– Годится! – Виктор повернулся к подруге: – За пять рублей довезет. – Давай деньги, – мрачно сказала девушка. – Деньги? – удивился Воронов. – У меня с собой денег нет. – Вы поедете или нет? – нетерпеливо спросил таксист. – Нет! – отрезала Галина. Водитель нажал на газ и умчался по пустынной улице. – Придется пешком идти, – сказала Галина. – Проводить меня не желаешь? Здесь недалеко, минут за сорок дойдем. – Ничего не получится! – воскликнул Воронов. – Мне через час в наряд заступать, могу не успеть. Галина вздохнула, посмотрела Воронову в глаза и сказала: – Как я с самого начала не поняла, что ты – подонок, у которого только одно на уме… Воронов не стал дослушивать хулу. Махнул рукой: «Пока!» – и пошел в общежитие. Галина долго смотрела ему вслед, еще раз тяжело вздохнула и побрела домой. Виктор вернулся в приподнятом настроении. Расставание со случайной подругой позабавило его. Не успел он раздеться и лечь спать, как заявился злой, как черт, Рогов. – Ты как? – с порога спросил он. – Все получилось? – Полный облом! Я в восьмом классе в подъезде с соседской девчонкой время интереснее проводил, чем с этой Галиной. Всю ночь ломалась, недотрогу из себя строила, и я отправил ее проветриться. А ты как? – Хуже не придумаешь! Пока мы были в кабаке, вернулась из больницы четвертая чувиха. Оказывается, ее на праздники домой отпустили. Скажи, что у нас в здравоохранении творится? Где это видано, чтобы больных до окончания лечения домой отпускали? Короче, больная эта напилась сама и Золушку споила. Когда мы пришли, они вторую бутылку вина допивали. Я решил, что не буду тебе кайф ломать и останусь у них в общежитии. Думаю, ночью они хоть как уснут, и мы все сделаем. Ничего подобного! Больная эта до утра стонала, словно рожать собралась. Только мы пошевелимся, как она тут же в нашу сторону повернется и стонать начинает. Золушка тоже подозрительно ворочалась, явно не спала, чего-то хотела. Короче, более дурацкой ночи у меня не было. Лежим мы с Алиной на узкой кровати, я ни поцеловать ее не могу, ни раздеть: напротив пьяная больная стонет, из угла Золушка подсматривает. Утром я плюнул на все и поехал в школу. – Должен тебе признаться, я Галину с деньгами на такси кинул, так что теперь я у нее враг номер один. – Если еще раз на пары разбиваться будем, то я тебя с Золушкой познакомлю. Она, кстати, не такая уж тихоня. Посматривала на меня с таким интересом… Воронов засмеялся: – Друг мой! У тебя был замечательный шанс побывать в шкуре Долматова. Сгонял бы к таксистам, купил бутылку водки, споил больную, скинул матрацы на пол и до утра бы глаз не сомкнул. – Не получилось бы, – уверенно возразил Рогов. – Для веселого времяпровождения нужна заводила, такая же инициативная чувиха, как Катя Дерябина. Среди моих знакомых такой нет. – Среди моих – тоже. Жаль, она уехала. Я бы нашел предлог заглянуть к ней в гости. 19 Разобравшись с учебными делами, Воронов решил встретиться с Буглеевым. В четверг он пришел в Хабаровский краевой комитет партии. Предъявил на входе служебное удостоверение. Постовые милиционеры даже разговаривать с ним не стали, с главного входа отправили к служебному. Там его долго расспрашивали, по какому поводу он хочет встретиться с товарищем Буглеевым. Воронов бойко рассказал заранее придуманную историю о научной работе. Милиционеров ответ устроил, и они направили Виктора в бюро пропусков. Служебное удостоверение сотрудника МВД СССР как ключ ко всем дверям в крайкоме партии не работало. Здесь были другие порядки. В бюро пропусков Воронов полчаса ждал своей очереди, а когда дошел до заветного окошечка, узнал, что пропуск выписывается только после звонка ответственного товарища, в данном случае самого Буглеева. «Как я могу ему позвонить?» – спросил Виктор. Женщина за стеклянной перегородкой пожала плечами: «Это ваши проблемы. Нас они не интересуют». Воронов вернулся на служебный вход, попросил милиционеров подсказать телефон Буглеева. Старший смены нашел номер Буглеева в служебном справочнике, подтвердил, что такой товарищ работает в отделе по руководству молодежными организациями, но назвать номер телефона отказался, сославшись на служебную тайну. – Черт возьми! – возмутился Воронов. – Это какой-то замкнутый круг! Чтобы увидеть Буглеева, надо выписать пропуск… Старший смены не стал его дослушивать и показал на выход: – Получишь пропуск – приходи! В школе Виктор пожаловался Архиерейскому на махровую бюрократию в крайкоме партии. Начальник кафедры посмеялся: «Слишком далеки они от народа! Никакая перестройка не может распахнуть двери цитадели власти перед простым посетителем. Но это не беда! У меня друг работает в Высшей партийной школе. Позвоним ему. У него наверняка есть телефонный справочник руководящих партийных органов». Друг отыскал номер Буглеева и даже не спросил, зачем Архиерейскому понадобился сотрудник крайкома. – Держи! – Начальник кафедры протянул Воронову вырванный из блокнота лист. – Инструктор крайкома – это большой чиновник или так себе? – спросил Виктор. – Я не очень разбираюсь в партийной иерархии. – Как сказать! Попробуем перевести на армейский язык. Командир взвода, лейтенант – большой начальник? Для солдат он царь и бог, а для командира батальона, подполковника – один из младших офицеров, мальчик для битья. С другой стороны, командир батальона прозябает где-то в глуши, в отдаленном от цивилизации гарнизоне, а некий молоденький лейтенант служит в штабе округа. К примеру, подает чай командующему округом или планирует его рабочий день. Кто из них имеет больший вес: никому не известный командир батальона или лейтенант-порученец? – Наверное, лейтенант, – предположил Виктор. – Кто ближе к начальству, тот первый в очереди на ордена. – Тебе, кстати, зачем этот Буглеев сдался? Виктор, не вдаваясь в детали, рассказал легенду о научной работе по государственному праву. Архиерейский нахмурился: – Не надо распылять силы! Сосредоточься на работе по социологии наркомании. Воронов заверил, что, кроме социологии, у него ничего на уме нет, и новую научную работу он подготовит в срок, то есть до окончания учебного года. Отыскав в кармане двухкопеечную монету, Виктор позвонил из телефона-автомата Буглееву. Тот даже не стал вникать в суть проблемы: – Как тебя зовут? В понедельник пропуск будет заказан. Приходи часам к трем, не раньше. «Вот дела! – изумился Виктор. – Он даже толком не расспросил, зачем я хочу его увидеть. Тут одно из двух: или Буглееву нечем заняться, и он рад поболтать со случайным посетителем, или на него магическое воздействие оказала фамилия Долматова». В понедельник Воронов без проблем получил пропуск и встретился с бывшим следователем прокуратуры Индустриального района. Буглеев оказался полным мужчиной лет примерно 40. Лицом он напоминал бульдога со свисающими щеками, опущенными книзу уголками губ, выпуклыми карими глазками. Для его широкого лица лучше подошли бы большие глаза, но природа распорядилась иначе и одарила Буглеева выпуклыми глазками-бусинками. Словом, красавцем бывший следователь не был ни в момент встречи с Вороновым, ни восемь лет назад. Откинувшись в кресле, Буглеев с покровительственным видом выслушал посетителя. – Вот этот момент с отменой постановления о привлечении Екатерины Дерябиной к уголовной ответственности за совершение развратных действий остался для меня непонятным. Вы ведь правильно квалифицировали деяние, а прокурор отменил постановление… Хорошо продуманная лесть легла на душу бывшего следователя мягким елеем. Ему понравился странный посетитель, так скрупулезно изучивший древнее уголовное дело. – Кто такой прокурор? – задал риторический вопрос Буглеев. – Никто! Мелкий чиновник, стоящий не на страже закона, а на страже интересов определенного круга лиц. Вот там вся власть была, есть и будет! Буглеев показал рукой на потолок, на верхние этажи. Воронов с готовностью посмотрел вверх, словно мог что-то увидеть сквозь бетонные перекрытия. – В те времена, когда я был следователем, во времена брежневского застоя, правило бал «телефонное право». Один звонок из этого здания мог решить судьбу практически любого человека, а уж об уголовном деле и говорить не стоит! Мамаша Дерябиных, как только узнала об изнасиловании, примчалась из Кореи, встретилась с прокурором. Он показал постановление о привлечении Екатерины к уголовной ответственности. Мамаша тут же стартовала в крайком партии, в отдел по руководству лесной промышленностью. Оттуда прокурору позвонили, и он собственноручно отменил мое постановление. Представь, где прокурор района и где какой-то отдел по лесозаготовкам! Сюрреализм! Но так было. Я, кстати, этим беззаконием заниматься отказался. – Смелый поступок! – восхитился Воронов. – Да, было дело! – самодовольно подтвердил Буглеев. Виктор осторожно, как кот, крадущийся к птичке, стал задавать интересующие его вопросы. Бывший следователь охотно вспоминал: – Приходил ко мне опер, намекал, что Елена Дерябина тем утром не была пьяной. Водкой от нее несло за версту, но язык не заплетался, координация движений не была нарушена. Я выложил перед ним заключение наркологической экспертизы и говорю: «Видишь, что написано? Если сможешь это опровергнуть, приходи, поговорим». Опер, разумеется, никуда не пошел и больше об этом случае не вспоминал. – Буглеев открыл сейф, достал групповую фотографию: – Вот они, красавицы! Я заставил их сфотографироваться. Спросишь зачем? Просто так, на память. Слишком уж необычное дело было. Ты никого из них не знаешь? – Нет, конечно. Я только с материалами уголовного дела работал, а в нем фотографий нет. – Тогда слушай! Вот эта красивая девушка с немного испуганным лицом – Екатерина Дерябина. Рядом с ней Титова. Последняя в ряду – Нечаева. Сидят Жигулина и Елена Дерябина. Нечаева и старшая Дерябина были действительно очень похожи. Титова оказалась девушкой с острыми чертами лица, на вид неприятная, самоуверенная. Жигулина-Осокина сидела с гладко зачесанными назад волосами, без очков. Елена Дерябина выглядела как прилежная школьница. Прическа у нее была как у Осокиной, а испуг в глазах – как у сестры. – Что скажешь? – спросил Буглеев. – Как будущий следователь ты должен с первого взгляда понять расстановку сил. – Наиболее выигрышно выглядит Титова, – немного подумав, ответил Виктор. – Сестры явно чем-то испуганы. Жигулина постаралась абстрагироваться от происходящего, словно ее эта история не касается, а Нечаева… Мне кажется, что она о чем-то глубоко сожалеет. – Естественно! – обрадовался верному ходу мысли Буглеев. – Она же заварила эту кашу. Младшая Дерябина не знала, что делать, а Нечаева позвонила в милицию. Если бы не она, Екатерина замяла бы инцидент. Подумаешь, любовник с сестрой переспал! Они к 10 сентября с Долматова еще не все вытрясли. Буглеев убрал фотографию в сейф, вернулся в кресло. – На первый взгляд, – продолжил рассказ бывший следователь, – события в квартире Дерябиных – это безудержный блуд и разврат, торжество похоти и животных инстинктов. Но это только видимая сторона дела, а сущность его совсем в другом. Девушки устали от советской морали и решили устроить мини-фронду, показать обществу комбинацию из трех пальцев. «Вы нам все запрещаете, заставляете ходить в белых фартучках с комсомольским значком на груди, так вот вам наш ответ!» Я сразу понял, что старшая Дерябина устроила сексуальную революцию в одной отдельно взятой квартире. Вот что примечательно: Нечаева всегда шла у нее на поводу, она, грубо говоря, не субъект. Человек без собственного мнения. Сказала ей подруга лечь в кровать – она, не задумываясь, легла. Но две другие девушки! Их-то что подтолкнуло в трясину разврата? Фронда, нежелание плыть по течению. Застой в конце 1970-х годов так всем надоел, что даже порядочные девушки начинали протестовать кто как мог. Если бы не перестройка, не курс партии на обновление общества и гласность, то я не знаю, куда бы нас завели кремлевские старцы. Понятно было, что после смерти Брежнева в обществе надо было что-то менять, а что менять и как, никто не знал. Андропов взялся закручивать гайки, ничего хорошего не получилось. Черненко был глубоко болен, делами партии и государства не интересовался. Только с приходом Михаила Сергеевича Горбачева наше общество встряхнулось и пошло вперед. – Если бы сейчас события в квартире Дерябиных повторились, то это бы не было фрондой? – неуверенно спросил Воронов. – Конечно, нет! Фронда – это протест. Дерябина взбунтовалась против застоя, против навязанной обществом пуританской морали, а сейчас против чего бунтовать? Против отсутствия колбасы в магазинах? Колбаса к вопросам нравственности отношения не имеет. Сейчас действия Дерябиной были бы обычным развратом, и участвовать в них вряд ли бы кто-то согласился. Нечаева бы, наверное, пошла за ней, а Титова и Жигулина – нет. – Нечаева и Дерябина потом рассорились? – предположил Воронов. Буглеев не заметил, что собеседнику известно больше, чем он мог почерпнуть из материалов Дела. Увлекшись анализом собственной теории о сексуальной фронде, он охотно поведал о событиях после окончания предварительного расследования: – Мать Дерябиных обрушилась с упреками на Нечаеву. Та встала в позу: «Вы как бы на моем месте поступили? Оставили бы преступление безнаказанным?» Глупая девочка, она так и не поняла, что едва не обрушила карьеру отца Дерябиных. Об изнасиловании узнали в его партийной организации и встали не на защиту потерпевшей, а начали смаковать подробности. Дело дошло до крайкома, и враги Дерябина постарались, чтобы его досрочно отозвали из Кореи. Предлог был хороший – если у его дочери был в квартире притон, то как он может представлять высокоморального советского человека за границей? «Интересно, – подумал Воронов, – кто подкинул информацию в парторганизацию Дерябина? Не ты ли? Только у тебя была вся информацию по делу. Мог шепнуть кому надо пару слов, а там все само собой закрутилось и понеслось из кабинета в кабинет. Порочащие слухи быстро распространяются». Неожиданно Буглеев перескочил с личных воспоминаний на задачи партии по воспитанию молодежи. Он прочитал собеседнику короткую лекцию, в которой всячески упрекал партократов застойных времен и воспевал новую политику партии, к которой имел непосредственное отношение.