Я подкрался к дверям и прислушался: оба храпели. Тогда я на цыпочках двинулся дальше и благополучно спустился вниз. Нигде не слышно было ни звука. Я заглянул через дверную щёлку в столовую и увидел, что все бодрствовавшие при гробе крепко заснули, сидя на своих стульях. Дверь в гостиную, где лежал покойник, была открыта, и в обеих комнатах горело по свечке. Я прошёл мимо открытой двери; вижу — в гостиной никого нет, кроме останков Питера, и я двинулся дальше, но парадная дверь оказалась заперта, а ключ из неё вынут. И тут как раз слышу — кто-то спускается по лестнице за моей спиной. Я скорей в гостиную, оглянулся по сторонам — вижу, мешок спрятать некуда, кроме гроба. Крышка немного сдвинулась, так что видно было лицо покойника, закрытое мокрой тряпкой, и саван. Я сунул мешок с деньгами в гроб под крышку, чуть пониже скрещённых рук, и такие они были холодные, что даже мурашки забегали у меня по спине, а потом выскочил из комнаты и спрятался за дверью. Это была Мэри Джейн. Она тихо подошла к гробу, опустилась на колени и стала глядеть на покойника, потом поднесла платок к глазам, и я понял, что она плачет, хотя ничего не было слышно, а стояла она ко мне спиной. Я выбрался из-за двери, а когда проходил мимо столовой, дай, думаю, погляжу, не видел ли меня кто-нибудь из бодрствующих; заглянул в щёлку, но всё было спокойно. Они даже и не пошевельнулись. Я шмыгнул наверх и улёгся в кровать, чувствуя себя довольно неважно из-за того, что после всех моих трудов и такого риска вышло совсем не так, как я думал. Ну, говорю себе, если деньги останутся там, где они есть, это ещё туда-сюда; как только мы отъедем миль на сто, на двести вниз по реке, я напишу Мэри Джейн, она откопает покойника и возьмёт себе деньги; только так, наверно, не получится, а получится, что деньги найдут, когда станут завинчивать крышку. И выйдет, что деньги опять заберёт король, а другого такого случая, пожалуй, и не дождёшься, чтобы он дал ещё раз их стащить. Мне, само собой, очень хотелось прокрасться вниз и взять их оттуда, только я не посмел: с каждой минутой становилось всё светлей, скоро зашевелятся все эти бодрствующие при гробе и, того и гляди, поймают меня — поймают с шестью тысячами на руках, а ведь никто меня не просил об этих деньгах заботиться. Нет уж, говорю себе, я вовсе не желаю, чтобы меня припутали к такому делу. Когда я сошёл вниз утром, дверь в гостиную была закрыта и все посторонние ушли. Остались только свои да вдова Бартли и наша компания. Я стал смотреть, — может, по лицам замечу, не случилось ли чего-нибудь особенного, — только ничего не мог разобрать. В середине дня пришёл гробовщик со своим помощником; они поставили гроб посреди комнаты на двух стульях, а все остальные стулья расставили рядами, да ещё призаняли у соседей, так что и в гостиной, и в столовой, и в передней — везде было полно стульев. Я заметил, что крышка гроба лежит так же, как вчера, только не посмел заглянуть под неё, раз кругом был народ. Потом начали сходиться приглашённые, и оба мошенника вместе с девушками уселись в переднем ряду, у изголовья гроба; и целых полчаса люди вереницей медленно проходили мимо гроба и глядели на покойника, а некоторые роняли слезу; и всё было очень тихо и торжественно, только девушки и оба мошенника прикладывали платки к глазам и, опустив голову, потихоньку всхлипывали. Ничего не было слышно, кроме шарканья ног на полу да сморканья, — потому что на похоронах всегда сморкаются чаще, чем где бы то ни было, кроме церкви. Когда в дом набилось полно народу, гробовщик в чёрных перчатках, этакий мягкий и обходительный, осмотрел всё кругом, двигаясь неслышно, как кошка, и поправляя что-то напоследок, чтобы всё было в полном порядке, чинно и благородно. Он ничего не говорил: разводил гостей по местам, втискивал куда-нибудь опоздавших, раздвигал толпу, чтобы дали пройти, и всё это кивками и знаками, без единого слова. Потом он стал на своё место у стенки. Я отродясь не видывал такого тихого, незаметного и вкрадчивого человека, а улыбался он не чаще копчёного окорока. Они заняли у кого-то фисгармонию, совсем расстроенную, и, когда всё было готово, какая-то молодая женщина села и заиграла на ней; хрипу и визгу было сколько угодно, да ещё все запели хором, — так что, по-моему, одному только Питеру и было хорошо. Потом его преподобие мистер Гобсон приступил к делу — медленно и торжественно начал говорить речь; но только он начал, как в подвале поднялся страшнейший визг, просто неслыханный; это была всего-навсего одна собака, но шум она подняла невыносимый и лаяла не умолкая, так что пастору пришлось замолчать и дожидаться, стоя возле гроба, — ничего нельзя было расслышать, даже что ты сам думаешь. Получилось очень неловко, и никто не знал, как тут быть. Однако долговязый гробовщик опомнился первый и закивал пастору, словно говоря: «Не беспокойтесь, я всё устрою». Он стал пробираться по стенке к выходу, весь согнувшись, так что над головами собравшихся видны были одни его плечи. А пока он пробирался, шум и лай становились всё громче и неистовей; наконец, обойдя комнату, гробовщик скрылся в подвале. Секунды через две мы услышали сильный удар, собака оглушительно взвыла ещё раз или два, и всё стихло — наступила мёртвая тишина, и пастор продолжал свою торжественную речь с того самого места, на котором остановился. Минуту-другую спустя возвращается гробовщик, и опять его плечи пробираются по стенке; он обошёл три стороны комнаты, потом выпрямился, прикрыл рот рукой и, вытянув шею, хриплым шёпотом сообщил пастору через головы толпы: «Она поймала крысу!» После этого он опять согнулся и по стенке пробрался на своё место. Заметно было, что всем это доставило большое удовольствие — им, само собой, хотелось узнать, в чём дело. Такие пустяки человеку ровно ничего не стоят, зато как раз такими пустяками и приобретается общее уважение и любовь. Никого другого в городе так не любили, как этого самого гробовщика. Надгробное слово было хорошее, только уж очень длинное и скучное; а там и король полез туда же: выступил с речью и понёс, как всегда, чепуху; а потом гробовщик стал подкрадываться к гробу с отвёрткой. Я сидел как на иголках и смотрел на него во все глаза. А он даже и не заглянул в гроб: просто надвинул крышку без всякого шума и крепко-накрепко завинтил её. С тем я и остался! Так и не узнал, там ли деньги или их больше там нет. А что, думаю, если их кто-нибудь спёр потихоньку? Почём я знаю — писать теперь Мэри Джейн или нет? Вдруг она его откопает, а денег не найдёт, что она тогда обо мне подумает? Ну его к чёрту, думаю, а то ещё погонятся за мной, да и посадят в тюрьму; лучше уж мне держать язык за зубами и ничего ей не писать; всё теперь ужасно запуталось: я хотел сделать лучше, а вышло во сто раз хуже; нечего мне было за это и браться, провались оно совсем! Питера похоронили, мы вернулись домой; и я опять стал смотреть, не замечу ли чего-нибудь по лицам, — никак не мог удержаться и успокоиться тоже не мог: по лицам ничего не было заметно. Вечером король ходил по гостям и всех утешал и ко всем навязывался со своей дружбой, а между прочим давал понять, что его паства там, в Англии, ждёт его не дождётся, так что ему нужно поторапливаться: уладить все дела с имуществом, да и ехать домой. Он очень жалел, что приходится так спешить, и всем другим тоже было очень жалко: им хотелось, чтобы он погостил подольше, только они не знали, как это устроить. Он, конечно, говорил, будто бы они с Уильямом собираются взять девочек с собой в Англию; и все этому радовались, потому что девочки будут с родными и хорошо устроены; девочки тоже были довольны и так этому радовались, что совсем позабыли про свои несчастья, — одно только и говорили: пускай король продаёт всё поскорей, а они будут собираться. Бедняжки так были довольны и счастливы, что у меня сердце разрывалось, глядя, как их оплетают и обманывают, но только я не видел никакой возможности вмешаться и что-нибудь в этом деле переменить. Провалиться мне, если король тут же не назначил и дом и негров к продаже с аукциона — через два дня после похорон. Но кто хотел, тот мог купить и раньше, частным образом. И вот на другой день после похорон, часам к двенадцати, радость девочек в первый раз омрачилась. Явилось двое торговцев неграми, в король продал им негров за хорошую цену, с уплатой по чеку в трёхдневный срок, — так это полагалось, — и они увезли двоих сыновей вверх по реке, в Мемфис, а их мать — вниз по реке, в Новый Орлеан. Я думал, что и у бедных девочек, и у негров сердце разорвётся от горя; они так плакали и так обнимались, что я и сам расстроился, на них глядя. Девочки говорили, что им даже и не снилось, чтобы семью разделили или продали куда-нибудь далеко, не тут же, в городе. Никогда не забуду, как несчастные девочки и эти негры обнимали друг друга и плакали, всё это так и стоит у меня перед глазами; я бы наверняка не вытерпел, не стал бы молчать и донёс на нашу шайку, если бы не знал, что продажа недействительна и негры через неделю-другую вернутся домой. Эта продажа наделала в городе много шума; большинство было решительно против: говорили, что просто позор — разлучать мать с детьми. Нашим мошенникам это сильно подорвало репутацию, но старый дурак всё равно гнул свою линию, что ему ни говорил герцог, а герцог, по всему было видно, сильно встревожился. На следующий день был аукцион. Утром, как только совсем рассвело, король с герцогом поднялись ко мне на чердак и разбудили меня; и по одному их виду я сразу понял, что дело неладно. Король спросил: — Ты был у меня в комнате позавчера вечером? — Нет, ваше величество. (Я всегда его так называл, если никого чужих не было) — А вчера вечером ты там был? — Нет, ваше величество. — Только по-честному — не врать! — По-честному, ваше величество. Я вам правду говорю. Я даже и не подходил к вашей комнате, после того как мисс Мэри Джейн показывала её вам и герцогу. Герцог спросил: — А ты не видел — входил туда кто-нибудь или нет? — Нет, ваша светлость, что-то не припомню. — Так подумай, вспомни! Я задумался и вижу, что случай подходящий; потом говорю: — Да, я видел, как негры туда входили, и не один раз. Оба так и подскочили на месте, и вид у них был сначала такой, будто бы они этого не ожидали, а потом — будто бы ожидали именно этого. Герцог спросил: — Как? Все сразу? — Нет, не все сразу… то есть я, кажется, не видел, чтобы они все оттуда выходили, вот только, пожалуй, один раз… — Ну-ну? Когда же это было? — В тот день, когда были похороны. Утром. Только не очень рано, потому что я тогда проспал. Я только что хотел сойти вниз по лестнице — и увидел их. — Ну, дальше, дальше! Что они делали? Как себя держали? — Ничего не делали. И, по-моему, никак особенно себя не держали. Они вышли оттуда на цыпочках; должно быть, ходили убирать комнату вашего величества или ещё зачем-нибудь, — думали, что вы уже встали; а как увидели, что вы ещё спите, решили убраться поскорее от греха, чтобы не разбудить вас, не потревожить. — Ах чёрт, вот так штука! — сказал король, и оба они с герцогом смотрели растерянно и довольно-таки глупо. С минуту они стояли в раздумье, почёсывая головы, а потом герцог засмеялся этаким скрипучим смехом и говорит: — Нет, вы только подумайте, как эти негры ловко разыграли комедию! Прикинулись, будто им жалко уезжать из этих мест! И я тоже поверил, что им жалко, и вы поверили, да и все остальные. И не говорите мне после этого, что у негров нет актёрского таланта! Ведь вот какие комедианты, просто кого угодно одурачили бы! На мой взгляд, мы их дёшево отдали. Будь у меня капитал и свой театр, мне бы и не надо лучших актёров, — а тут мы взяли да и продали их чуть не даром, за какие-то гроши. Да ещё и гроши-то пока не наши. Послушайте, а где же эти гроши, где этот самый чек? — В банке лежит, дожидается срока. А где же ему быть? — Ну, тогда всё в порядке, слава богу. Я прикинулся, будто бы оробел, а сам спрашиваю: — Что-нибудь случилось? Король набросился на меня с руганью: — Не твоё дело! Знай помалкивай и заботься о своих делах, если они у тебя есть! Да смотри помни это, пока ты здесь, в городе, — слышишь? — А потом говорит герцогу: — Ничего не поделаешь, придётся стерпеть; будем держать язык за зубами, вот и всё. Они стали спускаться по лестнице, и тут герцог опять засмеялся и говорит: — Быстро продали, да мало нажили! Выгодное дельце — нечего сказать! Король огрызнулся на него: — Я же старался, думал, что лучше будет поскорей их продать! А если прибыли никакой не оказалось и убыток большой, а в итоге — нуль, то я виноват не больше вашего. — Да, а если бы послушались моего совета, то негры остались бы в доме, а нас бы тут не было. Король огрызнулся, однако соблюдая осторожность, а потом переменил направление и опять набросился на меня. Он задал мне хорошую трёпку: я не доложил ему, что негры вышли из его комнаты на цыпочках, — и сказал, что всякий дурак на моём месте догадался бы, что дело нечисто. А потом стал и себя ругать: будто бы всё это оттого и вышло, что он поднялся в то утро ни свет ни заря, даже не отдохнул как следует, и будь он проклят, если когда-нибудь ещё встанет рано. И они ушли, переругиваясь; а я очень обрадовался, что удалось это дело свалить на негров, да ещё так ловко, что им это нисколько не повредило. Глава XXVIII А там, гляжу, пора и вставать. Я спустился с чердака и пошёл было вниз; но когда проходил мимо комнаты девочек, то увидел, что дверь в неё открыта, а Мэри Джейн сидит перед своим раскрытым сундуком и укладывает в него вещи — собирается в Англию. Только в ту минуту она не укладывала, а сидела со сложенным платьем на коленях и плакала, закрыв лицо руками. Я очень расстроился, глядя на неё, да и всякий на моём месте расстроился бы. Я вошёл к ней в комнату и говорю: — Мисс Мэри Джейн, вы не можете видеть людей в несчастье, и я тоже иной раз не могу. Скажите, что такое случилось? И она рассказала. Конечно, это было из-за негров, так я и знал. Она говорила, что теперь и поездка в Англию для неё всё равно что пропала: как она может там веселиться, когда знает, что мать никогда больше не увидится со своими детьми! А потом расплакалась пуще прежнего, всплеснула руками и говорит: — Ах, боже мой, боже! Подумать только, что они больше никогда друг с другом не увидятся! — Увидятся, ещё и двух недель не пройдёт, — я-то это знаю! — говорю я. Вот тебе и на! Сорвалось с языка, я и подумать не успел. И не успел я пошевельнуться, как она бросилась ко мне на шею к говорит: — Повтори это ещё раз, и ещё, и ещё! Вижу, я проговорился сгоряча да ещё наговорил лишнего, а как выпутаться — не знаю. Я попросил, чтобы она дала мне подумать минутку; а ей не терпится — сидит такая взволнованная, красивая и такая радостная и довольная, будто ей зуб вырвали. Вот я и принялся раскидывать умом. Думаю: по-моему, человек, который возьмёт да и скажет правду, когда его припрут к стенке, здорово рискует; ну, сам я этого не испытал, так что наверняка сказать не могу, но всё-таки похоже на то; а тут такой случай, что, ей-богу, лучше сказать правду, да оно и не так опасно, как соврать. Надо будет запомнить это и обдумать как-нибудь на свободе: что-то уж очень трудно, против всяких правил. Такого мне ещё видеть не приходилось. Ну, думаю, была не была: возьму да и скажу на этот раз правду, хотя это всё равно что сесть на бочонок с порохом — и взорвать его из любопытства — куда полетишь? И я сказал: — Мисс Мэри Джейн, нет ли у нас знакомых за городом, куда вы могли бы поехать погостить денька на три, на четыре? — Да, к мистеру Лотропу. А зачем? — Пока это не так важно зачем. А вот если я вам скажу, откуда я узнал, что ваши негры увидятся со своей матерью недели через две здесь, в этом самом доме, и докажу, что я это знаю, — поедете вы гостить к мистеру Лотропу дня на четыре? — Дня на четыре! — говорит она. — Да я год там прогощу! — Хорошо, — говорю я, — кроме вашего слова, мне больше ничего не нужно. Другой бы поклялся на Библии — и то я ему не так поверил бы, как одному вашему слову. Она улыбнулась и очень мило покраснела, а я сказал: — С вашего позволения, я закрою дверь и запру её. Потом я вернулся, опять сел и сказал: