На сцене находились Арлекин и Пульчинелла, они ссорились и бранились и, как обычно, каждую минуту обещали друг другу парочку оплеух или порцию тумаков. Зрители корчились от смеха, глядя на кукол, которые бранились на разные голоса так правдоподобно, словно они действительно были двумя разумными существами - людьми нашего мира. Вдруг Арлекин прерывает представление, обращается к публике, простирает руку в глубину зрительного зала и кричит трагическим голосом: - О силы неба! Я бодрствую или вижу сновидение? И все-таки там, позади, Пиноккио! - Верно, Пиноккио! - восклицает Пульчинелла. - Да, это он! - восклицает синьора Розаура, высунув голову из-за кулис. - Пиноккио! Пиноккио! - кричат все куклы и вприпрыжку выбегают на сцену. - Пиноккио! Наш братец Пиноккио! Да здравствует Пиноккио! - Пиноккио, поднимись ко мне! - кричит Арлекин. - Иди сюда и пади в объятия к своим деревянным братьям! После этого сердечного приглашения Пиноккио делает скачок, который переносит его с задних рядов к самой сцене. Еще один скачок - он оказывается на голове у дирижера и оттуда прыгает на сцену. Нельзя себе даже представить, сколько объятий, дружеских тумаков и щелчков получил Пиноккио в доказательство искреннего и нерушимого братства актеров и актрис деревянной труппы. Это был несомненно волнующий спектакль, но зрители в зале потеряли терпение, им хотелось видеть продолжение комедии, и они стали кричать: - Давайте комедию! Давайте комедию! Они могли бы поберечь свои голоса, так как куклы даже и не собирались продолжать представление, а, наоборот, заорали и загалдели вдвое громче, подняли Пиноккио на плечи и с триумфом поднесли к передней рампе. Но тут появился кукольник - хозяин балагана, огромный уродливый господин, один вид которого нагонял ужас. У него была растрепанная борода, черная, как чернильная клякса, и до того длинная, что доставала до земли, и он на ходу наступал на нее ногами. Рот у него был широкий, как печка, а глаза напоминали два красных стеклянных фонаря с горящими свечками внутри. В руках он держал толстенный кнут, сплетенный из змей и лисьих хвостов. При внезапном появлении хозяина театра все онемело. Никто не смел громко вздохнуть. Можно было услышать, как муха летит. Бедные куклы задрожали, как осиновые листья. - Ты почему творишь беспорядок в моем театре? - спросил хозяин кукольного театра, обращаясь к Пиноккио хриплым голосом сильно простуженного людоеда. - Верьте мне, ваша светлость, я в этом не виновен. - Ладно, пока довольно! Сегодня вечером мы с тобой рассчитаемся. После представления хозяин пошел на кухню и» стал готовить себе на ужин доброго барашка. Он долго и тщательно обжаривал его на вертеле. Но, для того чтобы мясо стало поджаристым и хрустящим, не хватило дров, и тогда он позвал Арлекина и Пульчинеллу и приказал им: - Давайте-ка сюда Пиноккио, который висит там на гвозде! Полагаю, что Деревянный Человечек сделан из хорошего сухого дерева и обеспечит прекрасное пламя для моего жаркого. Арлекин и Пульчинелла заколебались было, но не смогли преодолеть страх под свирепым взглядом хозяина. Они пошли исполнять приказание и вскоре вернулись на кухню вместе с беднягой Пиноккио, который извивался, как выброшенный на песок угорь, и в отчаянии кричал: - Отец, спасите меня! Не хочу умирать, не хочу умирать! XI. Манджафоко начинает чихать и прощает Пиноккио, который затем спасает от смерти своего друга Арлекина Хозяин кукольного театра Манджафоко (ибо так его звали) был страшен на вид - особенно страшной казалась растрепанная черная борода, покрывавшая, как щит, его грудь и ноги, - но, по сути дела, он был неплохим парнем. Когда к нему принесли несчастного Пиноккио, который отчаянно барахтался и кричал «не хочу умирать», он пожалел его. Некоторое время он боролся с чувством сострадания, но затем сдался и начал громко чихать. Как только послышалось это чиханье. Арлекин, до той поры стоявший в полном унынии и сгорбившись, как плакучая ива, весь просиял, наклонился к Пиноккио и прошептал ему на ухо: - Добрые вести, братец! Хозяин зачихал, а это значит, что он пожалел тебя и ты теперь спасен. Следует сказать, что, в то время как другие люди, жалея кого-нибудь, плачут или трут себе глаза, Манджафоко всякий раз, испытывая чувство жалости, начинал чихать. Это был его способ показать другим свое доброе сердце. Начихавшись вдоволь, хозяин театра обратился к Пиноккио по-прежнему грубо: - Перестань ныть! От твоего нытья у меня начинает болеть живот… Так колет, что я почти… почти… Апчхи! Апчхи! - И он снова дважды чихнул. - На здоровье, - сказал Пиноккио. - Спасибо. Твои родители еще живы? - осведомился Манджафоко. - Отец жив. Мать я никогда не знал. - Как огорчился бы твой отец, если бы я бросил тебя на раскаленные угли! Бедный старик, мне его очень жаль!.. Апчхи! Апчхи! - И он чихнул еще три раза. - На здоровье, - сказал Пиноккио. - Спасибо. Впрочем, я тоже достоин жалости. Ты же видишь, что у меня нет дров, чтобы поджарить баранину, и ты - скажу тебе по правде - очень пригодился бы мне. Но я пожалел тебя. Ну что ж! В таком случае, я вместо тебя сожгу кого-нибудь из моей труппы. Эй, полицейские! По этой команде незамедлительно появились два длинных-предлинных, тощих-претощих деревянных полицейских с обнаженными саблями в руках. И хозяин театра приказал им грубым голосом: - Хватайте Арлекина, свяжите его хорошенько и бросьте в огонь. Мой барашек должен быть поджаристым и хрустящим. Представьте себе самочувствие бедного Арлекина! Он так испугался, что ноги у него подкосились, и он грохнулся на пол. Пиноккио, увидев эту душераздирающую сцену, упал хозяину в ноги, горько заплакал, залил слезами всю его длинную бороду и взмолился: - Пощадите, синьор Манджафоко! - Тут нет никаких синьоров, - ответил хозяин кукольного театра сурово. - Пощадите, синьор кавалер! - Тут нет никаких кавалеров. - Пощадите, синьор командор! - Тут нет никаких командоров. - Пощадите, ваше превосходительство! Услышав, что его титулуют «превосходительством», хозяин театра просиял и сразу же стал гораздо добрее и сговорчивее. Он сказал, обращаясь к Пиноккио: - Ну, чего ты там просишь? - Милости для бедного Арлекина. - Тут милость неуместна. Раз я пощадил тебя, я должен бросить в огонь его, так как я хочу, чтобы мой барашек хорошо прожарился. - В таком случае, - воскликнул Пиноккио с достоинством, высоко подняв голову и отшвырнув прочь свой колпак из хлебного мякиша, - в таком случае, я знаю, что мне делать. Вперед, синьоры полицейские! Вяжите меня и бросайте в пламя. Я не могу допустить, чтобы бедный Арлекин, мой добрый друг, умер вместо меня! Эти громкие и героические слова растрогали всех присутствующих кукол. Даже полицейские, хотя они тоже были из дерева, заплакали, как два молочных ягненка. Манджафоко минуту оставался твердым и неумолимым, но потом его тоже постепенно одолела жалость, и он начал чихать. Чихнув четыре или пять раз, он распростер свои объятия и сказал: - Ты превосходный парень! Иди сюда и поцелуй меня. Пиноккио поспешно бросился к нему, взобрался, как белка, по его бороде и запечатлел сердечнейший поцелуй на кончике его носа. - Значит, я помилован? - спросил бедный Арлекин таким тихим голоском, что его еле было слышно. - Ты помилован, - ответил Манджафоко. Потом он добавил, вздыхая и качая головой: Да будет так! Сегодня я, ладно уж, съем недожаренного барашка. Но в другой раз худо будет, если нечто подобное случится! Когда куклы услышали о помиловании, они все выбежали на сцену, зажгли, словно для праздничного представления, лампы и светильники и начали плясать и прыгать. И они плясали до восхода солнца. XII. Кукольник Манджафоко дарит Пиноккио пять золотых монет предназначенных для папаши Джеппетто, но Пиноккио поддается уговорам Лисы Кота и уходит с ними