Пятая версия 1 Преступник бил короткими и злыми автоматными очередями из-под купола стоявшей на вмиг опустевшей площади принизистой церквушки. Пули цвиркали над моей головой в кроне липы, с мягким, чмокающим звуком впивались в ее ствол, рикошетили от стены дома. На перекрещенной штангами желтой двери чернел навесной замок — его я отчетливо видел из своего укрытия, хотя до церкви было добрых полторы сотни метров недавно залитой асфальтом булыжной мостовой. Прижимаясь всем телом к нагретому за день асфальту, я осторожно пополз через площадь к церкви, лихорадочно прикидывая, как проникнуть в помещение. Но как попал в церковь сам преступник, если дверь на замке? Другого входа туда не было. Не мог же он среди белого дня забраться на колокольню по гладкой стене, на которой желтела местами осыпавшаяся штукатурка. Преступника необходимо немедленно любой ценой обезвредить — в городе он может натворить непоправимой беды, терять-то ему нечего! Стрельба на минуту прекратилась — преступник, видать, менял диск или же просто экономил патроны. Но что за автомат у него? На Калашникова, судя по звуку выстрелов, не похож. Может, трофейный, оставшийся с минувшей войны? Но додумать эту мысль я не успел: три короткие очереди вновь хлестнули с колокольни. Теперь автомат прицельным огнем бил по мне — для преступника я сейчас представлял хорошую мишень. И тут меня заставила замереть, плотнее прижаться к асфальту новая мысль: «А ведь запросто, гад, может укокошить! Неужели конец?..» Я хорошо знал, что после ранения первое время люди обычно трусят под пулями. Похуже, чем необстрелянные. Этот страх я уже испытал на себе в прошлом году, когда брали озверевшего бандита Семку Дубовика, совершившего накануне в пьяном угаре убийство жены и тещи и засевшего с трофейным немецким автоматом на чердаке собственного дома. Постой, но ведь на колокольне сейчас не кто иной, как Семка Дубовик! Откуда он взялся? Ведь по приговору коллегии по уголовным делам областного суда его расстреляли еще осенью прошлого года!.. Но затихший было автомат вновь напомнил о себе, и сразу же заныло, заломило в левом плече. «Попал, гад! Сейчас прикончит!..» — пронеслось в голове, и в памяти отчетливо всплыло широкоскулое, заросшее недельной щетиной, с оскаленными зубами и белыми от злой ярости глазами лицо Семки Дубовика, и я... проснулся. В моем гостиничном номере продолжал трезвонить телефон. Я щелкнул кнопкой настольной лампы и с минуту, чувствуя липкую испарину на спине, потирая затекшую левую руку, тупо смотрел на черную коробку стоявшего на тумбочке телефона. Потом снял трубку. — Слушаю! — Товарищ подполковник, — сквозь треск и отдаленную музыку донесся до меня голос дежурного по отделу. — Извините за беспокойство. Еле дозвонился, уже думал нет вас на месте. Позвонил администратору, говорит, в номере... — Ладно, — прервал я словоохотливого дежурного. — Что стряслось? — Только что на ферме совхоза «Ятвезь» доярки обнаружили труп сторожа птицефермы Радкевича с признаками насильственной смерти. Собираю оперативно-следственную группу. Начальник отдела сказал позвонить вам... — А как доярки оказались на птицеферме? — Шли на утреннюю дойку мимо птицефермы. — Ясно. Участкового Соколовского подняли? — Так точно. Он уже на месте происшествия. — Хорошо, сейчас буду в отделе. Кого из прокуратуры вызвали? — Исполняющего обязанности прокурора района Гурина. Я положил на рычаг трубку и вскочил с постели. Не хватало мне еще убийства! Достаточно и пяти краж из магазинов. Уже вторую неделю я сидел в Соколово и все безрезультатно — никаких зацепок. Последняя, пятая, кража из магазина деревни Рогачи совершена позавчера. Начальник УВД, направляя меня в Соколово, сказал: «Думаю, с кражами вы за неделю разберетесь. Людей и обстановку в районе знаете, сами там работали...» Да, работал десять лет, возглавлял уголовный розыск райотдела внутренних дел. Но с тех пор прошло пять лет и многое в районе изменилось... Торопливо одеваясь, я подумал, что генерал не обрадуется, когда сегодня утром прочтет в суточной сводке сообщение об убийстве в Соколовском районе. И это в то время, когда здесь уже вторую неделю находится заместитель начальника отдела уголовного розыска подполковник Синичкин!.. Когда уходил, опять позвонил телефон. На проводе был Борис Гурин. — Как спалось? — вместо приветствия поинтересовался он. — Плохо. Опять воевал с Семкой Дубовиком. — Чего он тебе снится? Ведь его уже давно гложут могильные черви! Впрочем, память о себе он оставил — плечо до сих пор реагирует на изменение погоды, а? — Ладно, нет времени. Чего ты хотел? — Мы выезжаем, жди нас у подъезда гостиницы. — Хорошо, выхожу. 2 Труп сторожа птицефермы с окровавленной головой лежал на куче соломы возле проходной, прикрытый курткой. На затоптанном снегу были видны следы крови. Мы приступили к осмотру места происшествия. Я отозвал в сторонку участкового инспектора Соколовского, попросил: — Никита Тихонович, рассказывай об убитом. Что за человек был? — Скользкий человек, должен вам, Игорь Иванович, прямо сказать, — Соколовский потоптался на снегу, провел ладонью по морщинистой щеке, подумал. — Знал его с малолетства, когда он еще, извиняюсь, без штанов бегал. В школе учился кое-как, еле восьмилетку вытянул и пошел работать в совхоз. Сперва на полевых работах вкалывал, потом училище механизации закончил, за рычаги трактора сел. За пьянки дважды лишался прав. Последние два года работал сторожем на ферме. Вроде остепеняться начал... — Вот ты назвал его скользким человеком. А в чем это выражалось? — Скрытный он очень был, как говорят в народе, себе на уме. Выпить обычно стремился на дармовщинку, даже из закалымленных денег, как другие, неохотно давал на вино... — А как в семье обстановка была? — С женой жил плохо. Изменял ей. — С кем изменял-то? — С женщинами, понятно, — удивленно вскинул на меня косматые брови участковый. — С какими женщинами — замужними, легкого поведения? Не узнаю тебя, Никита Тихонович! Фамилии этих женщин знаешь? — Откуда? — пожал плечами участковый. — Не придавал я значения этим разговорам. Кто же знал, что Радкевича убьют! — В общем, так, Никита Тихонович, иди, говори с народом. Нам важно знать все о погибшем: его образ жизни, связи, с кем находился в неприязненных отношениях, как провел свой последний день... Впрочем, не мне тебя учить! Работай. Обращай внимание на каждую мелочь. К часу дня приходи в сельсовет, временно наш штаб будет там. Соколовский молча козырнул и усталой, старческой походкой вышел за проходную. Я вернулся к оперативной группе. Гурин кивнул в сторону амбара, сказал: — В этом помещении хранится комбикорм для уток. На сегодняшний день — дефицитный продукт. Около амбара со стороны ворот и обратно отчетливо просматривались следы лошади и саней. — Считаешь, что убийство могло быть совершено на почве кражи? — повернулся я к Гурину. Борис неторопливо размял в пальцах сигарету, стрельнул огоньком зажигалки, закурил и, выпустив струйку дыма изо рта, ответил: — А чем черт не шутит! Нужно очень тщательно осмотреть всю территорию птицефермы. Хорошо бы найти орудия убийства. По мнению судмедэксперта, смерть Радкевича наступила от множественных ударов чем-то тяжелым металлическим по голове. Может быть, это были монтировка, молоток, ломик? — Но ведь убийца мог этот молоток или, скажем, монтировку унести с собой, — возразил я. — Мог, конечно, — согласился Борис. — Но тем не менее надо искать... Два окровавленных молотка обнаружили в снегу возле забора. Судебно-медицинский эксперт Андреев внимательно осмотрел их, сказал: — Вероятно, они и являются орудиями преступления. Но точно дам ответ после вскрытия трупа. — Как скоро ты это сделаешь, Николай Иванович? — поинтересовался Гурин. — Часам к семнадцати акт вскрытия и заключение экспертизы будут у тебя, Борис Борисович. К нам подошел водитель нашего «уазика» Сергей Петрашевич, протянул металлическую пуговицу с золотистым ободком, пояснил: — Нашел ее в соломе, где лежал убитый. — Не хватало нам еще этого детективного атрибута! — хмыкнул майор Козловский. — Пуговица, скорее всего, от мужской куртки. Но имеет ли она какое-либо отношение к преступлению? — А это уж нам предстоит выяснить, — заметил Гурин. — Пуговица могла, конечно, оказаться здесь и случайно.