– Я знаю. Поэтому ты мне так и нравишься. – С тобой случилось что-то нехорошее? Ты поэтому… – Нет, ничего такого не было. Просто… Моя мама родила меня в восемнадцать. Не знаю, мне всегда казалось, что это я сломала ей жизнь. – Слушай, если она тебе это внушила, это ужасно. – Я встал с койки и подошел к ней. – Она мне ничего не внушала. Просто я не хочу такой жизни. Я всегда чувствовала, что отец недоволен ею. Я не знаю, Мэтт, но думаю, что я всегда старалась учиться, чтобы из меня что-то получилось. Потому я ни с кем и не встречаюсь по-настоящему. Но мне нравится то, что между нами. Никаких обязательств. – Я понял. Она могла говорить что угодно, но я все равно знал, что она ощущает растущее напряжение между нами так же, как и я. Я половину времени пытался обуздать буйную эрекцию, а она изо всех сил избегала смотреть на мои руки. Ну, и кого мы пытались обманывать? – Спасибо за понимание, – сказала она. – Всегда пожалуйста, – я наклонился и чмокнул ее в щеку. – Хорошая девочка. Я почувствовал, как по ней пробежала дрожь, и прошептал: – Может, даже слишком хорошая. Она отпихнула меня и закатила глаза: – Все, Мэтт! Спать! Я смотрел ей вслед, пока она уходила, и потом сказал: – А я знаю, что ты улыбаешься! Знаю, Грейси. Она не обернулась, но показала мне руку с поднятыми двумя пальцами – знак мира. 7. Ты была моей музой МЭТТ На следующий день в лаборатории профессор Нельсон, изучив отпечатки моих работ, сказал с широкой улыбкой: – Мэтт, ты прирожденный талант. Композиция безупречна и оригинальна. Я до сих пор не видел подобных работ у твоих сокурсников. Мне нравится и зернистость пленки, и то, как ты используешь все ее возможности. Какая тут была допустимая выдержка и на какой ты снимал? – Это четырехсотка. А я дотянул ее до тридцати двух сотен. – Здорово. Я так понимаю, ты и сам был в восторге, когда проявил ее? – Ну да. – И эта тоже отличная. Это ты на ней? Здесь я тоже выставил таймер и сделал снимок Грейс, стоящей передо мной, а сам я сидел на полу. В кадр вошли только ее ноги, доходящие до края подола ее шерстяного платья-свитера. Я обнимал руками ее голени. Я целовал ее коленку, но этого не было видно на фотографии. – А ты не думал попробовать снимать что-то более яркое, типа пейзажной съемки – может быть, документалистику? – Да, и я даже недавно отснял пленку в этом ключе, но еще не проявил ее. Мне просто очень нравится данный объект, – указал я на Грейс. – Она восхитительна. – Это правда. – Знаешь, Мэтт, будет ужасно жаль, если твой талант останется незамеченным. – Я думал о том, чтобы заняться рекламной съемкой. Он кивнул, но казался неубежденным. – У твоих снимков есть одно свойство, которое я нечасто встречал. Они рассказывают историю. Можно говорить о композиции, кадрировании, контрасте и даже параметрах печати, но я считаю, что подлинное проявление художника в том, что он может одной картинкой в двух измерениях сказать что-то обо всем человечестве. Я был немного смущен такой похвалой, но мне было приятно наконец услышать от знатока то, что я, в общем, знал и сам, – что я хорошо снимаю. – Я никогда не перестану фотографировать. Я просто не очень понимаю, как из этого можно сделать карьеру. – У меня есть приятель, который работает в Нэшнл Джиогрэфик. Каждый год он берет с собой на выездные съемки одного студента. Тебе надо подать заявку, но я думаю, что у тебя очень хороший шанс. Необходимая техника у тебя точно есть. Я был ошарашен и самим этим предложением, но еще больше тем, какую кристальную ясность внезапно обрела моя жизненная цель. Я всегда считал Нэшнл Джиогрэфик какой-то несбыточной мечтой, одной из тех, про которые отвлеченно думаешь с детства, типа стать профессиональным бейсболистом или президентом США. Для меня возможность путешествовать по миру и делать снимки была бы вершиной успеха, и я просто не мог поверить, что этот шанс взял и упал мне в руки, даже в виде стажировки. – Конечно, я очень заинтересован. Я вообще не задумывался, чем собираюсь заниматься после окончания колледжа, но теперь все обрело четкий фокус. Я напечатал еще одну фотографию и на перемене сбегал подсунуть ее Грейс под дверь. На обратном пути я увидел, что она переходит улицу за квартал впереди. Я закричал, но она меня не услышала. Когда я пробежал разделяющий нас квартал, я увидел, как она быстро заходит в какое-то медицинское учреждение. Я не стал дожидаться, пока загорится зеленый свет, и кинулся через улицу, улучив просвет между потоком машин. Вбежав в здание, я обыскал все этажи и на пятом обнаружил ее стоящей возле столика с кофе и пончиками, уже в больничном халате. Она наливала сливки в стаканчик с кофе. Когда я подошел к ней, она, остолбенев, уставилась на меня: – А ты что тут делаешь? – Нет, это ты что тут делаешь? – Ну, строго говоря, медицинская история каждого человека – его личное дело. – Она подняла вверх руку с пончиком. – Хочешь дырку от пончика? – Не заговаривай мне зубы. Грейс, ты больна? – Мне самому стало нехорошо при этой мысли. – Нет, я не больна. Я подписалась на медицинское исследование. Ты тоже хочешь? – То есть ты согласилась, чтобы тебя использовали в качестве морской свинки за кофе с пончиками? – Мне платят восемьдесят баксов в день. Это до фига. – Грейс, ты спятила? Что это за исследование? – Я должна буду принимать одно лекарство, а потом его отменят и будут изучать, появится ли у меня реакция на отмену. – Что? Нет, – сказал я, тряся головой, не в состоянии в это поверить. Я взял ее за плечи и повернул в сторону занавески: – Иди переодевайся. Ты не будешь этого делать. Мой взгляд упал в приоткрывшийся запах халата у нее на спине. Она была такой умилительной с этим своим бельишком в мелкий цветочек. Я затянул разрез поплотнее и завязал тесемки туго-натуго, так, что полы халата перехлестнулись. Она обернулась и посмотрела на меня снизу вверх своими огромными зелеными глазищами, полными слез. – Мэтт, я не могу. Я должна это сделать. Я должна забрать виолончель обратно. – Откуда забрать? – Я ее заложила, чтобы заплатить остаток за обучение. – Погоди, а что с твоим студенческим займом и финансовой помощью? – Я отдала часть маме, потому что моя сестренка сломала зуб, а у них нет денег. – Слезы потекли у нее по щекам. Я потянулся вытереть их, но она отстранилась. – Грейс, этого нельзя делать, я тебе не позволю. Клянусь тебе, мы что-нибудь придумаем. Мысль о Грейс, продающей виолончель, казалась мне безумием, ведь она занималась музыкой. Мне трудно было даже осознать уровень ее отчаяния. – Ты не понимаешь. – Ну так объясни мне. Она скрестила руки на груди. – Я помогаю своим родителям. У них там ужасная ситуация, хуже, чем было при мне, и я посылаю им что могу из моего студенческого займа. У меня почти кончились деньги на семестр, а тут позвонила мама и сказала, что их вот-вот выселят из дома. У них были деньги на аренду, но тут сестра сломала зуб, который надо было чинить, а кредит им не дали, и пришлось заплатить чем было. Я не могла вынести мысли, что моя сестренка будет ходить в школу, мучаясь от боли, со сломанным передним зубом. Я был потрясен, но это не значило, что Грейс должна подвергаться каким-то небезопасным медицинским экспериментам. – Это не твоя проблема. – Это моя семья. Я прочла про это исследование, и поняла, что могу заработать нужное за неделю. Они платят за каждый день. Я быстро все соберу, выкуплю виолончель, и все будет в порядке. Но я должна это сделать, Мэтт. Нет тут ничего страшного. – Это очень страшно, Грейс. Ты же не знаешь, как на тебя подействует это лекарство. – Ты все равно не понял.