После десятого класса Катя перекрасилась в блондинку, а Марина осталась брюнеткой, и их похожесть перестала бросаться в глаза. Младшую дочь Дерябин любил до безумия и во всем потакал ей. Она с детства не знала ни в чем отказа. Со стороны семья Дерябиных выглядела благополучной, дружной. Нечаева, особенно в старших классах, стала материально зависеть от Дерябиных. Мать не могла дать ей достойного содержания. Она работала в аптеке, зарплата небольшая, в семье, кроме Марины, еще двое детей. Отец Кати хорошо зарабатывал и мог подкинуть денег на новые джинсы или на импортные сапоги. Даже когда Марина против его воли решила поступать в мединститут, он не прекратил ей помогать. Да что там говорить, она в мед поступила по его протекции, сама бы по конкурсу не прошла! – Пару слов об отношениях между сестрами и Нечаевой. – Сестры между собой всегда ладили, но общих интересов, в силу разницы в возрасте, не имели. Марина считалась лучшей подругой Кати, но их дружба была немного странной. Скажем, познакомятся они с парнями, Катя выбирает себе самого симпатичного, а подруге оставляет того, что похуже. Как-то они познакомились с парнями, пошли к ним в гости. Там все напились, и парни говорят, что пока девчонки с ними не переспят, их из квартиры не выпустят. Ни уговоры, ни запугивания на парней не подействовали. Когда Катя поняла, что они не отступят, сказала: «Марина с вами остается, а я пошла». И действительно ушла. Парни обалдели от такого поворота, дали Нечаевой денег на такси и отправили домой. Марина об этом случае рассказывала, как о забавном приключении. Ни слова осуждения, что подруга бросила ее в незнакомой компании. – Теперь о Титовой. – Вика старше нас на год. Она подруга Кати, в одном институте учились. На втором курсе вышла замуж, на третьем – развелась. До суда над Долматовым я с ней почти не общалась. – Расстановка сил понятна. Перейдем к событиям 1979 года. Сразу объясню: о своем участии в них рассказывать не надо. Поговорим об остальных. – Катя позвала меня в гости в конце августа, перед самым началом учебного года. Долматов уже жил у нее и чувствовал себя как дома. Кроме них, в квартире жила младшая сестра Кати – Лена и Нечаева. У Лены была своя комната, а Марина спала где придется: то на одной кровати с Катей и Долматовым, то в зале на диване. Когда я стала расспрашивать, что у них за колхоз, в котором все общее, Катя сказала: «Один раз живем! Будет что перед свадьбой вспомнить». Потом я пришла к ним в первых числах сентября. Между Катей и Долматовым отношения стали напряженными, чувствовалось, что они устали друг от друга. Долматов грубил ей, а Катя делала вид, что не замечает. По-моему, она еще не все из него выкачала, вот и терпела хамство. В тот день, когда я пришла во второй раз, Титовой не было. Она до меня временно Марину замещала, да так успешно, что потом завладела квартирой Долматова. Воронов почувствовал пристальный, испытующий взгляд, но не подал виду, что удивился неожиданной новости, и продолжил рассматривать узор на скатерти. – В тот день не было ничего интересного, – продолжила Валентина. – Мы выпили, я переспала с Долматовым и ушла утром. А вот в третий раз… дело было в пятницу, 7 сентября. Катя к моему приходу была уже изрядно пьяной, докапывалась до Долматова по каждому пустяку, а тот или отмалчивался, или огрызался. Когда я и Долматов остались на кухне вдвоем, он сказал: «Валя, поехали к тебе! У меня и деньги, и чеки остались. Оттянемся на всю катушку, а то я уже от этих дур устал». Я тихо, вполголоса, объяснила, что мне некуда его вести, и вообще, мы знакомы только третий день. Он тут же предложил пойти в спальню и продолжить знакомство, а все сказанное свел к шутке. Лена в этот момент стояла в коридоре и могла слышать его предложение. Когда она вошла к нам, ее глаза сверкали ненавистью. Она явно сочла себя обманутой. Не знаю, что Долматов ей наобещал, но Лена ни со мной, ни с ним в этот вечер больше не разговаривала. Обиделась. В субботу я и Катя встали рано утром. Ей надо было в институт к первой паре. У меня был свободный день, но я без Кати в квартире оставаться не могла. Вика как-то оставалась, Марина несколько дней жила у них, а мне там делать было нечего. Долматов проснулся вместе с нами, пошел на кухню поискать, чем бы похмелиться. Лена тоже встала. Ей на учебу во вторую смену, можно спать часов до десяти, но она вскочила и помогла нам приготовить завтрак. Когда мы одевались в коридоре, я обратила на нее внимание. Она всем своим видом показывала Долматову: «Сейчас они уйдут, и ты у меня за все ответишь!» – Елена приревновала Долматова? У них могли быть интимные отношения до 10 сентября? – Кто его знает! Я со свечкой не стояла, но Лена нисколько не стеснялась его. Разгуливала вечером в короткой ночной рубашке, могла при нем переодеться. – Как старшая сестра реагировала на это? – Никак. Долматов же не муж ей, зачем она будет ревновать? Сестры жили под одной крышей, но каждая своей жизнью. Катя же не будет из себя мамашу строить и устанавливать время, до которого сестра может на улице гулять. Это же глупо. Если они вынуждены были жить вместе, то должны были пойти на уступки друг другу. Между ними, как я понимаю, был молчаливый договор: в Катином присутствии – никакого флирта, а когда ее нет дома, делайте что хотите. Осокина прошла к холодильнику, достала бутылку сухого вина. – Не поможете открыть? У меня была трудная неделя, охота расслабиться. Воронов откупорил бутылку, разлил вино по бокалам. «Это гнездышко неплохо приготовлено к визиту мужчины, – отметил он. – Вино куплено заранее, не сегодня же она в очереди стояла». – Закончилось все ужасно! – продолжила Осокина, пригубив вино. – Долматова арестовали. Сестры устроили разборку, кто из них виноват. Марина куда-то исчезла, ее больше недели не могли найти. Катя решила воспользоваться случаем и обчистить Долматова, коли ему так и так сидеть. Она с сестрой приехала к матери Долматова. Катя устроила скандал, потом сделала вид, что успокоилась, и говорит, что если мать заплатит, то они заберут заявление об изнасиловании. Мамаше Долматова было под 60 лет, у нее уже не первый год прогрессировало преждевременное старческое слабоумие. Она не посоветовалась ни с кем, поверила девчонкам на слово и отдала все деньги и все чеки, которые Долматов хранил у нее. Катя говорит: «Этого мало!» – и забрала японский магнитофон и все импортные вещи, которые можно было сдать в комиссионку. Проходит месяц, второй, третий – мать все ждет, когда сына выпустят из тюрьмы. Начался суд. Мать спрашивает у Кати: «Как же так, вы же обещали забрать заявление!» Катя глаза выпучила и говорит: «Гражданка, вы кто? Я вас в первый раз вижу и ничего вам не обещала». Мать в слезы. Свидетелей разговора и передачи вещей не было. Сама виновата, что без копейки осталась, даже адвоката нанять было не на что. Тут Вика подсуетилась и убедила ее, что она – невеста Долматова и будет ждать его из заключения. Прописалась в их квартире, через год мамашу отправила в дом престарелых, где она умерла. Двухкомнатную квартиру Долматовых Вика обменяла на однокомнатную в центре города. Через два года вышла замуж и съехалась с супругом в трехкомнатную квартиру. Я одна ничего не поимела от знакомства с Долматовым. Две ночи с ним провела, как мужчина он – так себе, ничего впечатляющего. Тем более что я его ни разу трезвым не видела: он или пьяный был, или с похмелья. Как только началось следствие, родители Кати узнали, что произошло. Мать тут же рванула в Хабаровск и вовремя успела: Буглеев хотел привлечь к уголовной ответственности старшую сестру за развратные действия в отношении младшей. Мать Кати подняла все связи, и прокурор отказался выдвигать новые обвинения. В марте 1980 года из КНДР вернулся отец Кати и тут же лишил ее финансовой поддержки. Он запретил ей приходить в квартиру родителей и общаться с младшей сестрой и матерью. Отец возненавидел Катю. Из-за нее его отозвали из Кореи раньше срока и перевели на нижеоплачиваемую работу. Слухи о том, что в квартире его старшей дочери был притон разврата, дошли до парткома, и он чуть не лишился партбилета. Младшей дочери все сошло с рук. Она пригрозила родителям, что покончит с собой, и они не посмели ее воспитывать или наказывать. Крайней в этой истории оказалась Катя. Без родительской помощи она кое-как закончила институт. Экономила на всем, не шиковала, донашивала ту одежду, что осталась с лучших времен. Потом отец ее простил, и они уехали в Москву. – Мы упустили из вида Нечаеву, – припомнил Виктор. – Долматов, как я помню, что-то дарил в первые дни знакомства. – Марина была тенью Кати. Ей доставались объедки с царского стола. Разобравшись, что к чему, Долматов решил, что если кому и делать подарки, то только Кате, а остальные девушки и так обойдутся. Досталось ли Марине что-то после ареста Долматова, я не знаю, но их отношения вскоре испортились, и Нечаева стала избегать Дерябиных. Катька потом плевалась: «Ладно, я стала нищей, а отец-то мой что ей плохого сделал? Столько лет она у него с руки кормилась, а как только начались неприятности, тут же отвернулась от него». За окном быстро стемнело. Под легкое вино беседа из допроса перетекла в воспоминания Осокиной о Буглееве и том шоке, который она испытала при общении с ним. – Это был какой-то ужас! Буглеев потребовал рассказать все в подробностях. Когда я пыталась увильнуть, он начинал угрожать, что сообщит о моем поведении в комсомольскую организацию института. Я пыталась возразить, что мои ощущения не имеют отношения к делу, но Буглеев даже слушать не стал. Как закричит: «Здесь я решаю, что имеет отношение, а что – нет!» Когда я прочитала свой протокол допроса, то была готова сквозь землю провалиться. Буглеев в нем такого понаписал! Он от себя половину выдумал и заставил меня подписать. – Ваши допросы, на мой взгляд, не фонтанируют эротикой. Вот у Нечаевой, у той – да! – С нее все и началось! – воскликнула Осокина. – Он ее первой допрашивал, и она ему расписала, как да что, во всех подробностях. Буглееву это понравилось, и он начал от нас всех требовать таких же показаний. Он ненормальный, этот Буглеев. У него какой-то сдвиг на этой почве. Она встала, прошла к холодильнику, проверила содержимое. – Вы не откажетесь поужинать со мной? – С удовольствием! Ответил Воронов раньше, чем успел подумать: «Стоит ли?» Но урчащий желудок подсказал, что горячий ужин в обществе молодой женщины лучше, чем холодные вареные яйца с хлебом. Виктор помог Осокиной почистить картошку. Валентина пожарила ее с салом, нарезала колбасу, хлеб, лук. Поставила на стол стопки. – К такому ужину вино не подходит, – сказала она. Воронов, помогая Осокиной накрыть на стол, уже заприметил в холодильнике запотевшую бутылку «Столичной». Отбросив условности, он достал водку, разлил по стопкам. – Вам от начальства не попадет за запах? – спросила библиотекарша. – Я должен отметиться в управлении только в 16.00 завтрашнего дня. Дежурный меня обнюхивать не будет, а своего босса я увижу только в понедельник. – Тем лучше! – улыбнулась Валентина. – Мне тоже некуда спешить. Сын у родителей, подруга вернется только завтра… Что-то здесь жарко стало, вы не находите? Осокина расстегнула верхнюю пуговку халата. Подняла стопку. – За что выпьем? За знакомство? – спросила она. – За Буглеева, который нас познакомил! Они засмеялись и перешли на «ты». 14 Воронов и Осокина лежали в темноте на разобранном диване, заменявшем кровать. Было около 4.00. Жизнь за пределами комнаты замерла, даже хождения пьяной молодежи по коридору прекратились. Осокина рассказывала: – Подруги начали выходить замуж. На меня стали косо посматривать: «А ты чего ждешь?» Внешность у меня, сам понимаешь, не как у Кати Дерябиной в молодости. Вот от кого мужчины столбенели, а я – так, серая мышка. Неприметная, невзрачная. Я не думала до окончания института выходить замуж, но познакомилась на вечеринке с парнем, который работал на авиаремонтном заводе инженером-наладчиком. Не пьет, матом не ругается, надежный, хозяйственный. Мои родители сразу приняли его, а я все чего-то ждала. Через несколько месяцев он сделал предложение и сказал, что как только мы распишемся, нам тут же от завода дадут комнату гостиничного типа. Я соблазнилась отдельным жильем и пошла в ЗАГС. Комнату нам дали. Я родила сына. В связи с пополнением семейства получили от завода двухкомнатную квартиру, прожили год, и муж изменился: стал выпивать, засматриваться на других женщин. Если был чем-то недоволен, мог и матом послать. Года полтора назад у него начались командировки на авиазавод в Комсомольск-на-Амуре. Из командировок он приезжал довольный, как мартовский кот. На меня неделями не смотрел. Я поняла, что пора расходиться. Но куда уйдешь, если мы не сможем разменять нашу «двушку» на две однокомнатные квартиры? Только на две гостинки, а это ни меня, ни его не устроит. Сейчас мои родители прорабатывают варианты, как бы нам разъехаться, а я… Если муж мне изменяет, то почему я должна верность хранить? Жить по принципу нагуляется – успокоится? Он, может, и успокоится, только я много лет ждать не собираюсь. Осокина встала, не включая свет, прошла к кухонному столику, включила чайник. – Эту комнату мы снимаем втроем, по очереди наводим порядок, закупаем продукты. Когда надо, я обзваниваю подруг и говорю, в какой день буду ждать гостей. Сына оставляю у матери. Она надеется, что кто-то из моих любовников возьмет меня замуж и станет хорошим отцом ребенку. Я не хочу ее разочаровывать и каждый раз придумываю новую историю, у которой должен быть хороший конец. Если бы ты сегодня не остался, то я бы спала одна, а матери рассказала бы завтра подходящую легенду о мужчине, готовом принять меня такой, какая я есть. Она налила себе чай, села за стол. – Ты все время молчишь… – Ей-богу, не знаю, что говорить! У меня такой бурной биографии не было. Мне просто нечего рассказывать. Кстати, зря ты себя считаешь непривлекательной женщиной… – Перестань! – оборвала его Осокина. – Все уже произошло, так что оставь комплименты при себе. Я знаю, как выглядела в институтские годы и как выгляжу сейчас. Хочешь расскажу Катькину теорию, на которую я сама повелась? Когда ее отец стал хорошо зарабатывать, Катя стала модно и дорого одеваться. В девятом классе у нее уже были финская дубленка и шотландский мохеровый шарф. Ты в курсе, сколько фирменный шотландский шарф стоил? Двести сорок рубликов! У моей мамы зарплата была вполовину меньше. Так вот, на Катьку стали взрослые парни засматриваться, в кафе, в гости приглашать. Она не отказывалась, но одна, без Марины, не ходила. В десятом классе, после экзаменов, стоим мы на остановке. На Кате юбка короче не придумаешь, блузочка обтягивающая. Останавливается рядом «Волга», в окно высовывается усатый южанин и говорит: «Девушка, поехали с нами! Повеселимся, отдохнем! Мы тебя потом до дома довезем. Клянусь, не обидим, всем довольная останешься». Катька фыркнула и говорит: «Вы всей республикой за год столько урюка не вырастите, чтобы меня в машину приглашать!» Что там началось! Из машины выскочили трое мужиков, и если бы за нас не заступились парни на остановке, силой бы Катьку увезли. Так вот, как-то Катя говорит: «Пока у меня есть деньги, молодость и красота, я буду жить на всю катушку, все от жизни возьму, что только смогу. Пока есть возможность, надо пользоваться, а то никто не знает, что тебя завтра ждет. В один прекрасный момент или деньги могут закончиться, или кожа дряблой станет, или годы сами собой пролетят, и вот тебе уже тридцать лет, и ты годишься только на то, чтобы у плиты стоять, мужу борщи варить». Как в воду смотрела! Когда ее отец лишил содержания, веселье прекратилось. Парни, которые раньше с нее глаз не сводили, разом охладели, подруги исчезли, и она осталась одна-одинешенька, никому не нужная. Но пока она была на взлете, отрывалась по полной программе. – Валя, перебью, извини. Я тут слышал историю про шубу. Это вправду было? Осокина засмеялась. – Точно такую же историю мне рассказала коллега месяц назад. Только в ней участвовала жена вашего бывшего министра Щелокова. – У нас нет министра, – не задумываясь, ответил Виктор. – У нас – председатель. Если Осокина хотела проверить нового любовника, то Воронов на уловку не поддался. Он твердо вбил в голову, что к милиции отношения не имеет, и в нужный момент не сплоховал. – Жена Щелокова могла шубами бросаться, – продолжила Валентина, – а у Катьки мать до такого сумасбродства не дошла, да и лишних шуб у них не было. Это, скорее всего, городская легенда, вымысел. Не станет ни одна женщина роскошную шубу в лужу бросать. Осокина допила чай, легла к Воронову. – Еще раз скажи, сколько тебе лет? – спросила она. – Двадцать шесть, – соврал Воронов. – Тогда ты должен помнить конец 1970-х годов. Сколько тебе было перед Олимпиадой? – Двадцать. Прибавить к своему возрасту четыре года нетрудно. Тут главное – не начать прибавлять цифры к году рождения, а брать за исходное значение возраст на момент вопроса.