в гости придет друг, то он будет склонен совершить нечто подобное ничуть не больше вас, мистер Опеншоу, или даже меньше. Потому как я совсем не уверена в том, что все, чем вы владеете, досталось вам честным путем и надолго останется вашим, если только на этом свете есть справедливость. – Разумеется, она говорила о его супруге, но он понял ее так, будто речь шла о его имуществе. – А теперь послушайте меня, добрая женщина, – заявил мистер Опеншоу. – Сказать по правде, я не доверял вам с самого начала; но вы нравились моей жене, и я решил, что у вас имеются кое-какие достоинства. Коль вы намерены дерзить мне, то я натравлю на вас полицию и узнаю правду в суде, если вы сейчас же не расскажете мне все тихо и спокойно. Так что мой вам совет – немедленно и по доброй воле сообщите мне о том, кто таков этот малый. Нет, вы только подумайте! В мой дом приходит мужчина; спрашивает вас; вы ведете его наверх, а на следующий день пропадает ценная брошь. Мы знаем, что вы, Мэри и повариха – честные люди, но вы наотрез отказываетесь говорить нам, кто этот мужчина! Вы ведь уже солгали один раз, заявив, что прошлой ночью здесь никого не было. А теперь я спрашиваю вас – что на это скажет полисмен или магистрат? А мировой судья быстро заставит вас говорить правду, уж поверьте мне, дорогуша. – Еще не родился тот человек, который сумеет вырвать ее у меня, – заявила в ответ Нора. – Разве что я сама решу поведать ее. – Что ж, я бы очень хотел посмотреть, как это у вас получится, – сказал мистер Опеншоу, которого столь открытое неповиновение привело в ярость. Но потом, взяв себя в руки, он немного подумал и сказал: – Нора, ради вашей хозяйки мне не хотелось бы прибегать к крайностям. Будьте же благоразумны. В том, что вас обманули, нет никакого позора, в конце-то концов. Я спрашиваю вас как друг: кто был тот человек, которого вы впустили в мой дом вчера вечером? Никакого ответа. Он повторил вопрос еще раз, теперь уже теряя терпение. Ответа по-прежнему не было. Нора плотно сжала губы, всем своим видом показывая, что намерена молчать. – В таком случае мне остается лишь одно. Сейчас я пошлю за полисменом. – Ни за кем вы не пошлете, – заявила Нора, подавшись вперед. – Вы не сделаете этого, сэр! Ни один полисмен и пальцем меня не тронет. Я ничего не знаю ни о какой брошке, зато мне точно известно вот что: с тех пор как мне исполнилось двадцать четыре года, о вашей жене я думала больше, чем о себе; стоило мне увидеть ее, бедную девушку, которая осталась одна в доме своего дяди, и я обеспокоилась только тем, чтобы услужить ей, а не себе! О ней самой и о ее ребенке я заботилась так, как никто и никогда не заботился обо мне. Я ни в чем вас не виню, сэр, но скажу, что оно того не стоит – посвящать собственную жизнь кому-либо. Потому что, в конце концов, они обратятся против вас и отрекутся от вас же. Почему моя госпожа не пришла сюда сама, чтобы высказать мне свои подозрения? Быть может, она уже отправилась за полицией? Однако я и так не останусь здесь, но вовсе не из-за полиции, или магистрата, или вас. Вы – неудачник. Думаю, на вас лежит проклятие. Я уйду от вас сию же минуту. Да! И от бедной Элси тоже. Ухожу! И у вас в жизни больше не будет ничего хорошего! Речь эта буквально ошеломила мистера Опеншоу и потрясла до глубины души. Он не понял из нее почти ничего, как легко можно догадаться. Но прежде чем успел сообразить, что ему следует сказать или сделать, Нора выскочила из комнаты. Не думаю, будто он всерьез собирался посылать за полицией, чтобы та допросила старую служанку его супруги, поскольку ни на миг не усомнился в ее несомненной честности. Но он хотел вынудить ее признаться, что за человек приходил к ней, и потерпел в этом неудачу. Разумеется, он пребывал в крайнем раздражении. К своим дяде и тетке Опеншоу вернулся негодующим и растерянным, сообщив, что добиться чего-либо от этой женщины ему не удалось, а в доме прошлым вечером действительно побывал какой-то мужчина, но она наотрез отказалась рассказать ему, кто именно. В этот момент в комнату в большом волнении вошла его жена и пожелала узнать, что случилось с Норой; поскольку старая служанка в большом расстройстве спешно оделась и ушла из дома. – Это выглядит весьма подозрительно, – заявил мистер Чедвик. – Честный человек ни за что бы так не поступил. Мистер Опеншоу промолчал. Он по-прежнему пребывал в некотором замешательстве. Зато миссис Опеншоу вдруг набросилась на мистера Чедвика с горячностью, какой никто от нее не ожидал. – Вы не знаете Нору, дядя! Она ушла, потому что глубоко уязвлена тем, что попала под подозрение. О, как я жалею о том, что сама не поговорила с Норой. Мне бы она рассказала все. – С этими словами Алиса принялась заламывать руки. – Должен признаться, – заявил мистер Чедвик племяннику, понизив голос, – я решительно тебя не понимаю. Раньше ты всегда был скор на слова и поступки, причем поступок нередко следовал первым; а теперь, когда для подозрений имеются все основания, ты предпочитаешь бездействовать. Да, согласен, твоя жена – очень славная женщина; но ведь и ее могли обмануть так же, как и всех остальных. Если ты не пошлешь за полицией, то это сделаю я. – Очень хорошо, – угрюмо согласился мистер Опеншоу. – Я не могу обелить Нору. Более того, она сама не желает защитить свое доброе имя, хотя вполне могла бы сделать это, если бы захотела, в чем я не сомневаюсь. Но я умываю руки, потому что уверен: женщина она честная, долго прослужила у моей жены, и я не желаю навлекать на нее позор. – Но тогда ей придется во всем признаться, и все. – Ну, хорошо, хорошо! Вся эта история мне уже изрядно надоела. Идем, Алиса, идем к детям, пока они не разревелись. А вам, дядя, вот что я скажу! – резко заявил он, внезапно оборачиваясь к мистеру Чедвику, после того как увидел встревоженное, заплаканное и осунувшееся лицо жены. – Я не стану посылать за полицией и сегодня же куплю своей тетке брошку в два раза дороже прежней; но не допущу, чтобы Нора попала под подозрение, а моя супруга страдала из-за этого. Вот вам мой ответ. С этими словами он вместе с женой вышел из комнаты. Мистер Чедвик подождал, пока племянник не окажется вне пределов слышимости, после чего наклонился к своей половине и сказал: – Несмотря на всю высокопарность Тома, схожу-ка я, пожалуй, за детективом. Тебе, дорогая, более не о чем тревожиться. Он отправился в полицейский участок, где и составил соответствующее заявление. Наградой ему стало должное впечатление, которое, как ему показалось, произвели имеющиеся против Норы улики. Полицейские согласились с его мнением и пообещали незамедлительно принять меры к установлению ее местонахождения. Скорее всего, предположили они, она прямиком отправилась к тому мужчине, который, судя по всему, и был ее любовником. А когда мистер Чедвик осведомился, как же они разыщут ее, они улыбнулись, покачали головами и заговорили о неких таинственных, но безотказных способах, к коим собирались прибегнуть. В дом племянника он вернулся, распираемый ощущением собственной проницательности. Но там его встретила супруга, на лице которой было написано раскаяние: – Дорогой мой, я нашла свою брошь! Она просто-напросто зацепилась застежкой за складку моего платья из коричневого атласа, которое я надевала вчера. Я снимала его в большой спешке, и, должно быть, она зацепилась за ткань; платье же я убрала в шкаф. И вот сегодня, собираясь сложить его, обнаружила брошь! Право слово, мне очень неловко, но я и представить себе не могла, что украшение найдется! Ее супруг, проворчав себе под нос нечто вроде: «Чтоб тебя черти взяли вместе с твоей брошкой! Я уже жалею, что подарил ее тебе» – схватил шляпу и поспешил обратно в участок, надеясь успеть вовремя и предотвратить объявление Норы в розыск. Но детектив уже отправился выполнять полученное задание. А что же Нора? Ужасная тайна сводила ее с ума, и ночью она буквально не сомкнула глаз, пытаясь решить, как должна действовать. Вдобавок ко всему, утром на нее обрушились вопросы Элси; оказалось, что девочка вовсе не спала и видела мужчину, как бедное дитя именовало своего отца. Но последней каплей стали подозрения в бесчестности. В крайне расстроенных чувствах нянечка взбежала по лестнице и схватила свою шляпку и шаль, впопыхах позабыв обо всем остальном, включая сумочку и кошелек. «В этом доме она не останется больше ни минуты!» Такая мысль подгоняла ее и была единственной, в которой она отдавала себе отчет. Она не стала прощаться с детьми, чтобы их вид не поколебал ее решимость. Но больше всего Нора боялась, что вот сейчас вернется мистер Франк и предъявит права на свою жену. Женщина не представляла себе выхода из этого ужасного положения, коему не желала становиться свидетельницей. Стремление избежать неминуемого скандала оказалось куда сильнее горечи выдвинутых против нее подозрений; хотя они и послужили последним толчком к действию. Она буквально выбежала из дома, дав волю слезам, чего не осмелилась сделать давеча, опасаясь недоумения тех, кто мог увидеть или услышать ее. И вдруг Нора остановилась как вкопанная. Ей пришла в голову спасительная мысль о том, что лучше покинуть Лондон и вернуться в родной Ливерпуль. Подъезжая к станции Юстон-сквер, она сунула руку в карман в поисках кошелька, чтобы заплатить за билет. Но его там не оказалось – она забыла его дома. Голова у нее раскалывалась от боли, глаза опухли от слез, однако ей пришлось остановиться и обдумать, куда дальше направить свои стопы. И вдруг ее осенило – она должна разыскать бедного мистера Франка. Прошлой ночью она была почти груба с ним, хотя с той самой минуты сердце ее разрывалось от сострадания к нему. Она вспомнила, что потребовала от него давеча назвать свой адрес, буквально вытолкав его за дверь, и он назвал какую-то гостиницу на улице неподалеку от Юстон-сквер. Туда Нора и направилась: зачем и для чего, она не совсем понимала, но намеревалась облегчить свою совесть, сообщив Франку, что сочувствует и сострадает ему. В своем нынешнем состоянии Нора была не способна ни дать совет, ни удержать, ни помочь, ни сделать что-либо еще, кроме сопереживания и слез. В гостинице ей сообщили, что такой человек действительно останавливался у них, прибыл он только накануне и ушел почти сразу после того, как снял комнату, оставив свой багаж на их попечение; но обратно так и не вернулся. Нора попросила разрешения присесть и дождаться возвращения означенного джентльмена. Хозяйка гостиницы, намеренная обеспечить сохранность багажа во что бы то ни стало, проводила ее в комнату и тихо заперла дверь снаружи. Нора совершенно измучилась, поэтому заснула беспокойным, тревожным, чутким сном и беспробудно проспала несколько часов. Детектив же увидел ее как раз перед тем, как она вошла в гостиницу, куда и последовал за ней. Попросив хозяйку задержать ее на час или около того и не предъявив для этого никаких оснований, кроме своего значка (отчего владелица мысленно поаплодировала самой себе за то, что догадалась запереть свою гостью), он вернулся в полицейский участок, дабы отчитаться о проделанной работе. Он мог арестовать ее на месте; но ведь целью его было, по возможности, выследить человека, который совершил ограбление. Однако в участке ему сообщили – украденная брошь нашлась; соответственно, возвращаться в гостиницу детектив не стал. А Нора проспала до самого вечера. Проснулась она резко, как от толчка. За дверью кто-то был. Наверняка это мистер Франк; откинув со лба спутанные седые волосы, упавшие на глаза, она встала, чтобы достойно встретить его. Но вместо него в комнату вошли мистер Опеншоу с полицейским. – Это Нора Кеннеди, – сказал мистер Опеншоу.