— Не я это начал, Ксюша. — Да какая разница, кто первый! Ты начал трахать мою подругу — я, извини, отомстила с твоим другом. Один-один, Егор. — Ты е*анутая, — качаю головой, а зачем снова направляюсь в сторону машины. — Я? А ты поинтересуйся у своей обожаемой Вероники, из-за чего ее бросил жених! — кричит вслед Ксюша. — Не поленись, мой милый любимый муженек! Она ничем не лучше меня! Вот только я рожу тебе ребенка, а она тебя кинет, как только мой папа вышвырнет тебя на улицу. Ага, пошли угрозы. Ожидаемо. Я вытираю разбитые губы, глаз, кажется, заплывает. Адреналин рассасывается, на смену ему накатывает волнами боль. — Уж папа позаботится, чтобы никто в России тебе никогда не дал работу! В школу пойдешь детей учить литературе! — И пойду, не обломаюсь. — Ради еще одной шлюхи, которая точно так же изменила своему парню, как я тебе когда-то?! И изменит снова. Почему ей можно, а мне нет? Ее ошибку ты прощаешь, а меня вышвыриваешь из жизни?! У меня есть доказательства. Давай я тебе покажу! Я в машине, поворачиваю ключ и жму на педаль газа. Уношусь прочь с этой проклятой улицы, ставшей свидетельницей позора всей троицы. Боже, как же стыдно. Как же стыдно. Впервые в жизни я оставляю Ксюшу вот так в слезах одну на улице. Да еще и с непредсказуемым наркоманом рядом. Но стоять с ним рядом явно не опаснее, чем спать. В голове не укладывается. Но ожидаемо. Следовало предугадать нечто подобное. Начинали курить траву и нюхать кокс все вместе, а потом Санни взялся за ум, следом женился я. А Тренер решил, что мы его предали. Минут пять я целиком и полностью в своих мыслях, а не на дороге, благо рефлексы не позволяют куда-то вляпаться. А когда включаюсь в трафик, с лету не получается сообразить, где нахожусь и как отсюда вырулить на знакомую улицу. Паркуюсь у какого-то магазина, достаю мобильный, открываю навигатор. Медлю. Сири ждет команды, но вместо просьбы сформировать маршрут «домой» я говорю: «набери Веронику». Понимаю, что и Ксюша, и Тренер — лгали мне. Но… меня гнетет страх, что уже поздно. Не выберусь никогда. Что я такой же, как они, и… попросту недостоин чего-то чистого и настоящего. В новых жизнях мы расплачиваемся за ошибки в предыдущих. Что, если у меня их было слишком много? Искупление невозможно. Я будто хочу убедиться, что Вероника реальная и готова поддержать меня. Что… она хорошая, и я вместе с ней становлюсь лучше. Спрошу у нее один раз и все. Некоторое время девушка не берет трубку, наверное, спит. Не хочу пугать ее, спрашивать резко, но мне позарез нужно услышать ее «нет». Два «нет», если быть точным: что она не спала с моими друзьями, и что никогда не изменяла своим парням. Это же не так много? Мне просто нужно услышать «нет» из ее уст. Больше я никогда не заведу этот разговор. Одно лишь короткое слово. Я хочу уйти к ней. Я… брошу литературу к хе*ам и буду помогать ей продавать гробы, если потребуется, но я хочу убедиться, что она не такая, как все эти люди, которыми я сознательно окружил себя. Клянусь, я даже проверять не стану. Поверю на слово. Одно ее слово и все. Черт, я по-настоящему люблю эту женщину, и я до ус*ачки боюсь ошибиться снова. Задаю вопрос в лоб, потому что нет сил на прелюдии. Я так устал… Боже, челюсть болит, глаз заплывает, вижу в зеркале, что капилляры полопались. Левая рука пульсирует, по ощущениям — кисть вывернул, но это неправда, просто ушиб. Ну же, девочка моя родная, скажи, что тебе можно доверять. Пожалуйста, малышка. Она молчит. Она не хочет мне лгать, поэтому молчит. Вот черт. * * * Что же делать? По-хорошему следует взять тайм-аут. Девчонок нельзя атаковать. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Даже тех, кого любишь? Даже если суть твоя — му*ак обыкновенный? Вон мое прошлое, только что видели все. Неспроста я женился на такой женщине. Видимо, сам не лучше. Потратив на поиски не меньше пятнадцати минут, все же отыскиваю за резиновым ковриком под пассажирским сиденьем обручальное кольцо. Полагаю, однажды доставал что-то нужное из бардачка, колечко вывалилось и закатилось туда, да так и лежало непонятно сколько времени, никто и не заметил потери. Оно легко налазит на безымянный палец правой руки. Как тут и было. А оно тут и было, пока я принимал желаемое за действительное, не задумываясь, в какой трэш превращаю свою жизнь. Три-четыре раза в неделю на протяжении многих лет я посещаю спортзал, отсюда привычка хранить воду в машине. Несколько бутылок питьевой негазированной всегда под рукой. Умываюсь, привожу себя в относительный порядок. Убеждаюсь, что одежда кровью практически не запачкана. Выгляжу сносно. Адрес, где живет Галина Ивановна, помню назубок, заедем в гости к теще номер два. Познакомимся поближе. Вчера я представился не своей фамилией, а лгать нехорошо. От лжи одни проблемы. Проверю, как идет ремонт, заодно оставлю визитку, вдруг что понадобится. Чувствую себя роботом, бездушной сволочью, которая действует по заранее спланированному сценарию, и ничего не могу поделать, хотя внутренне с ним в корне не согласен. Я в бешенстве. И кажется, это состояние становится нормой, так как пребываю в нем уже второй час подряд. Безукоризненно вежливый. Улыбаюсь. Действую спокойно. — Ничего страшного, это после дружеского спарринга, — объясняю свою помятую физиономию. Она в замешательстве, но не осмеливается сказать и слова поперек. Галина Ивановна нервничает, но держится достойно. Ее губы поджаты, глаза пустые, а вчера в них читались интерес и даже озорство, вчера она не скрывала, как радуется знакомству. Внезапно она говорит, что рассечение на брови глубокое, хорошо бы швы наложить. Отказываюсь, конечно, но чувствую, как по лицу скользят капли. Проверяю — красные. Галина Ивановна поспешно достает аптечку, уверяет, что опыта у нее много. Быстрыми точными движениями обрабатывает рану, накладывает два шва и дает несколько советов, чем мазать, чтобы быстрее зажило. На бумажке пишет название и протягивает мне. Беру. Ее доброта осаживает, ясно вижу пропасть между ней и собой. И мои поступки лишний раз доказывают, где мое место. И все же нет! Доброта, полностью неуместная в данной бредовой ситуации, бесит! Тоже мне, нашлась мать Тереза, едва семью не разрушившая! Не нужно на меня так смотреть — живу как умею. Кто бы говорил. А потом я еду домой, но на самом деле — к Веронике, потому что паркуюсь напротив ее подъезда, тогда как до своего — две минуты пешим шагом. Честно, не знаю, зачем к ней иду сейчас. Ни одной идеи. Ругаться и ссориться, обвинить во всех своих бедах? Умолять на коленях о прощении? Склоняюсь к тому, чтобы просто увидеть. Потому что люблю. Любовь ведь не проходит мгновенно. Чем крепче успела въесться в душу, тем сильнее после нее фантомные боли. Все просто. Я иду к Веронике, потому что мне сейчас плохо. И пофиг, что из-за нее в том числе. Я… просто всегда в последнее время еду к ней. И понимаю сейчас, как сильно, оказывается, был счастлив все это время — просто потому, что было к кому ехать. Снимаю кольцо и выбрасываю, но слишком поздно. Взлетаю по лестнице на нужный этаж и жму на звонок. Просто хочу ее увидеть. Покажите мне мою Веронику. Осознание того, что мы все натворили, накатывает волнами. Мы все натворили — хреновы недоделанные циники, выросли из милых детей в идиотов и устроили полнейший беспредел, мешая себя и других с грязью. Кто, бл*ть, еще чистенький? Кто? Подходите!! Всем достанется! С нашего телефонного разговора прошло не больше двух часов, а по ощущениям — так долгие годы. По крайней мере, когда я вижу ее, взволнованную, на пороге ее небольшой уютной квартирки, ощущаю, как сильно соскучился. По всем параметрам я не должен чувствовать себя виноватым, такие, как я — вообще никогда не чувствуют себя виноватыми, но почему-то не получается смотреть ей в глаза. Я пялюсь в пол. На свои ботинки. Вижу на них кровь Тренера. Или свою. Не могу даже слова ей сказать обидного, вместо этого тяну лапы, хватаю девушку и крепко прижимаю к себе, она едва успевает ойкнуть, как уже тут, со мной. Два часа назад я узнал, какая же бл*дь моя жена, а потом она провела параллель с Вероникой и я не смог с ходу увидеть разницы. Вот она разница. В моих руках же сейчас. Обнимает меня, целует в плечо, родная, хорошая. Вот и вся, бл*ть, разница. Но поздно. Я ведь позвонил и спросил: «Изменяла?» — своим молчанием она ответила положительно. Бешусь от того, что Ксюша провела параллель, а я не смог найти опровержение. Да, из-за своей ущербности я помешан на верности, я вижу угрозу в каждом встречном мужике, я чертов ревнивый козел, который требует стопроцентной преданности, мне жаль, но я ничего не могу с этим сделать. Я обнимаю Веронику, а понимание, что своими же руками я по*ерил свой шанс, продолжает давить на виски. — Боже, что с тобой случилось? — пугается Вероника, разглядывая мои ссадины. — Спарринг, — отвечаю медленно. — С Санни. Все хорошо. Разочаровываться в ней — смерти подобно. Я люблю ее, но больше не могу восхищаться, потому что, оказывается, она… ничуть не лучше таких, как Ксюша? — Тебе больно, Егор? — ее взгляд мечется по моему лицу. Она же мне говорила, что совершила ошибку. Я крепко зажмуриваюсь, а Вероника снова обнимает меня. Она в обтягивающих спортивных лосинах и майке на голое тело, волосы собраны резинкой, которую стягиваю и распускаю черную копну. Гладкие, блестящие, безумно красивые волосы, которые обалденно пахнут. Мои руки на ее упругой заднице, я глажу ее спинку, попку, я не могу остановиться. — Я тебя люблю, — говорю ей. — Егор, как же хорошо, что ты приехал. Я испугалась, когда ты выключил сотовый. Ты звонил? Прости, я сама психанула и тоже выключила… Но… Ты говорил со мной жестоко! Я все тебе расскажу, просто дай мне немного времени. Я растерялась. Это непросто и болезненно для меня. — Ты говорила, что ошиблась в прошлом? — у меня еще теплится надежда. — Да, чудовищно ошиблась, мне так жаль, что ты узнал об этом. И жаль, что таким образом. Надо было самой рассказать тебе раньше, но я боялась, что ты не сможешь понять. Ошибка — это не поздравить с днем рождения, перепутав даты. А знать, что человек тебе доверяет, но поехать к другому, снять трусы и позволить вставить в себя его гребаный хрен — это никакая не ошибка. Это писец, Вероника. — Бедный мой, хорошо тебя отколошматили. Тебе больно? — Нет. На самом деле — да. Но я не могу просто уйти. С Ксюшей — мог. Уходил, не оглядываясь, когда ситуация давила особенно сильно, и возвращался, чуть успокоившись. А сейчас пытаюсь, а не получается, слишком сильная эмоция. Слишком сильно я влюбился, чтобы оставить ее в покое. Сильнее всего ранят близкие люди, но иногда они — просто не могут остановиться. Я не могу остановиться. Все еще на взводе, и единственное, что мне сейчас нужно — это стоящая передо мной женщина. — Проходи. Ты голодный?