– Я не знаю, – простонал бог. – Я разозлился на Аякса, а Гектор просто оказался рядом, и я подумал… почему бы не… посмотреть, что из этого выйдет… как вдруг вошел Аякс. – Ох, Аполлон. Персефона видела его страдания – его взгляд кричал об этом так, что у нее заныло сердце. – Я даже не знаю, почему мне не плевать. Я поклялся, что никогда больше в это не ввяжусь. – Не ввяжешься во что? – В это! В любовь! До нее вдруг дошло. Аполлон говорил о Гиацинте, спартанском принце, в которого он влюбился много веков назад. Смертный погиб от несчастного случая. После этого Аполлон пошел к Аиду и умолял отправить его в Тартар, чтобы не жить в этом мире без своего любимого. Аид ему отказал, и Аполлон нашел отмщение в объятиях Левки. – Аполлон… – Не… жалей меня. – Я не жалею, – ответила она. – Но в смерти Гиацинта не было твоей вины. – Была. Я был не единственным богом, влюбившимся в Гиацинта. И когда он выбрал меня, Зефир, бог западного ветра, взревновал. Это его ветер изменил траекторию моего броска и стал причиной смерти Гиацинта. – Значит, в его смерти виноват Зефир, – сделала вывод Персефона. Аполлон покачал головой: – Ты не понимаешь. Уже сейчас я вижу, что то же будет и с Аяксом. Гектор с каждым днем все больше ревнует. Драка, которую он развязал с Аяксом в Палестре, уже не первая. – А что, если ты тоже нравишься Аяксу? – не выдержала Персефона. – Если он и сам хочет бороться за тебя? Ты решишь не добиваться его из-за этого страха? – Это не страх… – начал Аполлон и с гневом отвел глаза. – Тогда что? – Я не хочу все испортить. Я уже далеко не… хороший. Что, если я снова проиграю? Если стану… злом? – Аполлон, – произнесла Персефона так ласково, как только могла. – Если ты тревожишься, что можешь стать злом, то в тебе уже намного больше человечности, чем ты думаешь. По его взгляду было понятно, что он придерживается другого мнения. – Тебе стоит поговорить с Аяксом, – сказала Персефона, хотя и сама знала, как сложно бывает разговаривать. Это стало самым большим вызовом в ее отношениях с Аидом. Отчасти она винила мать. За годы юности Персефона привыкла молчать, даже когда у нее было свое мнение или желание, боясь последствий, а именно презрения матери. Аид стал первым, кто хотел понять, что происходит у нее внутри, и богине приходилось признавать, что ей было по-прежнему сложно поверить, что он и правда хотел узнать, о чем она думает. – Он меня не хочет. – Ты этого не знаешь. – Знаю, потому что он сам так сказал! Персефона уставилась на бога. Глубокая складка пролегла у его рта, а глаза выражали такую боль, которую она могла сравнить лишь с той, что познала в Лесу отчаяния. – Что именно он сказал? Бог вздохнул, явно раздосадованный: – Мы целовались, все было отлично, а потом он оттолкнул меня и сказал… «Я так не могу» – и ушел. Персефона приподняла бровь – он определенно о чем-то умалчивал. – Ты уверен, что он именно так и сказал? – Да, – прошипел Аполлон. – Он, может, и глухой, но совершенно точно может говорить, Персефона. – Это не значит, что он тебя не хочет, – объяснила Персефона. – А что еще это может значить? – Ты должен был… не знаю… броситься за ним вслед! – В последний раз, когда я бросился кое за кем вслед, этот кое-кто умолял превратить его в дерево. – Но это другое! – в отчаянии воскликнула Персефона. Она на мгновение умолкла, а потом вздохнула: – А Аякс поцеловал тебя в ответ? Щеки Аполлона слегка порозовели, и Персефоне пришлось прикусить свою щеку изнутри, чтобы не захихикать. Было так странно видеть эгоистичного бога музыки настолько смущенным. – Да, он поцеловал меня в ответ, поэтому я и не понимаю… как… как он может не хотеть быть со мной? – Он не сказал, что не хочет быть с тобой. Он сказал, что он так не может – а это могло означать что угодно. Например, «я не могу заниматься этим прямо сейчас». Ты не узнаешь, пока не спросишь. – Ну, теперь я не могу спросить, потому что поцеловал Гектора. – Именно поэтому тебе и нужно поговорить с ним! – возразила Персефона. – Или ты хочешь, чтобы Аякс думал, будто он тебе безразличен? – Почему меня должно волновать, что он думает? Она узнала в его ответе защитный механизм – когда что-то шло не так, как он хотел, Аполлон сразу же решал, что это не стоит его времени и энергии. – Аполлон, ты идиот. Он сердито взглянул на нее: – Ты ведь должна быть мне другом. – Если ты ищешь кого-то, кто будет превозносить каждое твое решение, обратись к тем, кто тебе поклоняется. Друзья говорят правду. Он даже не взглянул на нее, предпочитая гневно таращиться на стену, так что она продолжила: – Поговори с Аяксом, Аполлон. И с Гектором тоже. – С Гектором? Зачем? – Потому что ты обязан все ему объяснить. Ты его поцеловал, а значит, теперь у него появилась причина верить, что между вами есть что-то большее. Бог нахмурился и спустя мгновение пробормотал: – Я уже говорил, что никогда больше в это не ввяжусь. – Ты не можешь бороться со своими чувствами. – Мне лучше знать, – возразил он. – Я никому не приношу ничего хорошего, Сеф. Она покачала головой, чувствуя, что проигрывает. – Гиацинт так не думал, – тихо произнесла она. – И, могу поспорить, Аякс тоже так не думает. Бог музыки фыркнул: – Откуда тебе знать? Ты вообще здесь только из-за сделки, да и оказалась связана ею лишь потому, что отказалась разговаривать с Аидом. Персефона поджала губы, слова Аполлона ее больно ранили. Она и сама отлично это знала, ей ведь часто приходилось об этом вспоминать – каждый раз, когда она хотела позвонить и поговорить с Лексой, сходить с лучшей подругой на ланч, каждый раз, когда приходила в Элизий. С трудом сумев сдержать слезы, богиня прокашлялась: – И об этом решении я буду сожалеть всю свою оставшуюся жизнь. Не попрощавшись и не подав никакого знака, она исчезла, оставив Аполлона в одиночестве. Глава XXIV Гонки на колесницах Персефона приехала на стадион «Талария» вместе с Сивиллой, Левкой и Зофи. Снаружи арена больше напоминала здание из мрамора с многочисленными колоннами и арками зеркальных окон. В обычный июльский день они бы отражали красоту закатного солнца. Сейчас же они были покрыты льдом. Несмотря на непогоду, повсюду были люди, пробирающиеся по снегу к одному из множества входов по периметру стадиона. – Здесь пишут, что состязаться будут восемь героев, – сказала Левка, глядя в свой телефон. От сияния экрана ее белые глаза мерцали. – Три женщины и четверо мужчин. – Тут должно быть больше женщин, – сказала Зофи, сидевшая рядом с Левкой и возвышавшаяся над всеми остальными. – Мы намного лучше справляемся с болью.