«Это пристрелка, – понял Воронов. – Он тестирует меня, хочет понять, что я за человек». После второй рюмки хозяин спросил: – Алексей Ермолаевич рассказал о твоей просьбе, но я хотел бы еще раз услышать: зачем тебе Буглеев? – Я хочу понять, почему он писал издевательские допросы, а надзирающий прокурор не препятствовал этому. Я хочу понять… – Стоп! – поднял ладонь Иван Иванович. – Не будем спешить. Объясни, что в допросах Буглеева выглядит как издевательство? – Изнасилование было 10 сентября, а допросы Буглеева начинаются с августа. – Ну и что такого? Тебе, как первокурснику, простительно не знать требования Уголовно-процессуального кодекса к протоколу допроса свидетеля. Я разъясню: свидетель в произвольной форме рассказывает о событиях, которые имеют отношение к делу. После допроса, если в показаниях остались неясности, следователь задает уточняющие вопросы. Что записывать из показаний свидетеля, а что нет, решает следователь, и только он. – Если бы Катерина Дербенева решила рассказать о своей жизни начиная со школьных лет, то Буглеев бы начал с ее воспоминаний о сдаче экзаменов в восьмом классе? – Если бы счел нужным, то да. Ты не путай протокол допроса свидетеля на предварительном следствии и пересказ этих же показаний в обвинительном заключении. При допросе на предварительном следствии ты волен записать в протоколе допроса все, что захочешь, а в обвинительном заключении изложишь только суть. Как я понял из рассказа Алексея Ермолаевича, если бы не Буглеев, то по делу было бы непонятно, как в квартире Дербеневых появился обвиняемый. Если это так, то в методике Буглеева есть определенный смысл, если не прямой, то косвенный. – Хорошо, согласен. Начал Буглеев издалека, но зачем такой эротизм в допросах? Мало ли что почувствовала Нечаева, сидя на коленях у обвиняемого. – Вернемся к УПК. Следователь имеет право записывать показания слово в слово. – Куда ни кинь, всюду клин! – воскликнул Воронов. – Если Буглеев записывал их показания слово в слово, то все свидетельницы – эротоманки, ни одной скромницы нет. Мужчины засмеялись. – Не любишь, когда тебя по носу щелкают! – заметил Усталый Сокол. – Расскажу тебе поучительную историю. – Хозяин показал Сапунову на пустые рюмки и продолжил: – В конце 1960-х годов было у нас одно интересное с процессуальной точки зрения Дело об изнасиловании малолетней. Фабула проста: мать использовала свою 13-летнюю дочь как проститутку, сдавала ее на ночь всем желающим. Плату брала минимальную: с кого бутылку водки, с кого трешку, с кого бутылку вина и пачку папирос. Девочка была не совсем психически здорова, в школу не ходила. Семья жила в ужасающей нищете, величайшим лакомством для детей были конфетки-«подушечки» с повидлом. При допросе малолетней потерпевшей мы встали в тупик: она не знала, как цензурно называются мужские и женские половые органы, как цензурно называется половой акт. Матом девочка владела виртуозно, а вот назвать мужской половой член даже детским безобидным словом – не могла. Встал вопрос: как записывать ее показания? Если заменить в ее рассказе нецензурные слова литературными, то адвокат на суде заявит: «Девочка таких слов не знает! Всю историю с изнасилованием за нее выдумали вы». Матом протокол допроса писать не будешь. Как бы ты поступил на месте следователя? – Вызвал бы детского психолога, и он бы перевел ее слова в литературную форму. – В то время психологов не было, тем более детских. Мы поступили проще: нецензурные слова записали через точки, а рядом, в скобках, привели литературную расшифровку. К чему я тебе рассказал эту историю? Если бы Буглееву задали вопрос, какого черта он в подробностях описывает оргии в квартире Дерябиных, он бы «удивился» и сказал: «Почему я должен искажать показания свидетелей? Как они говорили, так я и записывал». Ну как, дружище, два-ноль в пользу Буглеева? – Русские не сдаются! Если с формальной стороны к Буглееву не в чем придраться, то как расценивать его подпись? Он же не в любовном послании рожицы рисует, а в официальных документах. Есть у вас авторучка? Я нарисую, как он подписывался. – Не надо. Я пять лет с ним в одной прокуратуре работал и знаю, как он человечка в шляпе выводит в конце подписи. – Вот мы и подошли к сути! – вставил Сапунов. – Не один Буглеев за деревьями не увидел леса. Только лес у вас разный: ты, Виктор, в действиях Буглеева ошибки ищешь, а надо было бы понять общий дух изложения. – Погоди, – остановил Усталого Сокола хозяин. – Парень ничего не поймет, если не объяснить антураж и тайную сущность действующих лиц. Начнем с Буглеева. Его отец в 1979 году был освобожденным секретарем партийной организации крупнейшего на Дальнем Востоке оборонного предприятия. У него в кабинете стояла «вертушка» – телефон прямой связи с оборонным отделом ЦК КПСС. Поговаривали, что он метит на высокий пост в Москве. Сын всю жизнь жил под гнетом отца: по его указанию поступил в институт на юридический факультет, потом пошел работать следователем прокуратуры. У Буглеева, как у солдата-дембеля, был календарик, в котором он отмечал, сколько дней ему осталось до пятилетнего срока, установленного отцом. Буглеев прокурору района открыто говорил, что ни дня лишнего не проработает. Вынужденный идти по дорожке, указанной отцом, Буглеев издевался над окружающими, как только мог. В институте прогуливал занятия, к экзаменам не готовился, но закончил альма-матер с красным дипломом. Никто не хотел выглядеть правдолюбцем перед его всесильным папашей. Наш прокурор как-то сказал Буглееву: «Нельзя ли подпись поскромнее сделать?» Он на другой день таких вензелей накрутил, что прокурор сдался и разрешил ему делать, что хочет, лишь бы за рамки закона не выходил. – Марченко дело передали, чтобы он составил нормальное обвинительное заключение, без перекоса в эротику? – догадался Воронов. – Именно так, – подтвердил Иван Иванович. – У Буглеева, как я понимаю, были проблемы по мужской части, вот он и выплескивал свои эротические фантазии на бумагу. Буглеев при мне допрашивал Нечаеву. У него только что слюнки не текли, когда он из нее подробности первой ночи с Долматовым выпытывал. Про Буглеева тебе все понятно? – Где он сейчас? – не задумываясь, спросил Виктор. – Как где? – удивился Иван Иванович. – В крайкоме партии, где и положено сыну уважаемого отца. Он из прокуратуры прямым ходом перешел в крайисполком, а уж оттуда на партийную работу. А вот отцу его не повезло. Он подорвал здоровье на производстве и вместо ЦК угодил в пенсионеры. Но до того, как сойти с арены, сыночка пристроил и с нужными людьми познакомил. – Кажется, я начинаю понимать, где собака зарыта, – сказал Воронов. – У Дерябиных папа тоже не слесарем работал? – Ты что-нибудь знаешь об организации «Дальлеспром»? – В первый раз слышу. – Давайте выпьем! – предложил Сапунов. – Про лесозаготовку без ста граммов даже начинать не стоит. Мужчины выпили, закусили, поговорили на отвлеченные темы, и хозяин продолжил: – Советский Союз снабжает нефтью, зерном и оружием все страны социалистического лагеря и всех бездельников на свете, кто объявляет о социалистической ориентации. Европейские страны СЭВ[4] худо-бедно по долгам расплачиваются, а с азиатскими социалистическими странами все сложнее. Они бы и рады заплатить, да нечем. Две страны избрали оригинальный путь погашения долгов – они направляют к нам рабочую силу, в которой наша страна не нуждается, но вынуждена ее принять. Вьетнам посылает девушек работать на советские предприятия легкой промышленности, а Северная Корея – мужчин на лесозаготовки. – У нас в областном центре полно вьетнамок, – вставил Воронов. – Они прядильщицами и мотальщицами на заводах химволокна работают. Зачем они нам нужны, никто не знает. У нас своих мотальщиц хватает. – У этих девушек 30 процентов из зарплаты высчитывают в счет погашения долга Вьетнама перед СССР. Экономическая составляющая их труда невелика, а вот в политическом аспекте участие вьетнамской молодежи в совместном труде с советским пролетариатом трудно переоценить. Корейцы предпочли послать молодых здоровых мужчин. Они занимаются тяжелой работой – заготавливают лес в непроходимой тайге. У нас в крае они трудятся в основном в районе поселка Чегдомын. Ты что-нибудь о внутригосударственном устройстве КНДР знаешь? – Говорят, что у них такой же режим, какой был бы у нас, если бы к власти пришел Берия. – Примерно так, с азиатской спецификой. В КНДР есть трудовая армия. Прикажет тебе партия – поедешь лес валить в соседнюю страну. Какая часть зарплаты этих лесорубов идет на погашение государственного долга, я не знаю, но не удивлюсь, что им оставляют полпроцента на сигареты, а все остальное отбирают. С советской стороны лесозаготовками командует «Дальлеспром». Им много лет руководил отец сестер Дерябиных. Летом 1979 года он был направлен в командировку в КНДР – контролировать деятельность предприятия с другой стороны границы. Сейчас, по прошествии всего восьми лет, уже не понять, какое влияние в обществе имел Алексей Михайлович Дерябин! Представь: ты – хозяин тайги. У тебя в подчинении тысячи трудармейцев, которыми руководят корейские офицеры. Их генерал у тебя на побегушках, потому что ты – старший брат, а он у тебя всего лишь главный бригадир. Трудармейцы будут вкалывать день и ночь, сколько прикажешь. План можно перевыполнять хоть на 110, хоть на 120 процентов. Что такое процент плана? Это эшелоны с лесом. Партийно-хозяйственные руководители республик Средней Азии за вагон леса тебя на руках носить будут. Им по разнарядке надо год лес ждать, а ты можешь съездить в Москву, переговорить с кем надо и направить в Узбекистан пару эшелонов сверхпланового кругляка. За эту услугу по азиатскому обычаю надо отблагодарить. – Я расскажу случай, о котором слышал от надежного человека, – вступил в разговор Сапунов. – Дерябин с женой приехали в ресторан. Водитель персональной «Волги» не смог припарковаться прямо у входа, а был дождь, кругом лужи. Жена Дерябина вышла из машины, норковую шубку бросила на асфальт и прошла по ней на крыльцо. Представь, как они жили, если эту шубу с земли даже водитель подбирать не стал! – Сейчас об узбекской мафии во всех газетах пишут, – продолжил Иван Иванович. – Эти «мафиози» были тесно завязаны с Дерябиным. Одному богу известно, сколько чемоданов с деньгами они ему привезли. – Зачем ему ехать в командировку, если он здесь как король жил? – спросил Воронов. – В Москве с конца 1960-х годов шла беспрерывная борьба кланов, – ответил Иван Иванович. – В 1979 году покровителей Дерябина отстранили от кормушки, а его самого отправили в почетную ссылку. – Мне бы такую ссылку! – воскликнул Сапунов. – Северокорейцы с него пылинки сдували, все прихоти исполняли, за изысканные блюда ни копеечки не брали. Дерябину в командировке шли две зарплаты: одна – в рублях в Хабаровске, вторая – в валюте в КНДР. В Северной Корее особенно покупать нечего, страна, как ни крути, нищая, зато на обменные чеки тут, в Союзе, в магазинах «Березка», можно любой дефицит приобрести. – «Они сошлись, волна и камень»? – стал догадываться Воронов. – Вот именно! – подтвердил хозяин застолья. – В кабинете следователя встретились представители «золотой» молодежи. Формально отец Буглеева – круче, он входил в хозяйственно-промышленную элиту СССР, но на практике папа у Кати Дерябиной был более влиятельный человек. У него и денег полным-полно осталось, и связи еще не разрушены, и самого его в утиль еще не списали. В любой момент могли на прежнюю должность вернуть. Все же видели, что Брежнев чуть живой, а кто будет его преемником, не знали. Заставив сестер Дерябиных рассказать интимные подробности их жизни, Буглеев заявил о своем превосходстве. Показал, что власть сильнее денег. В допросах Буглеева отразилась смесь его природного эротизма и презрения одного клана представителей «золотой» молодежи к другому. Представь, сколько народу читало материалы дела, а там черным по белому написано: обе дочери уважаемого Алексея Михайловича Дерябина – шлюхи. Меня, кстати, хотели направить в процесс Долматова поддерживать гособвинение. Я отказался, еле открутился. От таких дел лучше держаться в стороне. – Не знаете, где сейчас Дерябин? – В 1983 году Андропов начал кампанию против узбекской мафии. Ниточки привели на Дальний Восток. В отношении Дерябина возбудили уголовное дело по фактам взяток, но с ходу доказать ничего не смогли, расследование забуксовало. После смерти Андропова уголовное дело прекратили. Сейчас Дерябин потерял былое могущество, трудится в Министерстве лесной промышленности на незначительной должности. Дочери с ним, в Москве, куда он их пристроил – не знаю. – Я уверен, что Долматова подставили и сидит он ни за что. Как вы думаете… – Никак! – обрубил Иван Иванович. – Рассказать о Буглееве я могу, а Дело обсуждать не стану. Воронов не стал настаивать, посидел еще немного за столом и стал собираться домой. Хозяин сходил в комнату, принес два червонца. – Держи! Приятно было с тобой познакомиться. – Так, я… это… – Виктор, ничего не понимая, посмотрел на Сапунова. – Мы собрались выпить на троих, – пояснил Иван Иванович. – Ты сбегал за водкой, а мы оплатили покупку. Сейчас же не в цене поллитровки дело, а в том, что за ней в очереди надо не один час простоять. У меня нет ни малейшего желания толкаться у винного магазина и волноваться, достанется мне бутылка или нет. Воронов попрощался со старшими товарищами и пошел на остановку. После его ухода Иван Иванович спросил: – Алексей, ты уверен, что парня надо было посвящать в дела давно минувших дней? – Лиса приносит к норе полузадушенную мышь, чтобы детишки освоили первые правила охоты. Наш лисенок нашел мышь сам и не знает, с какого конца ее съесть: то ли с головы, то ли с хвоста. Я считаю, что должен помочь ему стать профессионалом. Он неплохой парень, умный, но самое главное – он романтик. На таких, как он, держится правоохранительная система государства. Они ее стержень. Выдерни его, и вся система рухнет, а если устоит, то сгниет изнутри. – Дело твое, но я второй раз видеть этого парнишку не желаю. По пути на остановку Воронов ощутил себя богачом. Еще в обед он размышлял, как распорядится оставшимися копейками, и вдруг, нежданно-негаданно, в кармане оказались два полновесных червонца. «Десятку сегодня же верну Рогу, а на вторую – шикану, доеду до школы с ветерком!» – решил Виктор. Он отошел от остановки, увидел зеленый огонек свободного такси и поднял руку. – За три рубля до школы милиции! – сказал он. Водитель согласился за эти деньги довести только до поворота. За проезд до КПП потребовал пятерку. Виктор не согласился, остановил другое такси. История повторилась. В третий раз «голосовать» он не стал. «Черт! – выругался про себя Виктор. – От улицы Волочаевской до КПП – рукой подать. Переехал через трамвайные рельсы, и дальше, до школы, всего метров триста. Дорога, правда, разбитая, но не за два же рубля два метра ехать! Проклятые таксисты! Им пассажиры вообще не нужны. С вечера загрузят багажник водкой и рыщут по городу, высматривают, кто бутылку купить хочет. С каждого пузыря – десять рублей навару. Сколько раз видел, как после закрытия винно-водочного магазина к служебному входу такси подкатывает. Продавщица садится в салон, а набитую бутылками сумку водитель ставит на заднее сиденье. Симбиоз! Он ее даром до дома подвозит, она его водкой снабжает». Услышав грохот приближающегося трамвая, Воронов вернулся на остановку и доехал до поворота бесплатно, как сотрудник милиции. 12 После рассказа загадочного Ивана Ивановича Воронов по-новому взглянул на дело Долматова. «Группа девушек весело проводит время, – рассуждал он. – Верховодит ими Екатерина Дерябина, дочь состоятельных родителей. Ее ближайшая подруга – Нечаева Марина. Как только Нечаева временно выбывает из строя, ее заменяет разведенная Титова Виктория. Четвертая девушка появляется в квартире Дерябиных только трижды, причем один раз она уходит до начала «основного» мероприятия. Эта девушка – Жигулина Валентина, знакомая с Катей Дерябиной с детства. Она одна из всех девушек учится в непрестижном вузе – Институте культуры, где проходной балл чисто символический. Жигулина – слабое звено в окружении Дерябиной. Если двигаться дальше, то нужно начинать с нее».