— Сегодня. Прошло достаточно времени, чтобы остыть и принять решение. Думаю, больше нет смысла прятаться. — Ясно. Удачи тебе. — Спасибо, — подхожу ближе, и когда Вероника подносит чашку к губам, прижимаю ладонь ко дну и приподнимаю посудину таким образом, чтобы у Веро не оказалось другого выбора, кроме как осушить ее. Девушка пытается отвернуться, но я не даю, если продолжит вырываться — обольется, а она уже полностью одета и белую шелковую блузку в обиду не даст. Я продолжаю давить, пока она не выпивает все до капельки, потом зажимает рот ладонью, борясь с рвотными позывами, смотрит на меня с обидой и поспешно выходит из кухни. Так и не сказала ни слова. — Еще налить? — кричу вслед. — Да, пожалуйста! — отзывается из зала. Лгунья. Все совсем не так, как я себе представлял. Вероника ни на секунду не позволяет себе расслабиться рядом со мной, за исключением занятий сексом, хотя бы там мы друг друга понимаем с полувздоха и не сдерживаем. Полная гармония в постели, секс потрясающий. Наконец-то я занимаюсь с ней этим без спешки, дома, а не в подворотне какой-нибудь, и без бомбящих мозг эмоций, которые подобно тяжелым наркотикам не дают соображать здраво. Я люблю ее в постели нежно и долго, именно так, как она этого заслуживает. Изучаю ее, любуюсь, пытаюсь запомнить вот такой — открытой для меня, довольной, хватающейся за мои плечи на пике удовольствия. И целующей меня самозабвенно и трепетно, с огромным наслаждением. Запоминаю, чтобы потом пережить следующий никуда не годный день. Нет, она ничего вызывающего не делает, возможно, я бы решил, что такие, чуть отстраненные отношения для нее — норма, если бы между нами не существовало иных прежде. Если бы мне не было, с чем сравнивать. И меня это бесит. Финт с дрянным кофе — не первый подобный за последние дни, и полагаю, не последний. Она не реагирует на ласку, я начинаю задевать ее иначе, отчего она глубже уходит в себя. Жемчужинка моя в ракушке, не понимает словно, что если по-хорошему не раскроется, в попытках добраться до сердцевины разломать могу случайно. Но не буду. Жду пока терпеливо. Вчера мы немного поговорили, и она намекнула: все ж знают, что бабники не меняются. Может, в этом дело? У меня готов ответ на данное утверждение. Да, так сложилось, что в моей жизни было много женщин. Очень много самых разных, вы себе даже не представляете, каких только. Но за все эти годы безудержного веселья реально впечатлить в горизонтальном положении смогли лишь… единицы. Серьезно. Такая вот безрадостная статистика. Если дело касается секса, количество не перерастает в качество. Прошу прощения, но поразить меня на данный момент — невозможно. Вероника права, люди не меняются даже из-за любви, потому что чувства спустя время — притупляются. Но у меня, например, сменились приоритеты. А это уже серьезно. Пережив один неудачный брак, я больше не собираюсь наступать на те же грабли. Я научился ценить то, что имею. И перспектива предсказуемого левака вряд ли сможет перетянуть чашу весов, на второй стороне которых — отношения, в которых меня любят. Или любили. Не знаю, поживем — увидим. Едва двери лифта раздвигаются, и я оказываюсь на этаже, который занимает наш канал, понимаю: что-то не так. Интуиция бьет тревогу и сигнализирует разворачиваться и бежать прочь, потому что для алкоголика и психопата со стажем — Санникова — четыре дня, на самом деле, это чудовищно недостаточно, чтобы суметь увидеть ситуацию под другим ракурсом, особенно касающуюся его дочери, но я уже сделал шаг, и позади закрылись раздвижные двери. Сигнал — и лифт укатил куда-то вниз. Коллеги поглядывают с осторожностью, пока не знают, как на меня реагировать. Робко кивают. На выход вместе со мной отправиться не спешат, потому держатся в сторонке. Девочки на ресепшене и вовсе краснеют, но буквально через минуту просят пройти в «его» кабинет. Видимо, ждали. Окей, посмотрим, о чем хочет потолковать продюсер. Не успеваю закрыть за собой дверь, как мне в лицо летит планшет с прикрепленными листами. На реакцию не жалуюсь, ловко ловлю, бросаю взгляд на лист — образец заявления по собственному. — Что, вот так сразу? — вскидываю брови. — А поговорить? — Ты с «молодежкой» закончил работу? — рявкает Санников. «Молодежкой» мы зовем сериал про школьников, над которым я работал летом. — Один из этапов — да. — Спасибо, тогда можешь собирать вещи. Больше в ваших услугах, Егор Дмитриевич, мы не нуждаемся. Пишите заявление. — Понял, слабоумием не страдаю, — киваю как ни в чем не бывало. Обидно, конечно, внутри аж холодеет, потому что вся кровь… словно в лицо бросается. Столько лет, трудов… Похрену. Ожидаемо. Прохожу в кабинет и плюхаюсь на бордовый кожаный диванчик, закидываю ногу на ногу и принимаюсь заполнять свои данные. Пока пишу, Санников ходит из стороны в сторону, нервничает, что ли? Хочет что-то сказать, не получается подобрать слова? — Рекомендательное письмо, полагаю, не дадите? — а вот сейчас говорю нахально. Меня несет, выдаю эмоции. Плохо. Он хмыкает. Забирает планшет, пробегает глазами написанное, кивает и отворачивается. — Ну, на этом все? — поднимаюсь, в ответ — короткий кивок. Даже усмехаюсь — как предсказуемо! Но едва добираюсь до двери, слышу басом: — Погоди, — Санников указывает ладонью на стул у своего стола, сам опускается в кресло. Ну что ж, поболтаем. Когда мы оказываемся напротив друг друга, продюсер делает над собой усилие, черты его лица смягчаются. Уши красные, а глаза больные — заметно, что пил вчера. Ему и так-то повод не нужен, а сейчас, видимо, и вовсе тормоза отказали. — Виски? — спрашивает он. — За рулем, — качаю головой. — Но могу вечером. Если заявление порвете, разумеется, — бросаю взгляд на бумагу перед продюсером. — Егор, Егор, — вздыхает он. — Вот потому я и не хотел брать тебя на работу… парень ты, конечно, талантливый, но уж очень нестабильный! Проекты у нас длительные, долго боялся ставить тебя на что-то ответственное, решился — и вот результат. — Судя по рейтингам, «Денечки» в шоколаде, нет? — А кто теперь будет заниматься ими?! — орет он. — А «Молодежку» закончит? Пожимаю плечами, выжидая дальнейших предложений. Думаю, и так всем понятно, что мне нравится эта работа, недавняя награда свидетельствует о том, что у меня получается ее делать. И увольняться сейчас — самая большая глупость для обеих сторон. Но ведь от меня тут совсем мало зависит. Или нет? — Ладно, перехожу к делу. Скажу прямо, не хочу терять такого сценариста, как ты. Предложение следующее, Егор… Хотя, наверное, прежде за дочку попрошу у тебя прощения, — он снова багровеет. — Знал, что ветреной растет, еще подкинет сюрпризов на старости лет, но такого позора, чтобы муж вернул родителям за блядство… не ожидал! — он часто дышит, словно ему дурно. — Думал, может, хоть ты сможешь с ней справиться и вытерпеть… — Ксюша очень красива, — отвечаю. — Даже слишком. — Ее часто искушают, не справилась. — Ей еще восемнадцати не было, а уже начались трудности. Откуда только? Мы с женой старались подавать хороший пример, все ведь из семьи идет? Лупил ее, как Сидорову козу, а толку-то? Мать визжала, что прибью ненароком, грудью кидалась защищать, а знал ведь, что мало ей! Надо было сильнее. — Только больше не лупите. Поздно уже метаться. — Да уж конечно! Братец ее заявил мне: притронусь к Ксюше — печенку отобьет. Родной сын! Представь себе только! Растил их, на руках носил, подарки, выросли оба… одна — позорище, второй — на отца руку готов поднять. Никакого уважения! Егор, дело такое. Ты знаешь, что я человек старой закалки. Мы с твоим отцом в этом плане похожи, оттого и дружим столько лет, — киваю, обращаясь в слух. Надежда, конечно, сука, бередит изнутри душу. Хочется остаться. Еще как хочется. — В моем кругу новость о том, что дочь в законном браке родила неизвестно от кого — будет греметь годами. Уверен, репортеры не оставят ее без внимания, а всем рты не заткнешь. Тем более, зная мое отношение к современным нравам. Порвут на куски. — И? — Есть предложение. Ты остаешься при должности, более того, обещаю повышение и любые проекты, которые сам выберешь. Слова не скажу. Твори! Полная свобода творчества. — Заманчиво. Но..? — Но развод мы отложим. — Нет, — откидываюсь на спинку стула. Так и знал. Пора сваливать. — Погоди ты рубить! Я же не сказал, что навсегда! Прекрасно, как мужик, тебя понимаю. Такая баба не люба, а противна. Хотя бы на время. А потом возьми вину на себя. Ну, дескать, прошла любовь, нашел другую. Ты ведь живешь уже с этой, как ее, Вероникой? Видел я ее, красивая девка. Вот и живите с ней, милуйтесь на здоровье, но не так, чтобы у всех на виду. Егор, да не криви ты лицом. — Я не буду признавать чужого ребенка. — Слово даю, никаких алиментов с тебя не спросят. Ты же мужик, ну разлюбил, ну и что. Сколько таких случаев? Пойми, для меня это важно. Ксюшу заберем к себе, жена сказала, что ты готов оставить ей квартиру, — благородно, но не стоит. Имущество — твое по праву, даже приданое обратно просить не стану. Можешь ни разу на пороге не появиться. От тебя только и надо — что фамилию. — Увы, но нет. Его тяжелые кулаки бьют по столу. — Да что тебе стоит-то?! Живи, как жил раньше. Ничего ж не изменится! Что тебе этот штамп? Ну записан на тебя ребенок, тебе по этому поводу переживать не следует. Всего лишь бюрократия. Зато деньги, работа, престиж и уважение! Гарантирую! — Вы понимаете, эти месяцы я и так прикрывал Ксюшу. Хватит с меня маскарада. — Знал с самого начала? — Да. — Ну вот! Ты же актер! Продолжай свою роль. Кстати, если хочешь, дадим тебе настоящую роль. Второстепенную, разумеется, но где захочешь. Что думаешь? — Ага, в массовке, — мне смешно. — Спасибо, конечно, за щедрое предложение, но вынужден отказаться. Мне нужен этот развод, извините. Я ждал слишком долго. Санников остервенело подписывает мое заявление и вновь швыряет планшет в лицо. Ловлю, но сам начинаю злиться. Конечно, стерпеть можно многое в дань уважения возрасту и положению, но он позволяет себе слишком много. Поднимаюсь с места, он тоже вскакивает. Протягиваю руку, он отворачивается. Ну что ж. — Если ты выйдешь в эту дверь, то нигде в России больше не найдешь работу по специальности! — угрожает тихо, но предельно четко. Тянет медленно, как шарлатанка заклятье: — Ни одна газета, ни один канал не опубликует и не примет ни строчки, написанной твоей рукой! Ты понимаешь это? Твоя жизнь кончена! — И вам всего хорошего. Вечером Вероника спрашивает, как все прошло, прямо с порога. После работы она ездила к дяде, поэтому вернулась поздно. А по телефону не говорили, как-то не хотелось серьезные вещи обсуждать. — Знаешь, на удивление спокойно. Написал заявление, мне его подмахнули и пожелали удачи. Теперь свободен, как ветер. В холодильнике шампанское и конфеты, так что отмечаем! — Что, правда? Тебе пожелали удачи? — она цепляется за надежду, что разошлись по-хорошему. — Ну, в смысле в кавычках, — веду ее к кровати, на которую мы заваливаемся прямо в одежде, чтобы немного отдохнуть перед ужином. После увольнения ездил к родителям, потом провел почти три часа в спортзале, устал, как собака. — Он не предлагал тебе остаться? Может, какие-то условия озвучивал? Все же на тебе два серьезных проекта, рискованно в начале года увольнять сценариста. — Нет, конечно. Понимает, что после развода будет крайне тяжело работать вместе, видеть друг друга. Извинился за Ксюшино поведение. В этом плане он адекватный мужик, понимает, что такое простить нельзя. Нормально расстались, я думал, будет хуже. — Понятно. Хорошо, что обошлось без скандала. Что теперь? Будешь звонить в «БК»? — Буду. — Вообще-то я уже позвонил, и мне сказали, что вскоре со мной свяжутся. Обрадовались, что наконец освободился. Но из-за угроз Санникова боюсь обнадеживать раньше времени. — Правда, если все окей, то, скорее всего, мне придется переехать в Питер, хотя бы на первое время. Будем видеться только по выходным, а меня это не устраивает. Может, что-то в Москве подвернется. — Регина молчит насчет книги? — Все еще рассматривают синопсис. Тут видишь какое дело, многое от момента зависит. Могут зацепиться за идею и тут же пустить в разработку, а могут годами вынашивать идею да откладывать на потом. Никогда не узнаешь заранее. Но все, что зависело от меня — я сделал. Даже концовку попсовую дописал в стиле Регинки. — И в моем тоже! — радостно подхватывает.