– Обедала пиццей? – спросила Мирна, выуживая гриб из волос Клары. – Да. Рейн-Мари меня приглашала, но я была не в настроении. Мирна взглянула на мольберт и сразу поняла, почему Клара не в настроении. Ее подруга снова впала в одержимость портретом. Даже мертвый, Питер по-прежнему умудрялся разрушать искусство жены. – Хочешь поговорить? – спросила Мирна, подтаскивая к себе табуретку. Клара положила кисть и с такой яростью провела рукой по седеющим волосам, что из них посыпались кусочки пеперони и хлебные крошки. – Я больше не понимаю, что делаю, – сказала Клара, показывая на портрет. – Словно впервые в жизни взяла в руки кисть. О боже, что, если я не сумею? Она в панике посмотрела на Мирну. – Сумеешь, – заверила ее Мирна. – Может быть, ты просто пишешь не тот портрет. Может быть, еще слишком рано писать портрет Питера. Питер как будто наблюдал за ними. На его красивом лице застыла едва заметная улыбка. Мирна спросила себя, осознает ли Клара, что уже сумела передать главное в своем покойном муже. Мирна очень хорошо относилась к Питеру, но прекрасно понимала, каким сукиным сыном тот бывал. Вот таким, как на картине Клары. И еще Мирна не могла понять, добавляет ли Клара что-нибудь к портрету или убавляет от него. Не делает ли она Питера все менее и менее материальным? Она отвернулась, слушая рассказ Клары о том, что произошло. С Питером. Мирна хорошо знала эту историю. Она была там, когда это случилось. Но все же не прерывала подругу. Выслушивала ее снова и снова. И с каждым разом Клара избавлялась от частички невыносимой боли. От собственного чувства вины. От печали. Клара словно вытаскивала себя из океана, она все еще источала горе, но больше не тонула. Клара высморкалась и отерла слезы. – Как у Гамашей – интересно было? – спросила она. – И вообще, который теперь час? Почему ты в пижаме? – Сейчас половина двенадцатого, – сказала Мирна. – Мы можем пройти в кухню? «Подальше от этой чертовой картины», – подумала Мирна. – Чай? – спросила Клара. – Пиво? – предложила Мирна и вытащила из холодильника две бутылки. – Что случилось? – спросила Клара. – Ты знаешь, что я поступила в Труппу Эстри, – сказала Мирна. – Только не проси меня опять делать им декорации, – всполошилась Клара. Поскольку Мирна не ответила, Клара поставила пиво и потянулась к руке подруги: – Что случилось? – Пьеса, которую мы ставим. «Она сидела и плакала»… – Мюзикл? Но Мирна не улыбнулась: – Антуанетта вымарала имя автора на рукописи. Она хотела сохранить его в тайне. Клара кивнула: – Вы с Габри так радовались, думали, что автор, возможно, Мишель Трамбле или Леонард Коэн. – Габри надеялся, что это Уэйн Гретцки. – Уэйн Гретцки – хоккеист, – возразила Клара. – Ну ты же знаешь Габри, – сказала Мирна. – Как бы то ни было, Антуанетта сказала, что она хочет привлечь внимание, разбудить интерес. Заставить людей говорить о постановке. – А на самом деле? – спросила Клара, предчувствуя, к чему клонит подруга. – Как выясняется, пьеса эта знаменита, – сказала Мирна. – Но не в том смысле, в каком мы надеялись. Ее написал Джон Флеминг. Клара отрицательно покачала головой. Это имя ничего ей не говорило. Но все же ею овладело какое-то неясное чувство, довольно неприятное. Мирна ждала. Клара отвела взгляд, пытаясь вспомнить это имя. Этого человека. Джона Флеминга. – Мы что, знакомы с ним? – спросила она. Мирна помотала головой. – Но мы его знаем? Мирна кивнула. И тогда Клара вспомнила. Заголовки. Телевизионную картинку: толпа фотографов, отталкивающих друг друга, чтобы сделать снимок маленького человека в аккуратном костюме, которого ведут в суд. Как же настоящие монстры не похожи на кинематографических! Джон Флеминг действительно был знаменит. Рут закрыла последнюю страницу сценария и положила на стопку бумаги руку с набухшими венами. Потом, приняв решение, она разожгла огонь в камине, взяла сценарий и какое-то время держала его над огнем, обжигающим ее тонкую кожу. Но все же не смогла сделать это. – Оставайся здесь, – приказала она Розе, которая наблюдала за ней из своего фланелевого гнездышка. Отыскав небольшую лопатку, Рут вышла во двор, опустилась на колени и принялась копать. Срезала траву и стала вгрызаться в почву, с трудом преодолевая каждый дюйм, словно земля знала о намерениях старухи и противилась им. Но Рут не сдавалась. Если бы она решила докопаться до твердой породы, то и тут бы не отступила. Наконец она достигла глубины, отвечающей ее целям. Рут взяла рукопись и положила в ямку, потом засыпала землей, подгребая ее руками. Она уселась на пятки под темным небом и подумала, не произнести ли что-нибудь. Короткую молитву. Или проклятие? Наконец она прошептала над перекопанной землей строки из собственного стихотворения: Вот час настал, и тьма накрыла свет, и ничего другого нет; остались лишь воспоминания… Она поднялась на ноги, посмотрела вниз и подумала о том, что сделала. И о том, что сделал он. Воспоминания о страхе[11]. Наверное, ей следовало сказать что-нибудь Арману. Но может, все и обойдется. Может быть, оно останется похороненным. Рут вошла в дом и заперла за собой дверь. Глава четвертая – Наверное, я не буду участвовать в постановке, – сказал Габри. Утренний наплыв посетителей в бистро сошел на нет, а клиенты, останавливавшиеся в его гостинице на выходные, уехали. Габри сидел в удобном кресле у эркерного окна в книжном магазине Мирны. Мирна сидела напротив него в своем насиженном кресле, которое за долгие годы успело принять ее обширные формы. Рядом с ней на полу стояла стопка книг, ожидающих, когда она наклеит на них ценники и поставит на полки. Заглянув в окно с улицы, Мирну и Габри можно было бы принять за манекены, если бы не мрачное выражение лиц. – Я решила не участвовать, – сказала Мирна. – Правильно ли мы поступаем? – спросил Габри. – Премьера совсем близко, а если мы откажемся, я не знаю, что будет делать Антуанетта.