– Сидел? Да. Но передвигается он пока с большим трудом. – С большим трудом… – В груди щемит, отползаю к машине, чтобы опереться о железный бок. – Как? – Отчего-то слёзы мгновенно высыхают, и теперь я хочу услышать объяснения от Игнатова. – Разобрался со связкой Кирилов – Андросов, перекинувшись на более мелких участников. Но всё оказалось сложнее, чем предполагалось изначально. Попал в больницу как неизвестный: ни документов, ни понимания, кто он такой. До меня дошёл слух о жёсткой заварушке, и я начал искать. Мои люди проверяли больницы и нашли Льва. Травма позвоночника… Операция, почти сразу же вторая. Он всё время куда-то рвался. Я не понимал, пока он не увидел фото с твоей свадьбы. – Помню, как растиражировали снимок со свадьбы дочери известного кондитера. – И потух. Во всех смыслах. Момент – и от моего сына осталась безжизненная оболочка, которая иногда говорила и рявкала на меня. Часами смотрел в потолок. А дальше наступило время двигательной реабилитации, на которую, как ты понимаешь, Лев просто забил. Никакие уговоры не помогали… Забрал его домой, предварительно оборудовав комнату с тренажёрами, массажный зал, кабинет для медперсонала, который дежурил круглосуточно. Двигаться он не желал. Зашёл с другой стороны: приходил к нему и читал долгие, зудящие лекции нудного родителя. Выводил его из себя, и на почве злости он понемногу начал двигаться. Исключительно чтобы свалить от меня подальше. Но этого всё равно было мало. Немного желания и стремления встать на ноги, и Лев бы уже бегал, но… Я решил, что ему необходим существенный стимул, – опускает взгляд, упираясь в мой живот. – Это ведь мой внук? – Внучка, – поправляю Игнатова. – Внучка… – перекатывает слово на языке, с жадностью смакует и, прикрыв глаза, улыбается. – У меня будет вну-у-учка… – Откуда вы узнали? – Две недели назад мне позвонил Костя. Дико орал. – Что именно? – Предполагаю, меня сдал Гриша, потому что Тася, несмотря на привязанность к папе, по щелчку не расколется. – Что мой сын-гондон обрюхатил его дочь и свалил в туман. Крыл меня, не выбирая выражений, но мне было плевать, – лыбится Игнатов, – потому я сидел и думал только об одном – у рода Игнатовых будет продолжение. И это не просто мечта – всё уже реальность. – Я здесь не случайно, верно? – Костя поделился, что вы прилетите на свадьбу в Москву. Думал, как заманить тебя… Но всё решилось само собой, когда Женя сказал, что ты собралась в гости к его женщине. – Всё зря, – всматриваюсь в серое небо, которое сейчас совсем не такое, как в августе. Будто сама природа воспроизводит то удручающее, что покоится на дне моей уставшей души. – Каждый сказал, что хотел. – Иногда достаточно одного откровенного разговора, чтобы всё исправить. – Иногда достаточно его же, чтобы сделать ещё хуже. – Внутри меня звенит потребность вернуться и поговорить со Львом, но обида, перекрывающая все имеющиеся чувства, не позволяет сдвинуться с места. – Он мог сказать, что оказался в сложной ситуации. Вы тоже могли. – Не мог. И знаешь, я его отчасти понимаю, – Игнатов пристраивается рядом, оказавшись вплотную ко мне. – Когда женщина видит в тебе монолит, способный укрыть от всего, сберечь, спасти, решить любую проблему, сложно показаться ей беспомощным и недееспособным. Лев был именно таким. Он не говорил, но уверен, если бы ты увидела его в таком состоянии, его бы размазало. – Но ведь родные люди созданы для того, чтобы принимать нас любыми. – Привыкший к одиночеству, он пока не понимает, что даже самые сильные иногда могут себе позволить роскошь быть слабыми. Любящий не осудит – он примет твою слабость как свою. Но его можно научить, Аннушка, и у меня есть надежда, что это сделаешь именно ты. – Не знаю, смогу ли до него достучаться… – В тебе прекрасно сочетаются ум и смекалка отца, приправленные гибкостью и женской мудростью. И если грамотно воспользоваться этим коктейлем, даже Лев прогнётся. У тебя есть выбор: сесть в машину и отправиться к подруге или вернуться, чтобы попытаться ещё раз. Решать только тебе. Отталкивается и спешит в дом, оставив меня наедине с терзающими, тяжёлыми мыслями. Внутри клокочет обида за брошенные Львом слова, и понимание, что за каждым из них скрывается крик о помощи того, кто боится признаться в собственной слабости. Уйти сейчас, значит отказаться от него, выстроив другую, правильную жизнь. Я плохо представляю себя рядом с Барни, или с кем-либо ещё, потому что образ Льва перекрывает моё будущее зловещей тенью, не оставив возможности подарить сердце другому мужчине. Игнатов прав – решать только мне. Глава 28 Несколько минут теряюсь в раздумьях, а затем уверенно иду обратно, скидываю на пороге шубу и сапожки, чтобы подкрасться бесшумно к двери. В щёлочку наблюдаю, как Лев, с трудом поднявшись, переставляет ноги с помощью палочки. Пыхтит и матерится, но идёт, пока не опускается в кресло, издав нечто среднее между стоном и рёвом. Игнатов не соврал, и мой киллер действительно в затруднительном положении. Не пожелал признаться, спустив с порога всех собак в виде необоснованных претензий. Был уверен, что я вышла замуж по причине чувств; я же убедила себя, что Лев от меня отказался. Протискиваюсь в небольшой просвет, приближаюсь, теряясь в грохоте собственного сердца, пока не понимающего, что делать дальше. Но стоит оказаться у Льва за спиной, руки независимо от моего желания скользят по его плечам и обвивают. Он вздрагивает, замирает и молчит. Секунды, превращающиеся в вечность, обрываются, когда тяжёлая мужская ладонь накрывает мою. Простой жест, дающий понять: всё, что было сказано двадцатью минутами ранее, обнулилось. Обхожу, присаживаюсь на широкий подлокотник, не выпуская ладони, так уютно устроившейся в его большой, и трусь щекой о волосы, которых почти нет. – Я приму тебя любого: полусонного, злого, дикого, беззаботного, весёлого или разбитого. Любого. И тебе не должно быть за это стыдно. Достаточно ли этих немногих слов, чтобы Лев понял, насколько дорог мне? Или же я хочу слишком многого? – Отец всё рассказал? – Да. – Жалости я не потерплю. – Даже не надейся! Её ты точно не заслужил. – Уверенное заявление, за которое я поплачусь. – Ты мог всё рассказать… – Не мог. Лежал, пялился в потолок и не знал, смогу ли хотя бы двигаться. Никаких прогнозов и обещаний, только ожидание невозможного. Обещал прийти за тобой, а сам оказался в положении беспомощного. Отец таскал на себе и слюни подтирал… Не мог позволить, чтобы ты увидела меня таким. Овощ с призрачным шансом на выздоровление. Что я мог тебе предложить? – Например, себя? – Дура ты всё-таки, Дефектная, – горько усмехается, прижимаясь теснее. – Не отрицаю. Потому что только дура способна повестись на тебя. – Ах, так? – тянет ладонь, утыкаясь взглядом в обручальное кольцо на левой руке, а затем медленно стягивает с пальца и бросает за спину. – Он ко мне ни разу не прикасался, – предвижу вопрос, готовый сорваться с мужских губ. – Кстати, твоя догадка оказалась верна… – А я говорил, что с ним не так что-то. Ну не может нормальный, физически здоровый мужик не трахнуть это. – Глаза устремляются на мою грудь, которая за последние месяцы стала значительно больше. – Они стали больше, – рука ныряет под свитер, поднимая его и сжимая холмики, а затем зарывается носом и успевает лизнуть кожу. – Если посмотришь ниже, там ещё кое-что имеется. Вдруг ты не заметил. Лев несмело прикасается к животу, раскрывая ладонь, ведёт, исследуя. И мне бы хотелось, чтобы дочка толкнулась, но она замерла, словно в ожидании. – Значит, он мой? – Она. Девочка. – Девочка… Я даже не знаю, что должен сейчас чувствовать, – поднимает растерянный взгляд, и такого Льва я вижу впервые. – Или я что-то должен сказать? – Ты ничего не должен. – Лев сводит брови к переносице, и я понимаю, что неверно выразилась. – Всё придёт, когда наступит нужный момент. Но скажу одно – твоего отца распирает от счастья в ожидании внучки. – Он узнал не сегодня? – Две недели назад папа устроил мне допрос с пристрастием, чтобы выяснить, почему, имея свой дом и законного мужа, я по-прежнему ночую в своей комнате. А затем, предполагаю, надавил на Гришу, чтобы выяснить подробности. Итог: позвонил Павлу Валерьяновичу с претензиями в твой адрес. – Значит, Островский переступил через себя и набрал моего папашу? – Когда дело касается благополучия детей, давние обиды отходят на второй план. Появляется нечто более важное – беспокойство за жизнь, которая важнее собственной. – Не обещаю, что смогу стать хорошим мужем. Не гарантирую, что способен быть отцом. – У тебя нет выбора, Лёвушка, – поднимаю его лицо, что прикоснуться к губам, по которым тосковала долгие месяцы. – Если в дело вмешался Константин Сергеевич, значит, решил, что быть тебе ещё одним паршивым зятем. Так что выбор прост: либо ты часть нашей семьи, либо труп. – Дай подумать, – отстраняется, – даже не знаю, какой вариант лучше. Возможно, второй не так уж и плох… – Я не уточнила, – притягиваю Льва ближе, угрожающе прищуриваясь, – труп из тебя могу сделать я. Главное, найти правильную точку, – скольжу ладонью по его груди, останавливаясь в области сердца, но меняю траекторию, чтобы опуститься и сжать сквозь ткань член, который мгновенно реагирует на прикосновение, – очень-очень важную и достаточно болезненную, – сжимаю пальцы, отчего Лев шипит. – Полегче, Дефектная, – прикусывает сосок, а затем зализывает через ткань, вызвав неконтролируемую дрожь предвкушения, – там всё дымится. – Да? Что, за пять месяцев ни на кого не залез? – Первые два нихера не чувствовал, а остальные пришлось гонять в ручном режиме. – О ком фантазировал? – оставляю касание на его шее, а затем прикусывая мочку. – О тебе, – пересаживает к себе на колени, и я основательно ёрзаю, чувствуя, как в бедро упирается ставший твёрдым член. – Точнее, о твоём язычке, который усердно вылизывает мой член. Может, доставишь приятное больному? Впивается в мой рот, стягивая свитер и освобождая доступ к груди. Мнёт, сжимает, губами зарывается со стоном в ложбинку, словно оголодавший, наконец добравшийся до желанного лакомства. Выгибаюсь, насколько позволяют живот и кресло, чтобы промычать нечто невнятное, но такое понятное Льву. Мы начали с серьёзного разговора, который незаметно превратился в стонущую парочку, истосковавшуюся друг по другу. И вообще, способны ли мы на нечто серьёзное? Или же я многого хочу от того, с кем рядом провела две недели? Возможно ли проникнуться чем-то глубоким за столь короткий промежуток времени? – Ты что-нибудь чувствуешь ко мне? – слетает с языка зудящее и такое необходимое мне сейчас. Лев замирает, а затем медленно поднимает голову, окидывая осознанным взглядом. Минута тишины, превращающаяся в вечность и разрывающая душу. – Я чувствую, как ты меня бесишь, – произносит с улыбкой, съезжая с темы и уловив моё разочарование. – Но делаешь это настолько охуительно, что я готов терпеть твои выходки всю жизнь. Своеобразно. В стиле Глока. Но это и так больше, чем я могла бы вытащить из него. Любая другая не поняла бы, обвинив в хамстве, но я знаю Льва, которому непросто открыться. Ему ещё предстоит смириться с понятием «семья», от которого он так долго бежал. Отвечаю на его горячий поцелуй, принимая слова. Ныряю ладонью под резинку спортивных штанов, обхватив горячий член. Издаю неконтролируемый стон, открыто показывающий, как скучала по его «палке», чем вызываю бурные эмоции мужчины, срывающего лиф и пожирающего мою грудь. – Хочу тебя, – кружит влажными дорожками, смакуя соски. – Хочу, хочу, хочу… – А тебе можно? – А тебе?