Бертиль и настоятельница пересекли внутренний двор, прошли по коридору и обогнули картофельное поле. — Отоприте дверь, сестра. Бертиль повиновалась. Вошла Кротиха. Матушка Элизабет коснулась губами ее лба. — Пойдемте со мной, дочь моя. Сейчас такое время, что нам лучше поговорить вон там. И она направилась к монастырской ограде. Кротиха поддерживала ее под руку. Бертиль смотрела им вслед. Они шли вдоль стены в сторону моря. — В последний раз ваши пилоты были просто душки! Мои сестры с радостью держали бы их здесь пожизненно. Но те почему-то не обнаружили в себе склонности к монашеству. Кротиха улыбнулась. Матушка продолжила: — Надеюсь, вы найдете для нас канадцев. Потому что с англичанами я объясниться не могу. Хотя красивому брюнету, которого ранили в голову, я поручила заново покрасить часовню. Поскольку ему было запрещено выходить на солнце, он проводил время с пользой. Они вошли в лес, в тень зеленых дубов. Было десять часов утра. Слабые солнечные лучи пробивались сквозь листву, почти не давая света. — Я нашла велосипед. Сейчас не сыщешь камер в радиусе ста километров, но мы набиваем шины сеном. И он отлично ездит. А в Париже есть камеры? — Не знаю. — Если вы их увидите, отправите нам? Я заплачу вам яйцами. Матушка Элизабет обладала невероятной энергией. Проходя мимо кустов, она хлестала по ним своей палкой. Кротиха держала ее под левый локоть. — А яйца? У вас в Париже есть яйца? — Нет. Лицо настоятельницы просветлело. — Сегодня ночью я как раз думала, что, если посылать двух наших сестер каждое воскресенье в Париж с сотней яиц и распродавать их по приходам, мы можем стать Рокфеллерами. Тогда я размещу в трапезной пятьдесят канадских пилотов, а на колокольне — пулеметы. Боши[37]продержатся недолго. Дорога вывела их прямо к морю. Кротиха сняла туфли. Матушка Элизабет прикрыла глаза руками. — Дочь моя, скажите мне сначала, не купается ли здесь Святой Иоанн? Кротиха оглядела пляж. — Нет. — Тем хуже. В щелке между пальцами настоятельницы мелькнула лукавая искорка. Теперь матушка внимательно смотрела на горизонт. — У вас есть жених? — Да. — Это хорошо. Подождите нашего Святого Иоанна здесь. Он скоро придет. А перед уходом загляните на кухню и попросите булочек. Говорят, в Париже от голода уже едят домашних кошек. Кротиха села на песок и сказала: — Большое спасибо, матушка. Вы не заблудитесь на обратной дороге? — К сожалению, нет, — ответила настоятельница, удаляясь. — Берегите себя, дочь моя. А если вдруг у вас возникнет желание стать монахиней… Места в аббатстве расписаны до конца света, но для вас я сделаю исключение. Настоятельница ушла, а Кротиха, совершенно ею очарованная, все еще сидела на берегу. Ей захотелось облачиться в монашеские одежды только ради того, чтобы каждое утро видеть, как эта женщина спасает мир. На несколько минут Кротиха забыла об участи родителей. Шум океана унес ее далеко от этих мест. Она думала об Андрее. Кротиха не совсем обманула матушку Элизабет, отвечая на вопрос о женихе. Она снова увидела Андрея одним летним утром 1937 года в студенческом общежитии на улице Бак в Париже. Теперь он не прятался. Некоторое время она следила за его перемещениями по городу. Однажды на Больших Бульварах он подсел к незнакомцу на террасе кафе. — Птенец погиб, — сказал мужчина. — Птенец? — Это прозвище пареньку дали там. — Какому пареньку? Ванго? — Замолчи. Андрей, казалось, был потрясен известием. — А мой отец? — Ты встрепенулся как раз вовремя. Если бы ты наконец не навел нас на Птенца, твой отец был бы уже мертв. Но он на свободе и вернулся к семье. — Я тоже хочу вернуться. — Как угодно, — сказал незнакомец и встал. — Ты свое дело сделал. Я велел Владу оставить тебя в покое. — Тогда я еду в Москву. Незнакомец ушел. Андрей остался один. Кротиха сидела перед вазочкой с мороженым — совсем рядом с ним, как в тот день, много лет назад, когда впервые осмелилась к нему приблизиться. Рука Кротихи так дрожала, что она боялась взяться за ложечку. Андрей встал и пошел по улице. К счастью, он забыл скрипку. На следующий день она приклеила ему на окно записку: «Ваша скрипка у меня». Всю ночь она смотрела на инструмент, лежавший перед ней в открытом футляре. Она знала: пока скрипка у нее, он никуда не уедет. Наверное, он очень удивился, увидев это послание на окне шестого этажа. Через неделю она приклеила новое: «Может быть, я вам ее верну». Когда она собралась оставить третью записку, то увидела на окне листок от Андрея: «Скрипка мне больше не нужна. Оставьте ее себе». Эти слова встревожили Кротиху. Назавтра, исписав несколько страниц, она спустилась по водосточной трубе в его комнату. Там никого не было: Андрей уехал. Но оставил московский адрес. Она спрятала скрипку и отправила письмо по почте. Пару месяцев спустя пришел ответ. Они переписывались два года. Это были письма, полные недомолвок. Только после четвертого письма Андрей догадался, что похититель его скрипки — девушка. А после седьмого понял, что эта воровка любит его уже четыре года. Началась война, и ответы от Андрея приходить перестали. Но Кротиха все равно продолжала писать, меняя тон в зависимости от того, как складывались отношения между Францией и Москвой. Первые письма она начинала словами: «Дорогой враг», последующие: «Мой милый союзник». Андрей же обращался к ней, как к невесте, сообщая, что зачислен в армию и уезжает на фронт: «Прощай, моя Эмили». Вот уже несколько месяцев всюду говорили о Сталинградской битве. Советская армия упорно отражала атаки немцев. Сидя на берегу, Кротиха с ужасом представляла, как ее милый союзник бьется с врагом на кровавом снегу. Посреди этого видения, в котором Андрей был скифом в меховой шапке, сидящим верхом на коне, Кротиха услышала крики чаек и чей-то голос: — Эмили! Не считая Андрея, лишь один человек мог назвать ее по имени — Ванго. Кротиха открыла глаза. — Святой Иоанн! — вскрикнула она. Она встала и подошла к нему с робкой улыбкой. Птицы взмыли в небо. — Здравствуй, Святой Иоанн! Она остановилась в нескольких шагах от него. Он держал в руках решетчатый ящик и большой пробковый буек. Ванго приехал сюда сразу после смерти Зефиро. Он снова почувствовал себя босоногим семилетним мальчишкой со спутанными волосами, хотя и был в четыре раза старше. Когда-то давно падре рассказывал ему об этом аббатстве, в котором прожил двадцать лет. Эта обитель, ставшая в начале века прибежищем для Зефиро, приютила и его. Теперь Ванго звали Святым Иоанном. Это имя придумала для него матушка Элизабет. Она говорила, что так переводится на французский язык имя Евангелисто. — Рад тебя видеть, Эмили. Он действительно обрадовался, ведь она была единственной ниточкой, связывающей его с прошлым. Она одна знала, что он жив. Для всего остального мира он сгорел в пламени «Гинденбурга». Ванго наконец сделал то, что хотел: разорвал роковую цепочку следов, которая тянулась за ним, и оставил преследователей на выжженной траве Лейкхерста. Он жил, почти не прячась. Он больше не хотел раскрывать тайну своей судьбы. Чуть дальше на берегу, в тени дубов, были похоронены Зефиро и тот неизвестный юноша, которого Ванго выдал за себя. Монахиням удалось вернуть во Францию их останки. В дни шторма волны доходили до могил. Тогда Ванго брал лопату и загораживал их, строя плотину, выкапывая рвы, как ребенок, спасающий песочный замок.