— Убирайся! — повторила она. В глазах Андрея угасал последний луч надежды. Это длилось несколько долгих минут. Потом он ушел. По дороге из Инвернесса, огибающей Лох-Несс с севера, мчался экипаж. Никому и в голову не могло прийти, что он везет герцогиню д’Альбрак и ее свиту. Вот и кучер был поражен, когда увидел сошедшую с парохода симпатичную маленькую старушку, протянувшую ему для поцелуя руку с массивным перстнем, в котором сверкал бриллиант. Старую даму сопровождала другая, молодая, и она, видимо, хорошо знала Этель, потому что бросилась в ее объятия прямо на причале. Во время плаванья герцогиню мучила морская болезнь, и теперь она была бледна, как манная каша, что весьма ее огорчало, — ведь обычно ее щечки цвели, словно сирень в парижских садах. Что же касается ее спутницы, та выглядела значительно свежее. Она должна была всего лишь сопровождать герцогиню на пароходе и намеревалась тут же отплыть обратно. Однако она легко согласилась остаться и провести ночь в Эверленде. Этель покинула пристань на своем болиде, предоставив обеим дамам экипаж, чтобы они добрались до замка. За последним поворотом, прямо у озера, герцогиня в пятый раз велела кучеру остановиться и торопливо выбралась из кареты; ее мутило сильнее прежнего. — Мы почти приехали, — ободряюще сказал кучер. — Очень хорошо, прекрасно, я только на секундочку… — пробормотала герцогиня. — Если вам угодно, можете дойти пешком. Вон наш конюх. Он идет из замка и поможет вам добраться. — Нет, нет, спасибо, вы очень любезны. Все в порядке. Старушка в непомерно тяжелом платье с трудом забралась на сиденье и прилегла, подложив под голову сумку, битком набитую мотками шерсти. Ее хорошенькая спутница, едва сойдя с парохода в порту Аллапула, вскарабкалась, как обезьянка, на крышу экипажа и разлеглась там, глядя в серое небо. Точно так же она провела время и в море, выбрав верхнюю палубу и устроившись там на брезентовом чехле спасательной шлюпки. Она не любила замкнутые пространства. Оттого и придумала себе, из духа противоречия, такое прозвище — Кротиха. Лошади тронулись с места, но чуть замедлили ход, поравнявшись с молодым человеком, который шел навстречу со скрипичным футляром на спине. — Мисс Этель уже приехала? — спросил его кучер. Андрей, понурившись, не ответил и прошел мимо. Для него все было кончено. Лежа на крыше, Кротиха разглядывала две черные тучки в небе: одна проплыла мимо другой, но они так и не соприкоснулись. Если бы Андрей ответил кучеру, она, конечно, узнала бы его голос, обернулась и увидела его. Она вслушивалась в цоканье копыт, в шелест ветерка, скользившего вокруг нее, между чемоданами. Ей редко приходилось путешествовать. Даже здешний воздух — и тот казался ей непривычным. Андрей же не мог произнести ни слова. Он знал, что погиб. И уже представлял, как поезд увозит его родных в сибирские лагеря. Проходя мимо экипажа, он мельком взглянул в окошко. Занавеска была отдернута, и ему улыбнулась какая-то старая дама, полулежавшая на сиденье. Неужели это та самая герцогиня д’Альбрак? Кучер стегнул лошадь, экипаж рванулся вперед, и Кротиха поневоле отвлеклась от созерцания неба. Привстав, она взглянула назад, на дорогу. Она задумчиво смотрела на удалявшуюся мужскую фигуру, щурясь и отгоняя возникшую у нее безумную мысль. Нет, это невозможно. Откуда ему взяться здесь? И все-таки она не спускала глаз с силуэта юноши, пока тот не исчез в белой дорожной пыли. — Дорогая моя… Голос доносился снизу, из экипажа. Кротиха свесилась с крыши и заглянула в окошко. — Вам лучше, ваша светлость? Она произнесла эти слова с улыбкой. — Гораздо лучше, — ответила старая дама, собрав остатки былой энергии. Ее взгляд слегка прояснился, а цвет лица напоминал уже не манную кашу, а сливочное масло. Она прошептала: — Я хотела спросить вас, милочка: сколько юбок должны носить герцогини? Мне безумно жарко. — Можете снять все, что вам угодно. — Ну, как я выступила? — тихо спросила старушка, словно только что сошла со сцены. — Прекрасно! Вы были великолепны. Герцогиня д’Альбрак скромно улыбнулась. В обычной жизни ее звали Мари-Антуанеттой Булар. Все началось в Париже четыре недели назад. Однажды утром, перед тем как отправиться в полицейское управление на набережной Орфевр, комиссар объявил матушке о предстоящем визите своего учителя русского языка — тот должен был явиться завтра вечером. Они сидели в кухне вдвоем. Мадам Булар как ни в чем не бывало продолжала разливать кофе. — Я положила тебе в портфель бутерброд с ветчиной, — сказала она сыну. С самого первого класса школы, то есть еще с конца прошлого века, Булар каждое утро уносил с собой из дома бутерброд, приготовленный его матушкой. Как только Булар завернул за угол, мать сунула ноги в домашние туфли и бросилась вниз, к консьержке. Та раздвинула занавески на застекленной двери своей каморки. — Откройте, — прокричала мадам Булар. Дверь отворилась. — Завтра, — взволнованно сообщила старушка. Женщины переглянулись и схватились за руки. Наконец-то настал этот день. Они уже давно разработали план. На следующий день, с приходом темноты, около десяти часов вечера, в дверь Буларов позвонили. Комиссар и его матушка кончали ужинать. Булар с тревогой взглянул на часы. — Это твой Распутин? — спросила его мать. — Для него еще слишком рано. — Пойду взгляну, — сказала она. — Нет. Подожди. Булар отодвинул стул и направился в прихожую. Мать навострила уши. Комиссар вернулся в кухню: — Это мадам Дюссак. Она приглашает тебя послушать радио. Вот уже несколько недель, в любое время дня и ночи, консьержка поднималась к ним, чтобы предложить мадам Булар послушать какую-нибудь интересную передачу. — Ей это доставляет удовольствие, — в который раз объяснила матушка комиссару. — Мы с ней слушаем песни. Она встала из-за стола и сложила салфетку. — Ну конечно, иди и слушай сколько хочешь, — сказал комиссар, очень довольный тем, что матери не будет при его встрече с грозным Владом. Женщины спустились в привратницкую, погасили свет и стали ждать. Без пяти одиннадцать хлопнула входная дверь. — Вот он, — прошептала мадам Дюссак. Стервятник прошел мимо старушек, затаившихся в темноте за занавеской. В руке он держал шляпу. Его голова была обрита наголо и поблескивала в свете люстры. Влад толкнул стеклянную створку, ведущую на лестницу с правой стороны. При каждом его шаге перила дрожали сверху донизу. На седьмом этаже он позвонил, и там со скрипом отворилась дверь. Женщины крепко обнялись — для храбрости. Они вышли из каморки; мадам Булар несла на плече железный прут, а мадам Дюссак вооружилась штыковым ружьем, сохранившимся со времен Франко-прусской войны 1870 года. Дойдя до лестницы, женщины сложили свой арсенал на ступеньку. Мадам Булар кряхтела от напряжения. Опустившись на колени, они скатали ковровую дорожку. Под ней обнаружился люк, прикрывавший спуск в подвал с бетонными стенами. Он существовал здесь целых полвека — прежде в нем хранили уголь, но теперь, с переходом на газ, им уже не пользовались. Мадам Булар приподняла крышку люка, орудуя прутом, как рычагом. Мадам Дюссак сунула руки в щель. Пять минут спустя крышка была сдвинута, и перед ними разверзлась черная дыра четырехметровой глубины с остатками угля на дне — настоящая западня для диких зверей. Затем мадам Дюссак подсадила мадам Булар себе на плечи, и та выкрутила все лестничные лампочки. Между первым и вторым этажами воцарился непроницаемый мрак.