– Как? – Застываю, мгновенно вспомнив комментарии насчет удобрений и трактора. – Вы такая… необычная. Я никогда не встречал человека, который говорил бы именно то, что думает. Во всяком случае, девушки. – При желании я могла бы сказать гораздо больше. Он только вздыхает. – Когда я увидел ваше лицо, там, около трактора… Поверьте, я не такое ничтожество. Вдруг я понимаю, что, говоря о моей необычности, он, возможно, не имел в виду, что я ненормальная дылда. Может быть, он говорил в хорошем смысле. – Я приехал пригласить вас поужинать где-нибудь в городе. Мы могли бы… – Он встает. – Могли бы… ну, не знаю, выслушать друг друга. Я потрясена. Голубые ясные глаза устремлены на меня, будто для него действительно важен мой ответ. Я уже готова сказать «да» – ну с чего бы мне отказываться? – но тут вспоминаю, как он обращался со мной. Напился как скотина, только чтобы не общаться. Вспоминаю, как он сказал, что от меня разит удобрениями. Мне понадобилось целых три месяца, чтобы перестать об этом думать. – Нет! Благодарю. Но действительно не могу представить худшего времяпрепровождения. Он кивает, не поднимая головы. Поворачивается, спускается по ступеням. И говорит, уже открывая дверь машины: – Простите. Я приехал, чтобы сказать именно это, и, полагаю, все же сказал. Стою на террасе, краем сознания отмечая неверные сумеречные звуки: гравий шуршит под ногами Стюарта, в сгущающейся тьме пробежали собаки. Молнией проносится воспоминание о Чарльзе Грее, единственном поцелуе в моей жизни. Как я отодвинулась тогда, решив отчего-то, что поцелуй предназначался не мне. Стюарт садится за руль, локоть торчит из окна. Он по-прежнему не поднимает глаз. – Подождите минутку, – окликаю я. – Только надену свитер. Нам, девушкам без личной жизни, никто не рассказывает, что воспоминания могут быть почти такими же приятными, как сами события. Мама героически взбирается на третий этаж и стоит у моей кровати, но я притворяюсь, что сплю. Хочу насладиться в полной мере. Вчера вечером мы поехали в «Роберт Э. Ли». Я надела светло-синий джемпер и узкую белую юбку. Пришлось позволить маме причесать меня, чтобы унять ее нервические путаные инструкции. – И не забывай улыбаться. Мужчинам не нравятся девушки, которые весь вечер сидят с постной физиономией. Да, и не сиди, как индейская скво, скрестив… – Погоди, так что нужно скрестить – ноги или только лодыжки? – Лодыжки. Ты что, совсем ничего не помнишь из уроков этикета миссис Раймер? И не тушуйся, ври напропалую, расскажи, что ходишь в церковь каждое воскресенье, и всякое такое, да, и не грызи кубики льда, это просто ужасно. А если в беседе вдруг образуется пауза, расскажи о нашем троюродном кузене, члене городского совета в Костюшко… Непрерывно причесывая и приглаживая, причесывая и приглаживая, мама старалась разузнать, как я с ним познакомилась, что произошло на прошлом свидании, но я все-таки умудрилась сбежать. Мне хватало собственной каши в голове. Мы со Стюартом добрались до отеля, уселись за столик, расстелили на коленях салфетки, но тут подошел официант и сообщил, что они скоро закрываются. И могут предложить только десерт. Стюарт притих. – Что… вы хотели бы, Скитер? – спросил он, и я тут же напряглась, подумав, что он опять собирается надраться. – Я буду только кока-колу. И много льда. – Нет, – улыбнулся он. – Я имел в виду… от жизни? Чего вы хотите от жизни? Мгновенно вспоминаю, что советовала ответить на подобный вопрос мама: красивые здоровые дети, муж, о котором буду заботиться, сверкающая кухня, чтобы готовить вкусную и полезную еду. – Я хочу быть писательницей. Или журналисткой. Или и тем и другим. На этот раз он посмотрел мне прямо в глаза. – Мне нравится эта идея, – сказал он, не отводя взгляда. – Я много думал о вас. Вы такая умная, красивая и… – тут он чуть улыбнулся, – высокая. Красивая? Мы ели клубничное суфле и выпили по бокалу шабли. Он рассказывал, как сложно приходится, если нефтяной пласт обнаруживают под хлопковым полем, а я рассказывала, что мы с секретаршей – единственные женщины в нашей газете. – Уверен, вы пишете о чем-то настоящем. О том, во что верите. – Спасибо. Я… тоже на это надеюсь, – кивнула я, но ни словом не обмолвилась об Эйбилин и миссис Штайн. Мне не приходилось прежде так близко видеть мужское лицо, и я обратила внимание, насколько его кожа плотнее и темнее моей, а жесткая светлая щетина на щеках и подбородке, казалось, прорастала под моим взглядом. От него пахло крахмалом. И хвоей. И не такой уж у него острый нос. Официант позевывал в углу, но мы говорили и говорили, не обращая на него никакого внимания. И в тот момент, когда я уже жалела, что не вымыла голову с утра, и была почти счастлива, что хотя бы почистила зубы, он совершенно неожиданно поцеловал меня. Прямо посреди ресторана «Роберт Э. Ли» он медленно поцеловал меня, открытым ртом, и каждая клеточка моего тела – кожа, ключицы, подколенные ямки – все внутри меня вспыхнуло ярким светом. Днем в понедельник, через несколько недель после свидания со Стюартом, я заезжаю в библиотеку перед тем, как отправиться на встречу Лиги. Пахнет здесь, как в школе, – клеем, скукой, блевотиной и дезинфекторами. Я пришла взять книги для Эйбилин и посмотреть, нет ли литературы о жизни домашней прислуги. – Ой, привет, Скитер! Боже. Только этого не хватало. Сьюзи Пернелл. В школе она считалась самой безудержной болтушкой. – Э-э… привет, Сьюзи. Что ты здесь делаешь? – Я работаю тут в комитете Лиги, помнишь? Ты обязательно должна к нам присоединиться, Скитер, это так здорово! Ты сможешь читать все последние журналы, подшивать бумаги и даже ламинировать библиотечные карточки. – Сьюзи принимает соответствующую позу рядом с громадным аппаратом – прямо телешоу «Идеальная цена». – Как это увлекательно. – Ну, а что предложить вам сегодня, мэм? У нас есть детективы, любовные романы, книги о макияже, о прическах. – Она выдерживает паузу, многозначительно улыбаясь. – Уходе за розами, украшении дома… – Я просто поищу что-нибудь, спасибо, – перебиваю я. Уж как-нибудь разберусь, не заплутаю среди стеллажей. Не сообщать же ей, за чем именно я пришла. Прямо слышу, как она шепчет подружкам по Лиге: «Я знала, что с этой Скитер Фелан что-то не так, она искала материалы про негров…» Перебираю карточки каталога, просматриваю полки, но о прислуге ничего нет. Лишь в документальной литературе нахожу единственный экземпляр «Фредерик Дуглас, американский раб». Радостно хватаю, представляя, как отнесу ее Эйбилин, но, открыв, обнаруживаю, что вся середина книжки вырвана. И надпись химическим карандашом: КНИГА НИГГЕРА. Меня взволновали не столько слова, сколько сам вид их, почерк – надпись сделана явно двоечником. Оглядевшись по сторонам, сую книжку в сумку. Это лучше, чем вернуть ее на полку. В разделе «История Миссисипи» пытаюсь разыскать хоть что-нибудь, имеющее отношение к расовой проблеме. Но нахожу лишь книги о Гражданской войне, карты и старые телефонные справочники. Приподнявшись на цыпочки, шарю на верхней полке. И рядом с «Отчетами о наводнениях в пойме реки Миссисипи» обнаруживаю брошюру. Человек обычного роста никогда бы ее не заметил. Брошюра тоненькая, отпечатанная на почти прозрачной бумаге, вся помятая. «Сборник Законов Джима Кроу»[31] – гласит заголовок. Переворачиваю шуршащие страницы. Это всего лишь список законов, определяющих, что позволено и не позволено цветным в Южных штатах. Бегло просматриваю первую страницу. Ничего угрожающего или, напротив, доброжелательного, просто констатация фактов. Никто не смеет требовать от белой женщины ухаживать за больными в помещении, где находятся негры. Белый человек имеет право вступать в брак только с белым. Любой союз, заключенный в нарушение этого пункта, считается недействительным. Цветной парикмахер не имеет права обслуживать белую даму или девушку. Ответственные лица обязаны следить, чтобы цветных не хоронили в той же земле, что и белых. Между школами для белых и цветных не должно происходить обмена книгами; книги используются представителями той расы, кто первым прикоснулся к ним. Я, как завороженная, прочла четыре из двадцати пяти страниц – невероятно, сколько законов нас разделяет. Неграм и белым запрещено пользоваться одними и теми же водоразборными колонками, кинотеатрами, общественными туалетами, бейсбольными стадионами, телефонными будками, цирками. Негры не смеют зайти в ту же аптеку или купить почтовые марки в том же окошке, что и я. Я вспомнила Константайн. Как-то мы всей семьей поехали в Мемфис и взяли ее с собой, а шоссе размыло, но мы вынуждены были ехать по бездорожью, потому что знали – в отель нас с ней не пустят. Странно, но ни один из сидевших в машине белых не произнес это вслух. Мы все знаем об этих законах, мы живем по ним, но никогда их не обсуждаем. Я вообще впервые вижу их записанными. Барные стойки, ярмарки, бильярдные столы, больницы. Пункт сорок семь пришлось перечитать дважды, в силу его странной иронии. Правительство будет финансировать постройку отдельных зданий для обучения слепых граждан черной расы. Усилием воли заставляю себя остановиться. Заталкиваю было брошюру на место, убеждая себя, что пишу книгу не о законодательстве Юга, что это пустая трата времени. Но потом словно что-то щелкает в голове, и я осознаю – нет никакой разницы между этими государственными законами и планами Хилли по сооружению отдельного туалета для Эйбилин в гараже. На последней странице крупным шрифтом напечатано: «Собственность Юридической библиотеки Миссисипи». Брошюру-то вернули не в то здание. На чистом листочке бумаги торопливо записываю собственное открытие: «Джим Кроу или “туалетная инициатива” Хилли – в чем разница?» – и засовываю листок в брошюру Прячу находку в сумку За стойкой громко чихает Сьюзи. Направляюсь к выходу Совещание Лиги через тридцать минут. Еще раз дружески улыбаюсь Сьюзи. Она что-то бормочет в телефонную трубку. Украденная брошюра словно пульсирует в сумке. – Скитер, – шепотом окликает меня Сьюзи, широко распахнув глаза, – я слышала, ты встречаешься со Стюартом Уитвортом? От подчеркнутого «ты» в ее вопросе улыбка моя гаснет. Делаю вид, что не расслышала, и выхожу на залитую солнцем улицу. Я никогда в жизни не воровала. И немножко довольна, что первый опыт состоялся под бдительным взором Сьюзи. Как по-разному мы получаем удовольствие, мои подруги и я. Элизабет торчит за швейной машинкой, старается, чтоб ее жизнь выглядела «покупной». Я – за машинкой пишущей, изливая на бумагу то, что не хватает духу произнести вслух. А Хилли отдыхает душой на трибуне, разъясняя шестидесяти пяти дамам, что трех банок консервов на человека недостаточно, чтобы накормить НГДА. Несчастных Голодающих Детишек Африки, в смысле. Однако Мэри Джолин Уокер полагает, что вполне достаточно. – И потом, разве это не слишком дорого, везти эти консервы через весь мир, в Эфиопию? – вопрошает она. – Разве не разумнее просто послать им чек? Собрание официально пока не началось, но Хилли уже на трибуне. В глазах – неистовый блеск. Сегодня Хилли созвала внеочередное заседание. В июне многие члены Лиги разъезжаются на летние каникулы. Затем в июле сама Хилли уезжает на три недели к морю. Ей невыносимо тяжело даже представить, как это город сможет обойтись без нее. Хилли гневно выкатывает глаза: – Этим дикарям нельзя давать деньги, Мэри Джолин! В пустыне нет продовольственного магазина «Джитни». И откуда мы можем знать, что они потратят деньги, чтобы накормить детей? Вдруг они вместо этого отправятся в местную вуду-лавку и сделают себе еще одну сатанинскую татуировку?