– Давай мы с тобой через пару месяцев вернемся к этому вопросу… – Почему через пару? – Ты восстановишься от родов, повяжешь красную косынку и мы всесторонне все обсудим. – Да ну тебя! Я серьезно спрашиваю. Смогли бы мы быть вместе? – Она прижалась к мужу. Господи, ну разве можно из-за каких-то убеждений отказаться от тепла любящих рук? – Я бы смог, – протянул Кирилл, – хотя это умозрительный вопрос. Люди меняются, а когда они вместе, то и меняются вместе. – Да, ты уже не тот бунтарь, что раньше, – вздохнула Ирина, – и я стала другой. Но нам просто повезло, что мы многие вещи понимаем одинаково. – Кроме Арни, – улыбнулся Кирилл. – Прости, но видик покупать мы не будем, пока я не выйду из декрета. – Согласен. Да он и ни к чему. Я на работе целыми днями, тебе тоже некогда, а Егору незачем приучаться. Пусть книги читает. – Ох, взрослеем мы с тобой… – Не говори… – А если вернуться в твою молодость, – не унималась Ирина, – вообрази, ты рокер до мозга костей и костей мозга, смысл твоей жизни – это музыка и протест, а я мало того, что верю в коммунистические идеалы, так еще и ребята из твоей тусовки подсадили на наркотики моего любимого младшего братика или каким-то другим образом пустили под откос жизнь моего семейства. – Господи, какие ужасы. – И тем не менее представь. Выдержала бы наша любовь такие испытания? – Ну если бы мы разглядели родственную душу сквозь шелуху ненавистных нам образов, то да, – он задумчиво уставился в потолок, – и в конце концов, кто из нас может знать, что именно он является носителем истины в последней инстанции? Помнишь притчу про слепых и слона? Ирина только фыркнула, мол, естественно, чай, высшее образование имеем, в отличие от некоторых. – Один потрогал хвост, второй ногу, третий бивень, а дальше что? Можно драться до кровавых соплей, выдирать друг другу последние волосы, и там уж кто победит, такой и слон будет, то ли веревочка с кисточкой, то ли толстая теплая колонна, то ли кусок кости. А можно мирно пообщаться, сравнить свои впечатления, и тогда оказывается, ничего себе! Так слон это не только зуб! Там еще и нога, и может, и не одна! А вы говорите, у него и хвост есть! Вот это да! Ну и чудеса! А давайте еще у кого-нибудь спросим, вдруг голова найдется или другое кое-что интересное? Так вот потихонечку и выплывает истина, а вообще даже не важно, познаешь ты слона или нет, главное, понимать, что рядом с тобой такой же слепец, как и ты. – Ты такой мудрый, Кирюша, – Ирина провела ладонью по его груди. – Ну а то! – Поэтому завтра садись писать диплом. Порадуй человечество. * * * После поездки на олимпиаду Олеся ни разу не пропустила вахту у Саши, но по утрам, перестелив и накормив бывшего мужа, она с огромным трудом удерживалась от порыва снова дать нянечке рубль и больше в этот день не возвращаться в больницу. Рубль – это серьезная трата в ее нынешнем бюджете, и так подорванном диетическими продуктами для мужа, но останавливала ее не жадность, а чувство вины. Как это, отдать родного человека в чужие руки? Нет, нельзя, невозможно, хоть ехидный внутренний голосок напоминал, что она уже сделала это, когда развелась. Хуже всего было то, что она больше ничего не чувствовала к этому сломленному человеку, кроме обычной жалости. Даже нежности, и той не могла найти в своей душе. Врачи советовали разговаривать с Сашей, чтобы сознание поскорее к нему вернулось. Олеся пыталась, но не могла выдавить из себя ни одного искреннего слова. Гладила его по голове, но рука была холодная и чужая, почти как Сашина, повисшая после инсульта бессильной мертвой плетью. Она заметно похудела, любимые черные брючки из облегающих превратились в настоящие матросские клеши, а руки стали жилистыми, с набухшими венами. Ухаживая за Сашей, она соблюдала правила медицинского персонала, касающиеся внешнего вида: стригла ногти под корень, волосы собирала в тугой гладкий пучок, не пользовалась духами (которые и так подходили к концу, а новые взять было негде), и от косметики тоже практически отказалась. Заодно отпала необходимость подолгу смотреться в зеркало, умыться и причесаться можно было и не глядя, но порой, на бегу встречаясь взглядом со своим отражением, Олеся отшатывалась в удивлении, так не похожа она теперешняя на ту холеную гладкощекую генеральшу, какой была всего лишь полтора года назад. «Это называется опустилась», – строго говорила она себе, поправляла шарфик, и бежала в больницу. Потери красоты почему-то было совсем не жаль. Олеся давно, еще до развода, приняла тот печальный, но неизбежный факт, что молодость прошла, а вместе с нею и женская привлекательность. Примерной жене и матери безразлично, кому она нравится и кто ее хочет, так что невелика потеря. Главное – оставаться витриной семьи, быть хорошо одетой, ухоженной и приветливой, чтобы все видели, что дома царит благополучие и счастье. Все это прошло, миновало, и теперь она просто пожилая учительница, которой достаточно выглядеть опрятно и аккуратно. Никому не надо ничего доказывать и пускать пыль в глаза, и, господи, как же это приятно, когда можешь позволить себе быть той, кто ты есть! Как здорово, когда дети тебя слушают, и ничего, что ритмика совершенно неважный предмет. Пусть танцы не нужны в современной жизни, но, как знать, вдруг через двадцать лет кто-то из ее учеников сносно исполнит вальс на собственной, например, свадьбе и вспомнит ритмичку добрым словом… А если она еще добросовестно подойдет к преподаванию ЭПСЖ, то свадьба эта не закончится разводом. Чувствуя ответственность за счастье будущих поколений, Олеся серьезно взялась за книги по психологии и поняла, что ее тянет изучать эту науку. Настолько тянет, что хочется рискнуть и вместо института культуры подать документы в университет на психологический факультет. Олеся заставляла себя быть реалисткой, но дерзкая идея не отпускала. Пусть тебе сто лет и никакого блата, но ты попробуй, – пищал внутренний голос, – посмотри, как легко тебе дается учеба, в конце концов, не зря ты трижды прошла школьную программу, в училище, с сыном и с дочерью. Однажды ей позвонил Артем Степанович и пригласил в кино. – Культпоход? – спросила она. В трубке засмеялись: – В каком-то смысле да. Но только для нас с вами. Олеся подумала-подумала да и согласилась. Предложение было как бы неожиданное, и в то же время она не слишком удивилась. Олеся давно чувствовала, что Вихров смотрит на нее немножко по-особенному, но заставляла себя думать, что ошибается, принимая обычную дружелюбную манеру за любовный интерес. Накануне свидания она волновалась, суетилась, каждые три секунды напоминала себе, что она лет на пять старше, значит, во всем этом кроется какой-то подвох, но потом они очень мило провели время, посмотрели невероятно скучный французский фильм, прогулялись по Невскому, и, как подростки, на прощание неловко поцеловались возле ее парадной. Возвращаться в юность было странно, весело и немножко ненормально. На работе они украдкой переглядывались, и у Олеси сердце замирало то ли от этой детской конспирации, то ли потому, что Артем ей нравился. Когда она начала встречаться с Сашей, то пребывала в диком напряжении и постоянной тревоге. Все время боялась отпугнуть неосторожным жестом, неправильным поступком, отказом близости до брака. Она тогда была будто рыбак, на удочку которого клюнула крупная рыбина, и требуется филигранная точность, чтобы ее вытащить. А если сорвется, то все, рыбак умрет с голоду. Затащить молодого перспективного офицера под венец требовалось любой ценой, и анализировать собственные чувства в той острой ситуации казалось как-то глупо. Лучше кадра, чем Саша, она точно не найдет, так что победа или смерть и никакой рефлексии. А сейчас все иначе. Артем очень нравится ей, но она позволит жизни происходить, а себе – быть самой собой. Вернувшись в субботу из больницы, Олеся взялась за генеральную уборку, потому что собиралась завтра после свидания пригласить Вихрова на чашечку кофе, ту самую, которая не является чашечкой кофе в полном смысле этого слова. Стыдно признаться, но ей хотелось близости с Артемом без всяких объяснений и далеко-идущих планов. Просто если взрослые люди встречаются, то это должно произойти, так почему бы и не сейчас? Натирая створки полированного шкафа так, чтобы можно было в них смотреться, Олеся вспоминала губы Артема, сухие, обветренные, шершавые, но такие теплые и осторожные, и жмурилась от сладкого стыда. Нет, не годится ей, пожилой женщине, впадать в такую чувственность, как говорится, не жили богато, нечего и начинать. Но увещеваний хватало ненадолго. Вдруг раздался звонок в дверь. Олеся решила, что это Артем захотел сделать ей сюрприз, но на пороге стояла Вика. У Олеси коленки подогнулись от нехорошего предчувствия. – Надо поговорить, Олеся Михайловна. Нет, о смерти таким тоном не сообщают. Пригласив девушку на кухню, Олеся поставила чайник и села напротив: – Да, Викуля, слушаю тебя. – Олеся Михайловна, я говорила с врачами, – Вика скорбно покачала головой, – они хотят выписать Сашу через пару недель. – Уже? Не слишком ли рано? – Поверьте, я задала им тот же вопрос. Но они говорят, что лечение он уже все получил, которое мог, а просто так лежать, понимаете ли, нельзя. – А санаторий? Обычно после болезни нам всегда выписывали путевку в санаторий. Вика поморщилась: – Олеся Михайловна, ну вы же сами все видите! Какой ему санаторий? – И то верно. Ну что ж, видно, делать нечего. Чайник засвистел. Олеся выключила газ, взяла жестяную банку с заваркой, но Вика остановила ее досадливым жестом: – Не надо, не хлопочите. Давайте лучше спокойно обсудим ситуацию. – Давайте, – Олеся послушно опустилась на табуретку. – Я думаю, будет лучше, Олеся Михайловна, если вы заберете Сашу к себе. – В смысле? – Поверьте, так всем будет лучше. Здесь его родной дом, настоящая семья, ему гораздо легче будет приспособиться к своему новому состоянию. Олеся уставилась в темное окно. Что ж, Вика, пожалуй, права. Мозг Саши отмер не полностью, а только наполовину, и оставшейся половиной ему будет легче сознавать, что он находится в родном доме с родной женой, а не с девкой, которая спешит от него избавиться, как только что-то пошло не так. – Маша тоже считает, что лучше забрать его сюда, – мягко продолжала Вика. – А ты с ней это обсуждала? – Конечно. Мы созваниваемся почти каждый день.