Приехав в субботу утром, она сразу поймала возле дверей уже знакомую нянечку. Женщина показалась ей доброй и отзывчивой, поэтому Олеся спросила, нельзя ли хоть на секундочку повидать мужа. – Да он все равно в коме, – отмахнулась нянечка, – но если хотите, пойдемте, поможете перестелить. Олеся кивнула, и ее провели в узкий тесный коридорчик, где дали накинуть белый халат с завязками вместо пуговиц и желтыми пятнами по подолу, о происхождении которых она старалась не думать. Войдя в палату, Олеся огляделась и не узнала мужа среди неподвижно лежащих людей с трубками во рту. – Перестилайте давайте, и я уже капать буду, – сказала медсестра, с грохотом провозя мимо тележку с пузатыми аптечными бутылками. – Ну давай, – нянечка точным движением стянула с койки одеяло, и Олеся увидела тело своего мужа, единственного мужчины, с которым была близка. – Да, сейчас, – сказала она хрипло, – что делать? – Сил в тебе, конечно, что в воробье, – засмеялась санитарка, – ну держи хоть, пока я простыню подберу. Олеся послушно взяла мужа за плечо и бедро. Тело было не то чтоб неживое, а какое-то резиновое. Неужели это тот юноша, с которым она, замирая от страха и любви, легла в постель первый раз, и ложилась двадцать пять лет, не замечая, как тело его тяжелеет, грудь зарастает жесткой шерстью, руки покрываются сетью вен… И все эти годы она думала, что в темноте спальни для него тоже остается юной девушкой, испуганной, но решительно доверившей ему себя. Она понимала, что время безжалостно, знала, что оба они стареют, но почему-то ей казалось, что те юноша с девушкой и любовь, соединившая их, не исчезли бесследно, не растворились в прошлом, а продолжают жить внутри их объятий и останутся вместе с ними, пока они живы. Объятия разомкнулись, и все исчезло. Погас свет юной любви, и осталось только тело, тяжелое и беспомощное, не способное даже самостоятельно дышать, и не чувствующее ее прикосновений. – Теперь на другой бок перекати, – сказала нянечка. Олеся послушалась, и рука Саши, оказавшаяся сверху, упала, как плеть. – Аккуратнее! – Да-да, извините. – Ну всё. Пододеяльник-то сумеешь заправить? Заверив, что постарается, Олеся суетливо стала засовывать в сероватый ситцевый мешок с такими же подозрительными пятнами, как у нее на халате, холодное байковое одеяло. Подошел врач, высокий бородатый мужчина лет сорока. – Не пугайтесь, – сказал он мягко, – через пару деньков экстубируем вашего мужа и побреем. Есть такая верная примета, что когда мужчина чисто выбрит, то он быстрее начинает поправляться. – Да? – Олеся только сейчас заметила, что щеки Саши покрыты неопрятной щетиной с сильной проседью, – вы думаете, он поправится? Врач пожал плечами: – Сложный вопрос. Выживет – да, а насчет всего остального не могу ручаться. – Понимаю… – Вижу, вы женщина сильная, – врач повел ее к выходу, аккуратно взяв за локоть, – поэтому не стану морочить вам голову напрасными надеждами, а скажу прямо. Точных прогнозов мы никогда не даем, и чудеса в нашей работе случаются, но вы готовьтесь к тому, что ваш муж останется глубоким инвалидом. В глубине души Олеся и так это знала, но все же, впервые произнесенные вслух, слова врача так потрясли ее, что она забыла снять халат, так и прошла в нем до самого гардероба. Хорошо, что гардеробщица оказалась любезной бабулей, обещала передать казенное имущество, потому что до начала первого урока оставалось всего сорок минут, и возвращаться было уже нельзя. По дороге Олеся, мысленно подгоняя будто назло еле плетущийся трамвай, недоумевала, с каких это пор она сделалась сильной женщиной. Всегда была в лучшем случае глупышкой не от мира сего, и вдруг такое. Ничто не предвещало… Или каждая женщина становится сильной, когда в ее душе умирает любовь? Она неслась от остановки, несмотря на гололед, и успела за три минуты до звонка, но завуч, бросив неодобрительный взгляд на ее раскрасневшееся лицо и выбившиеся из гладкой прически пряди, приказала ей зайти на большой перемене. «Была б спина, будет и вина» – Олеся не сказала этого вслух, но очень громко подумала, и побежала в актовый зал учить третьеклассников основам кадрили. Она полагала, что распекать за попытку опоздания ее будут в учительской, при всем честном народе, но завуч неожиданно пригласила ее в свой крохотный кабинетик, в котором сама бывала от случая к случаю. – Олеся Михайловна, – начала она торжественным тоном, – как вы смотрите на то, чтобы взять на себя новую педнагрузку? – Положительно, в принципе, – спокойно ответила Олеся, и сама удивилась звучанию своего голоса. – А вы в старших классах хотите ритмику ввести? – Да господи, как вам такое только в голову пришло! – завуч расхохоталась. – Еще танцам обучать этих коней, благодарю покорно. – Тогда на продленке открыть секцию хореографии? – Идея хорошая, но нет. Я предлагаю вам принципиально новое поле деятельности. ЭПСЖ. – Что, простите? – Олеся напряглась, пытаясь осмыслить незнакомую аббревиатуру. – ЭПСЖ. Этика и психология семейной жизни. Новый предмет в старших классах. – Но я не знаю… – Никто не знает, – отрезала Зоя Семеновна, – однако требуют. А вы, Олеся Михайловна, на мой взгляд, идеальный кандидат. Вы ладите с детьми, они вам доверяют, значит, говорить на разные деликатные темы вам будет легче, чем многим другим. – Вы мне льстите, – поспешно вставила Олеся. – Констатирую факт. А самое важное, что у вас самая низкая педнагрузка во всем коллективе, а это плохо. На вас косо смотрят, завидуют, ну и вообще ваше привилегированное положение оказывает разлагающее воздействие на некоторых несознательных коллег. Напоминать, что она отрабатывает все часы, отведенные в расписании на ритмику, а выше головы не прыгнешь, было бесполезно, и на всякий случай Олеся покаянно вздохнула. – Ну и, положительный момент, – завуч улыбнулась, – часы будут дополнительно оплачены, а вам, насколько я понимаю, в вашем положении сейчас не помешают дополнительные деньги, пусть и небольшие. Тут следовало осадить наглую бабу, сказать, что денег достаточно и вообще не ваше дело, но вместо этого Олеся призналась: – Да, вы правы, сейчас у меня каждая копейка на счету. Меня другое смущает… – Если вы о поступлении в институт, – завуч строго посмотрела на нее, – то у нас многие учителя получали диплом без отрыва, так сказать, от производства, и ничего. Все успевали. Не бойтесь, Олеся Михайловна, мы вам поможем в этом вопросе, потому что сами заинтересованы в кадрах с высшим образованием. – Но… Завуч остановила ее своим фирменным движением ладони: – Подумайте, Олеся Михайловна. Время еще есть. Только я вас попрошу учесть, что я ни к чему вас не принуждаю. Вы сможете отказаться совершенно добровольно. Вовсе не обязательно беспокоить ГорОНО по столь ничтожному вопросу. Просто скажите «нет». Олеся нахмурилась, не понимая, о чем речь. – Да я там никого и не знаю, – пробормотала она. – О, неужели? – Ну да. – А кого же вы тогда просили поставить меня на место? – Что? Завуч встала, взяла со стола свою любимую указку и несколько раз хлопнула ею по собственной ладони, будто проверяя, сподручно ли будет этим инструментом перетянуть Олесю по спине: – Не стройте из себя девочку-припевочку. – В мыслях не было, – заверила Олеся, все еще не понимая. – Когда вы пришли к нам работать, то сами вызвались сопровождать детей на спортивные соревнования, помните? Олеся кивнула. – Подчеркиваю, сами. – Да, конечно, – она улыбнулась, такой это был хороший день. Тогда они с Вихровым повезли команду малышей в соседнюю школу на «Веселые старты». Олеся чуть не сорвала тогда голос и не сломала каблук, так болела за свою команду. Дети выступали хорошо, слаженно и с удовольствием, и жюри попалось мудрое, немножко подсуживало, но распределяло так, чтобы каждая команда оказалась первой в каком-то состязании, и в результате никто не проиграл. Прекрасный выдался денек, и она пришла домой взбудораженная от радости, взахлеб рассказывала Саше, как здорово чувствовать себя нужной и полезной, и не могла дождаться, когда снова поведет ребят на какое-нибудь мероприятие. Но больше ее никогда не звали. – Тогда тоже не обязательно было жаловаться на меня в ГорОНО. – Я не жаловалась, – проблеяла Олеся, чувствуя себя полной дурой. – Да? А почему же мне тогда позвонили и угрожали увольнением, если я еще хоть раз посмею вас о чем-то попросить? Очень доходчиво, знаете ли, объяснили, кто такая я и кто такая вы. Олеся потупилась. Что тут ответишь? «Это не я, это муж»? Детский сад какой-то. Саше не нравилось, что она вышла на работу, он сразу стал жаловаться, что дом заброшен, беспокоился, якобы «училки» плохо на нее влияют, будучи в основной своей массе старыми девами и разведенками, пропагандируют мужененавистничество, они тупые, ограниченные и скучные, и она оглянуться не успеет, как в этой кислой среде сама заржавеет. Потом, правда, фонтан претензий иссяк, Олеся решила, что он смирился с ее работой, обрадовалась, и невдомек-то ей было, дуре, что Саша просто нашел новую женщину. Но ей в голову не могло прийти, что муж выдавливает ее из коллектива и с другой стороны тоже, всеми правдами и неправдами настраивая сослуживцев против нее.