Володя наконец наигрался, и Ирина поспешила домой, готовить ужин. Виноватить ее никто не будет, но надо и самой совесть иметь. Как только она открыла дверь, из кухни вышла Гортензия Андреевна в фартуке: – Ирочка, где вы ходите! У меня такие новости! – Да вот с Володей загулялись… Усевшись прямо на галошницу, потому что наклоняться ей было уже тяжело, Ирина сняла с сына комбинезон и ботиночки. Тот, не выпуская из рук оружие, побежал к Гортензии Андреевне, которую очень любил. – Ах, какая у тебя сабля! – восхитилась старушка, поднимая Володю на руки. – С таким защитником нам ничто не страшно. Ну все, дорогой мой, беги, братику покажи. Володя с диким топотом унесся, а Ирина тем временем расстегнула молнию на сапоге. – Ира, вы себе не можете представить, что я узнала! – продолжала Гортензия Андреевна драматическим шепотом. – Новость настолько сенсационная, что я поехала к вам прямо без звонка, надеюсь вы мне простите эту вольность. – Ну что вы, наш дом – ваш дом! – По дороге я заглянула в универсам и в жесткой борьбе урвала сосиски, так что вопрос ужина снимается с повестки дня. – Ой, это вот прямо радостная новость, – отдышавшись, Ирина расстегнула молнию на втором сапоге. – Я думала застать вас дома, но Егор сказал, что вы гуляете, и я взяла на себя смелость почистить картошку. – А это радость в квадрате. Ирина попыталась встать, но не смогла с первой попытки. Гортензия Андреевна протянула ей руку. – Давайте, Ирочка, раз-два! Так вот, если вы против того, чтобы я хозяйничала у вас на кухне, смело мне об этом скажите. Я совершенно без обид. – Что вы, мне очень приятно. Только вы меня балуете. – Так, а что еще прикажете с вами делать? – засмеялась старушка. – И давайте тут поставим точку в обмене пустыми любезностями, а перейдем к делу. Я действительно такое узнала, что вы ахнете. Сгорая от любопытства, Ирина проследовала за Гортензией Андреевной на кухню, где уютно булькала на плите кастрюля с картошкой, а на доске лежал недорезанный бледный тепличный помидор. – Так вот, Ирочка, – взявшись за нож, старушка выдержала длинную паузу, – моя разветвленная агентурная сеть вывела меня не на кого иного, как на родную сестру Горбатенко. Я съездила к ней сегодня после уроков, и знаете, что она мне поведала? Аврора Витальевна на самом деле вовсе не Аврора Витальевна! – А кто? Немецкая шпионка? – Практически. – Начинается… Я не Негоро, я капитан Себастьян Перейра! – хмыкнула Ирина. – Бабка, наверное, просто выжила из ума. – Не спешите с выводами, Ирочка! Хотя постойте, какую бабку вы имеете в виду? – Сестру Горбатенкину, кого еще, – заторопилась Ирина, чтобы сгладить бестактность. – Чернов в свое время работал первым секретарем крайкома, его вместе с женой ваши любимые органы под микроскопом проверяли, так что Аврора Витальевна могла быть только самой собой и никем другим. Гортензия Андреевна покачала головой, ссыпала нарезанный помидор в салатницу и взяла длинный изумрудный огурец с легкомысленным желтым цветочком: – Чем заправлять будем, сметаной или растительным маслом? – Как вам больше нравится, – отмахнулась Ирина, которой хотелось поскорее узнать подробности. Старушка тщательно нарезала огурец, отмерила ровно две столовые ложки постного масла, неторопливо перемешала и только после этого продолжила рассказ. Во время Первой мировой войны солдат Виталий Горбатенко был тяжело ранен и попал в петроградский госпиталь, где с ним, помимо выздоровления, произошли два события, самым кардинальным образом повлиявшие на его дальнейшую судьбу. Во-первых, товарищи по палате оказались убежденными большевиками. Простой крестьянский паренек впитывал их идеи как губка и через две недели агитации был готов спасать человечество, разбивая цепи капитала, которыми тот опутал мировой пролетариат. А второе, и не менее важное, заключалось в том, что безнадежного солдата пожалела Ксения Бахметьева. Девушка была в родстве с царской семьей, пусть по побочной линии от побочной линии, но тем не менее работала в госпитале сестрой милосердия вместе с императрицей и ее дочерьми. На выздоровление Горбатенко мало кто надеялся, даже он сам не верил, что поправится, но Ксения ухаживала за ним, тщательно выполняла все указания врачей, подкармливала питательными продуктами, подбадривала, и в итоге Виталий пошел на поправку. Между молодыми людьми возникло теплое чувство, точнее Ксения считала парня кем-то вроде младшего братика, а он влюбился в нее без памяти. Как ему удавалось сочетать в своей голове любовь к аристократке и большевистские идеи, один бог ведает, но, вернувшись на фронт, Горбатенко стал писать Ксении, а она исправно отвечала ему. Именно Ксения заметила, что у Виталия хороший слог, и посоветовала развивать в себе литературное дарование. Виталий не признавался в любви, а Ксении, благодаря происхождению и воспитанию, в голову никогда бы не пришло, что какой-то крестьянский сын всерьез притязает на ее руку и сердце. Низшие сословия могут только почтительно обожать и восхищаться. Она продолжала трудиться сестрой милосердия, а Виталий служил в армии и развивался как большевик. Незадолго до революции Ксения вышла замуж за блестящего флотского офицера фон Таубе. Он был старше ее на двадцать лет, но Ксения никогда не жаловалась, что ее выдали насильно. Напротив, фон Таубе производили впечатление дружной и любящей пары. Для Виталия известие о замужестве возлюбленной оказалось тяжелым ударом, но он перенес его достойно. Как раз грянула революция, а вслед за ней Гражданская война, и большевик Горбатенко из рядового стремительно вознесся до должности полкового комиссара Красной армии. Фон Таубе, естественно, не был коммунистом, но принял новую власть как меньшее из зол. Успешно прослужил Гражданскую на Балтийском флоте, а потом читал лекции в Военно-Морской академии. По своему социальному происхождению они вместе с женой должны были бы возглавлять расстрельные списки, но молодая советская власть отчаянно нуждалась в квалифицированных специалистах, поэтому фон Таубе не трогали, хотя сильно шиковать не позволяли. – Ах, Ирочка, – вздохнула Гортензия Андреевна в этом месте своего рассказа, – дам вам только один совет. Когда вы с Кириллом разбогатеете и построите себе дворец, ни в коем случае не делайте анфилады. Как бы ни хотелось. – Почему? – Понимаете, когда коммунисты снова придут к власти, все национализируют и уплотнят, жить в проходной комнате будет крайне неудобно. – Возьму на заметку, – хмыкнула Ирина. Гортензия Андреевна покачала головой: – Вот вы думаете, что с вами ничего такого никогда не случится, а зря. Жизнь штука непредсказуемая. Впрочем, слушайте дальше. Чете фон Таубе оставили именно такую одну проходную комнату от всей их квартиры, реквизировали драгоценности, без конца таскали в ЧК на проверки, но супруги держали удар. В двадцать первом году Ксения, будучи беременной, заразилась сыпным тифом в госпитале, где так и продолжала работать сестрой. Ребенка сохранить не удалось, и сама женщина чудом осталась в живых. Горбатенко тем временем, отличившись на фронтах Гражданской войны, перешел на партийную работу, и куролесил по всей стране, насаждая и направляя молодую советскую власть, на каковом поприще проявил себя человеком умным и решительным, поэтому его постоянно перебрасывали с одного горячего участка на другой. Все эти годы они с Ксенией переписывались. Иногда письма терялись, иногда шли до адресата несколько месяцев, но тонкая нить, связывающая этих двоих людей, никогда не прерывалась совсем. Была это любовь, или душевное родство, или бегство от одиночества, или что-то еще, теперь уже никто не скажет. После бурных революционных лет жизнь стала потихоньку возвращаться в свои берега. Фон Таубе из контры недобитой и подозрительного военспеца превратился в уважаемого профессора, Ксения стала старшей сестрой терапевтического отделения, в проходной комнате появилась крепкая перегородка, надежно защищающая семью от вторжения соседей, словом, наступило спокойное и размеренное существование. Горбатенко осел в Омске, где сделался крупной шишкой в горкоме партии, а заодно начал пописывать рассказики о Гражданской войне и подпольной работе. Неизвестно, сыграло роль качество текста или высокая должность автора, но произведения Виталия охотно печатали в местных газетах, а потом и в центральных. Вскоре вышел сборничек, тоненький, чахленький, но публикация книги позволила Горбатенко официально именовать себя писателем. В двадцать седьмом году в семье фон Таубе наконец родилась долгожданная дочка, Ксения-младшая. Горбатенко вскоре женился на работнице горкома, такой же убежденной большевичке, как он сам. Обе пары жили дружно и счастливо, но странным образом переписка между Виталием и Ксенией не прервалась. Примерно в это время сестра Горбатенко решила перебраться в город. Омск был слишком далеко, и она отправилась в Ленинград наподобие Д’Артаньяна, только пешком и с рекомендательным письмом не к капитану мушкетеров, а к медицинской сестре Ксении Таубе. Та приняла ее очень тепло, помогла поступить в медучилище, устроила в общежитие и на санитарскую подработку к себе в госпиталь, часто приглашала в гости, что было большим подспорьем для вечно голодной и одинокой девушки. Так прошло еще несколько лет. Люди жили, любили друг друга, занимались любимым делом, стараясь не замечать, какие вокруг сгущаются тучи. Казалось, самое страшное позади, ведь во время революции и Гражданской войны было пролито столько крови, что хватит на двести лет вперед. Очень хотелось верить, что жизнь вокруг именно такая, как говорят по радио и показывают в фильмах: люди дружно, плечом к плечу, идут к справедливому мироустройству. В тридцать четвертом году после убийства Кирова Горбатенко, как проверенного кадра, перевели в Ленинградский обком. Виталий с Ксенией теперь жили в одном городе, но решили не встречаться, понимая, что личным общением сделают больно своим половинкам, и продолжали переписываться. Тем временем обстановка становилась все более грозной. Ездили по ночам «черные воронки», некоторые уже держали наготове чемоданчик с теплыми вещами, и, ложась спать, ждали, что сейчас за ними придут, но большинство заставляло себя думать, что все нормально. Массовые аресты – это клеветнические слухи, распространяемые врагами социалистического строя. Просто наш доблестный НКВД стоит на страже родины и успешно разоблачает реально существующие заговоры и террористические организации. Весь мир желает поражения молодой советской власти, и внутри страны много еще несознательных элементов, мечтающих о возвращении прежних порядков. Естественно, что они ведут подрывную деятельность, так что, если человека взяли, значит, есть за что. Значит, виноват, действительно враг народа, продался вражеским разведкам. Дыма без огня не бывает. Берут плохих, а я хороший, честный человек, служу своей стране верой и правдой, со мной ничего такого не может произойти. Ну а если вдруг арестовывали твоего знакомого, друга, про которого ты точно знал, что он такой же, как и ты, честный труженик и верный коммунист, значит, произошла чудовищная ошибка. Очень редкая промашка справедливого правосудия, буквально одна на миллион, и органы обязательно разберутся, пусть и не сразу. Так люди уговаривали себя, потому что правда представлялась настолько страшной, что на нее предпочитали закрывать глаза, видя только отмену частной собственности, всеобщее образование, бесплатную медицину и красивых белозубых физкультурниц на Красной площади. Фон Таубе до последнего был уверен, что за ним не придут. Он верой и правдой служил своему отечеству, до революции был не только слуга царю, но и отец солдатам, а после сознательно отказался эмигрировать, не желая оставлять родину в трудную годину. Он исповедовал принцип суверен – ничто, отечество – всё, и именно поэтому перешел на сторону красных, а вовсе не затем, чтобы спасти свою шкуру. Советская власть устояла в том числе и благодаря его стратегическим талантам, а в мирное время он сделал многое для развития Красного флота, воспитал целую плеяду отличных командиров. При этом он забыл о честолюбии, склонил голову перед тем, что руководящие посты распределяют не столько по способностям, сколько по социальному происхождению, не рвался к карьерным высотам, никого не подсиживал, не интриговал, наоборот, жил очень скромно и даже не ходатайствовал об отдельной квартире. Разве могут в чем-то заподозрить человека, который выполняет свой долг с безукоризненной честностью? Ну разумеется, нет, решил фон Таубе – и ошибся. По злосчастному совпадению за ним пришли в ту же ночь, когда у жены Горбатенко начались тяжелые роды. Следующие трое суток Виталий метался между приемной роддома и своим кабинетом, вызванивая лучших докторов и доставая необходимые лекарства. Дома он все это время не был и не знал, что Ксения прибегала к нему просить о помощи. Несмотря на все усилия, мать и ребенка спасти не удалось. Горбатенко осиротел. Следующие две недели он жил на работе, будучи не в силах войти в разоренное смертью семейное гнездо. Потом вернулся, с трудом и болью привыкал к одиночеству, как вдруг на пороге его дома появилась десятилетняя Ксения-младшая. Она сказала, что за мамой пришли ночью. У Ксении хватило присутствия духа успокоить девочку, пообещать, что она скоро вернется, а пока дочке надо пойти к Виталию Ивановичу по такому-то адресу, он поможет ей продержаться до возвращения родителей. Горбатенко оставил ребенка у себя, а сам принялся осторожно наводить справки. Он примерно уже представлял себе, что происходит, хотя отчаянно не хотел в это верить, но действительность оказалась страшнее самых мрачных его ожиданий. Фон Таубе держался очень стойко, не давал признания даже под пытками, тогда доблестные чекисты, которым, чтобы разоблачить могучий троцкистский блок в Красной армии, его показания были нужны как воздух, решили ударить в самое уязвимое место и арестовали его жену, надеясь, что угроза ее жизни сделает врага народа более разговорчивым. Вероятно, так бы и случилось, но Ксения в то время ждала ребенка, а избиение и тесная душная камера спровоцировали выкидыш, от которого она скончалась. Дальше Горбатенко спрашивать не стал, судьба фон Таубе была ему ясна и так. Расстрел или лагерь, ибо чекисты точно не выпустят на свободу человека, чью беременную жену они только что убили самым жестоким и циничным образом. Он всюду опоздал, осталось только спасти ребенка. Виталий понимал, что Ксению-младшую ждет незавидная судьба. Дочь врагов народа не сможет получить хорошего образования, получить интересную работу, а когда повзрослеет, то с очень большой долей вероятности сама попадет под каток репрессий, ибо ты можешь сто раз понимать, что советская власть самая лучшая и справедливая, но вряд ли искренне ее полюбишь, когда она сделала тебя круглой сиротой. Но эти страхи можно отложить до совершеннолетия, а что делать с ребенком сейчас? Детский дом это лотерея, можно попасть в хороший, а можно оказаться в условиях хуже тюрьмы. Если же Виталий оставит девочку у себя, то это навлечет на него ненужные подозрения, компетентные органы задумаются, с какой целью он пригрел дитя врагов народа. Горбатенко покумекал да и рванул в родное село, откуда через неделю вернулся с дочкой Авророй, которая, оказывается, родилась у него от короткого романа с односельчанкой, когда он приезжал навестить родню. Метрику нарисовала другая сестра Виталия, очень кстати работавшая делопроизводителем в местном загсе. Так Ксюша фон Таубе стала Авророй Горбатенко.