– Лев? Спасибо? – Мужчина обескуражен настолько, что даже челюсть отвисает. – А ты с моим сыном провела эти три дня? Потому что Лев и благодарность – вещи несовместимые. – Вы же видели на камерах, – пожимаю плечами, наполняя желудок пищей. – Знаете, он сказал, что один. Родных нет. – Последние двадцать лет у нас натянутые отношения. Проще сказать – никакие. За два десятка лет я видел его раз десять, и чаще ко мне доходили лишь записи с камер, как вчера. – Но попыток увидеться вы не оставляете? – Аня, – Игнатов откладывает приборы, наклоняясь и окутывая густым, но приятным ароматом дорогого парфюма, – Лев – мой единственный ребёнок. Как любой родитель, я люблю его несмотря ни на что. Чем бы он ни занимался, что бы ни совершал и где бы ни был – я думаю о нём. Конечно, мне бы хотелось, чтобы когда-нибудь он нашёл место и человека, которые принесут ему покой и остановят бессмысленную гонку без конечной цели. А пока я радуюсь лишь тому, что он жив и относительно здоров. – Он семью не планирует? – Он её не планирует с семнадцати лет. Да и кто по доброй воле свяжет свою жизнь с человеком, занимающимся таким ремеслом? Хотя… – вскидывает взгляд, наклоняет голову и с понятным лишь ему интересом, осматривает меня. – Такая, как ты, могла бы. – Как я?! – Ты Островская. Окружение определяет взгляды, принципы и принятие моментов, которые большинству видятся аморальными и даже жестокими. А судя по тому, что ты отвезла Льва не в больницу, а к Доктору, затем избавилась от машины и остывшего груза в багажнике, а сейчас при упоминании проделанных тобой действий спокойно жуёшь яичницу, эти самые моменты тебя не пугают. – Возможно, вы правы. Но жить на пороховой бочке в ожидании, что небезразличного тебе человека могут притащить с дыркой в теле, не является моей мечтой. Возвращаюсь мыслями к правильному Барни, понимая, что с ним в моей жизни не будет и щепотки пороха. Не так уже это и плохо. Наверное. – Ты ему подходишь, – выдаёт Игнатов, а я давлюсь кофе. – Вы из одного мира. Взращённые в одних условиях. Вы ведь нашли общий язык? – Павел Валерьянович, – хочу остудить мужчину, зашедшего в своих мечтах слишком далеко, – наш «общий язык» основывался на моём желании помочь и его невозможности найти помощь в ком-то ином. Случайность. – Я прожил долгую жизнь и давно сделал выводы: случайность – хреновый синоним для судьбы. Мы случайно встречаем нужных людей, случайно спасаем кого-то, случайно влюбляемся. Дело секунд, мгновений, вспышек, внезапных эмоций. Но смысл есть в каждом шаге, решении, задержке у дверей, опоздании, выбранном месте в автобусе и столике в кафе. Всегда помни об удивительном значении мелочей, Аннушка, и понятие случайностей приобретёт совсем другой смысл. – Говорите, как отец, – закатываю глаза, вспоминая папу, излюбленное занятие которого говорить подобными загадками, вкладывая смысл в то, что, по моему мнению, является пустым. – Одна школа, – на лице Игнатова проявляется довольная улыбка, – и опыт получен в одно и то же время. Сейчас проще всё – сказал и забыл. А тогда за каждое слово отвечать нужно было, и думать, прежде чем сделать. Каждая случайность могла стоить жизни. – А сейчас? – Почти так же. Только не так грязно. Да и знаешь… – Шеф, вызывали? Синхронно повернув головы, утыкаемся взглядами в двух парней. Распухший нос одного покрывает белая повязка, а левую руку второго поддерживает бандаж. С усилием вспоминаю лица, которые кажутся знакомыми. – Аннушка, не желаешь пойти ко мне в охрану? Оказывается, хрупкая девушка весом в пятьдесят килограмм куда эффективнее двух неповоротливых молодчиков, – громко смеётся, отчего мужчины опускают глаза в пол, а мне становится стыдно и хочется извиниться за несдержанность. – Сами сказали – доставить без повреждений. Мы и хотели аккуратно, без нажима и принуждения. А она сопротивление оказала, – произносит первый, щупая нос и кривясь от боли. – Кто ж знал, что малявка такой изворотливой окажется, – бубнит, не смея посмотреть на хозяина. – Ну заплачь ещё. – Стальные нотки, проскальзывающие в голосе Игнатова, остужают охранников. – Легко отделались. Лев бы на этом не остановился. – Бабу он себе нашёл подходящую, – косятся друг на друга, улыбаясь, но веселье заканчивается в тот момент, когда Игнатов поднимается и, оказавшись рядом, сжимает пальцами нос самого смелого. – Я предоставлю тебе возможность обсудить его выбор, как только он придёт за своей бабой. – Хозяин дома усиливает давление, и из травмированного носа парня хлещет кровь, орошая каплями белую рубашку. – И сломанный нос станет самым невинным повреждением. Если ты, конечно, останешься жив. – Павел Валерьянович… – гундосит, желая освободиться, но Игнатов даже не думает останавливаться. – Простите… не хотел обидеть девушку… и вашего сына… Возможно, отец Льва прав. Потому что вид крови и скулящего охранника, назвавшего меня «бабой», никак не влияет на мой аппетит. Спокойно поглощаю салатик, считывая дикий страх в глазах второго парня. Приятно, что хозяин дома и его подчинённые уверены в небезразличии Льва ко мне; неприятно лишь, что их домыслы не являются правдой. Мы провели вместе три дня. Слишком мало, чтобы возникло нечто большее, чем скрытая благодарность Глока, и слишком много, чтобы осознать – нам не по пути. Игнатов наконец-то отпускает парня, который валится на колени, закрывая нос рукавом и поглядывая на напарника. – Аннушка, мне нужно ненадолго уехать. Будь как дома. Пространство в твоём распоряжении. – Когда я могу уехать? Тёплый взгляд сменяется вечной мерзлотой. Ему не нравится, когда напоминают об обещаниях. – Вечером. Я просил сутки. – Хорошо. Только всё ещё не понимаю, зачем вам это. Лев не придёт. Ни сюда, ни в любое другое место. Я лишь кочка, через которую он легко переступил, чтобы продолжить движение в заданном направлении. – Я вернусь через несколько часов. Покидает столовую, кажется, так и не приняв мои доводы. Упёртый. Не спеша дожёвываю содержимое тарелки, пялясь на протяжении получаса в одну точку и наслаждаясь спокойствием. Отчего-то в этот момент представляю рядом Льва – сосредоточенного, серьёзного, отстранённого. Показная холодность, которую он преподносит всему миру, скрывает то живое, что ворочается внутри и иногда прорывается наружу. Какой он настоящий? Насколько я поняла, давно разорвал связь с отцом, покинув дом и тёплое крылышко, которое, уверена, прикрывало бы его до сих пор. Выбрал другую дорогу – опасную, кривую. Что заставило его пройти долгий путь в одиночку? Игнатов ни разу не обмолвился о матери Льва. И была ли она? А может, она бросила сына, и, узнав правду, он обозлился на весь мир? Бесконечная вереница вопросов, ответов на которые я никогда не получу. Да и зачем они мне? Как только поднимаюсь, из ниоткуда вырастают две девушки, застывшие у стола. Словно ждут чего-то, исподлобья посматривая на меня. – Вы закончили завтрак, Анна Константиновна? – Да. Спасибо. Тут же принимаются освобождать стол, а я лишь спустя пару минут понимаю, что ко мне обратились по имени-отчеству. Игнатов предусмотрительно оповестил прислугу о гостье, не забыв указать обращение. До вечера много времени, поэтому выскакиваю из дома, с удивлением отмечая, что нахожусь, скорее, на территории огромного поместья с обширным пространством. Прохожу вдоль аллеи сакуры, собирая сладковатый сливовый аромат, огибаю дом, наткнувшись на фигурные кустарники, разбавленные греческими статуями, и небольшой зелёный лабиринт, заботливо оформленный садовником. Под ногами шелестит мелкий гравий, а солнечные лучи ласково ложатся на плечи. Задний дворик встречает фонтаном, и я не задумываясь присаживаюсь на край мраморной чаши, окуная ладонь в прозрачную воду. Бросаю взгляд на внушительный дом, не понимая, зачем одному человеку столько пространства. Но вспоминаются слова Жени о женщине, которая периодически радует Игнатова. Возможно, всё это для неё? Наш дом меньше. Так захотела мама, уверяя папу, что большое не означает хорошее. Сколько себя помню, у нас всегда пахло выпечкой, и благодаря маме ароматы за последние двадцать лет не изменились. Несмотря на высокое ограждение и изолированность территории, по периметру передвигаются охранники, делая круг и сменяясь на середине, а затем, поприветствовав друг друга кивком, проходят мимо на новый виток. Кого охранять, если хозяина нет дома? Не моя забота. Ещё несколько часов, и Игнатов останется для меня лишь воспоминанием. Как и Лев. Направляюсь дальше, остановившись у кромки гравия и рассмотрев поле для гольфа, занимающее внушительную часть территории дома. Несколько построек, стоящие особняком в стороне, кажутся нежилыми. Почти завершаю круг, на миг задержавшись у боковой приоткрытой двери со стеклянными вставками, не привлекающей внимание. Но неожиданно из-за преграды раздаётся грохот, а затем звон бьющегося стекла и громкий женский голос, кричащий нечто невнятное. Осторожно подхожу, разглядев в щёлку коридор с несколькими дверьми, перед одной из которых останавливается девушка в форме. На подоле непонятные пятна, которые она старательно убирает полотенцем. – Она сегодня бешеная, – говорит кому-то, застыв в проёме. – Давно такого не было. Словно с цепи сорвалась. – Обед отменяется? Павел Валерьянович будет недоволен, – откликается второй женский голос. Его носитель скрыт от меня в боковой комнате. – Смотрит на меня диким взглядом, вот-вот в глотку вцепится. Я её боюсь, – переходит на шёпот. – Игнатов, конечно, платит бешеные деньги за смены, но даже они не перекрывают моего страха. – Ой, подумаешь, поднос на тебя перевернула. Первый раз, что ли? Почитай книгу. Это её успокаивает. – Да не хочет она меня слушать, Кать! Не хочет! Фукает и кривится, кричит: «Заткнись». Всю ночь не спала – шептала что-то, бродила, скреблась, – воспроизводит звук, прочертив ногтем по двери. – Аж мурашки по спине. Не хочу я больше ночью дежурить. Ну их, эти деньги. – Тогда я твои ночные заберу. Будешь только в день. А мне деньги нужны. Мы с мужем ипотеку взяли три месяца назад. – С удовольствием. Забирай. Вот чёрт, форма вся в мясном соусе. Запасная есть? – Пойдём, посмотрим. Вторая девушка показывается из укрытия, подхватывает первую, и две фигуры исчезают за дверью в конце коридора. Пространство погружается в тишину, и я протискиваюсь внутрь, желая унять любопытство. Мысленно ругаю себя, потому что я на подступе к очередной проблеме, которыми последние несколько дней усиленно заполняю свою жизнь. Но внутри свербит желание проникнуться тайнами этого дома и семьи Игнатовых, которые не так просты, как кажутся на первый взгляд. Отец Льва – радушный, открытый и с теплотой относящийся ко мне, уверена, напичкан тёмными моментами. И я вот-вот рискую узнать один из них, когда крадусь к двустворчатой массивной двери, застываю на пару секунду в нерешительности, а затем уверенно вхожу, совершенно не готовая к тому, что мне предстоит увидеть. Глава 13 Огромная комната с высокими потолками и множеством окон, завешанных плотными серыми портьерами, создающими мрачную поволоку в помещении. На полу покрытие почти чёрного цвета. Широкая кровать с резными стойками-колоннами и балдахином в стиле семнадцатого века занимает четвёртую часть пространства. В том же стиле кресла, два стула, комод и шкаф. На полу перевёрнутый поднос, тарелки, кружка и кусочки мяса, которые, видимо, и являлись обедом. Перед одним из окон, где занавески слегка приоткрыты, инвалидное кресло, в котором сидит женщина. Бесшумно ступаю, вдыхая запах лекарств и кориандра. Не сразу замечаю зажжённую свечу, источающую непривычный резкий аромат. Сердце мечется в грудной клетке, уговаривая покинуть комнату, но я делаю шаг за шагом и, подойдя, заглядываю в лицо той, что сидит спиной. Женщина лет шестидесяти: спутанные, сальные седые волосы собраны наспех в хвост, а лицо, достаточно гладкое, покрыто налётом серости. Глаза приоткрыты, но взгляд направлен в пустоту, сквозь окно и пространство. Она, словно застывшая восковая фигура, безжизненно съехавшая набок, пугает. И пока я рассматриваю незнакомку, приблизившись вплотную, она дёргается, встрепенувшись и вынырнув из забытья, перевешивается на другую сторону и впивается в меня взглядом. И сейчас я солидарна с мнением девушки, опасающейся за свою жизнь, потому как поблёкшие зелёные глаза словно в душу заглядывают, наматывая на кулак мою выдержку. – Костя… – поднимает руку, поглаживая мой лоб пальцами и улыбаясь, словно ошалелая. Лицо преображается, сияя радостью – детской, неподдельной. Тонкие губы трясутся, а затем она всхлипывает, прижимая мою голову к коленям. – Костя… Отчего-то сразу понимаю, что она говорит о папе, с которым, видимо, знакома. У меня его глаза, и сейчас я, словно его отражение, волную новую знакомую. – Я Аня. Дочь Кости. Вы знаете моего отца? – Я знаю… Да… Знаю… – Взгляд незнакомки мечется, словно ленивая память подкидывает ей воспоминания, которые она не может собрать воедино. – Как вас зовут? – Меня зовут… Зовут… Он зовёт. Иногда. Приходит и зовёт. Но я прячусь от него… – наклоняется вплотную, чтобы улыбнуться и прошептать: – Он меня не находит, – едко хихикает. – Ищет-ищет. Ходит, зовёт, а меня нет. Он не найдёт… Никогда… – Кто? Павел Валерьянович? При упоминании имени Игнатова черты лица женщины заостряются, взгляд наполняется горечью, сменяясь ненавистью – жгучей, яркой. Она впадает в транс, раскачиваясь, мычит, стонет, шевелит губами только ей понятные слова. Но спустя несколько минут вновь оживает, охает и возвращает внимание мне.