– В Оренбурге формировался полк связи, – рассказывала она Тане шестьдесят лет спустя, накануне юбилея великой победы, – и нас три месяца учили стрелять и ползать по-пластунски. Потом повезли в сторону Украины. Уже в поезде мы почувствовали, что едем не на курорт – по дороге состав бомбили с воздуха. От Харькова нас везли на открытых машинах, по дороге тоже бомбили, но мы уже начали привыкать, приспосабливаться: смотрели по сторонам, и если замечали немецкий бомбардировщик, разбегались, прятались в лесу, в окопах – кто где мог. Потом совсем освоились, поняли, что сначала летит немецкий разведчик, а потом, когда он нас засечёт, – бомбардировщик. Прятались заранее, но потери в полку всё-таки были. Одна девушка не успела вовремя убежать, когда в бочку с бензином попала бомба. Она сгорела дотла, а ведь на её месте могла быть и я. По дороге из Харькова в Белгород мы попали в окружение, дорогу нашим машинам преградили немцы. Маршрут передвижения, дислокация войск – за всё это отвечали наши командиры. Почему они ошиблись и привели нас прямо к немцам, осталось для меня загадкой. Мы должны были идти другой дорогой, но попали прямо в логово врага. И тут со мной случилось самое страшное: рядом, метрах в пяти, упала мина – она напоминала формой и размерами большую узбекскую дыню, только цвет её был тёмно-коричневый. Я подумала: всё, конец пришёл. Начала от мины уходить, уходить медленно, потому что была в каком-то оцепенении. Понимала, что далеко уйти не успею. Но эта мина не взорвалась. Судьба миловала и на этот раз. Из окружения нам удалось уйти. Мы ушли пешком через липовую рощу – запах цветущих лип я помню до сих пор. В Рязанской области, в деревне, где я тогда жила, лип не было совсем, и то, что такие деревья вообще существуют, было для меня открытием. Через рощу, потом через лес по тропинкам мы добрались до Белгорода, где должен был стоять наш полк. Немецкая техника по тропинкам не ездила – и это нас спасло. Нам довелось воевать на так называемой Курской дуге: Курск – Орёл – Белгород. Знаменитая Курская битва в июле-августе 1943 года доказала, что не только зима и мороз страшны врагам России, но и мощь её армии. Советские войска отразили крупное наступление немецко-фашистских войск, сорвали их попытку вернуть стратегическую инициативу, утраченную ещё в Сталинградской битве. Это был коренной перелом в ходе войны. Мы, девушки, работали телефонистками, передавали сведения о ходе боёв в штаб фронта. А уже оттуда они попадали в Москву. Мы передвигались вслед за передовой армией, но не все сразу, а частями. Текст для передачи был зашифрован, приходилось набирать только цифры, так что мы и не знали, что именно передаём. Наш полк обеспечивал все виды связи: телефон, телеграф, рация, письменные сообщения. У нас были даже курьеры, которые развозили спецпакеты на велосипедах. Без нас на войне не произошло ни одного важного события. Мы продвигались, гоня врага на запад, за пределы нашей Родины, штурмом брали Берлин. Жить приходилось в тяжелейших условиях, человеческий организм нередко испытывал невероятные нагрузки. Мы научились сутками не спать и не есть, если этого требовали обстоятельства. Помню, как в холодное уже время, в октябре, мы вброд переходили реку, раздевшись почти догола и держа одежду над головой. Другие пути были закрыты немцами, и этот оказался самым безопасным. Вода у берега уже затянулась тонким слоем льда, а мы получили приказ: быстро в воду. Холодная вода буквально обжигала тело, ноги немели, но мы шли вперёд. Отступать было некуда, кругом немцы. Потом, уже переодевшись, мы несколько километров бежали, чтобы не простудиться. От такого” купания” на гражданке можно было схватить воспаление лёгких, а у нас не заболел никто. Люди на войне вообще болели редко, потому что организм был настроен на другое, расслабляться было некогда. В Германию ехали на открытых машинах через освобожденную уже советскими войсками Польшу. Близ города Люблина почувствовали запах разложившихся трупов – он шёл из концентрационного лагеря Майданек. Это был не самый крупный концлагерь, в которых фашисты уничтожали неугодных им людей, не Бухенвальд и не Освенцим, но и здесь погубили не один миллион советских граждан, а также жителей Польши, Франции, Чехословакии, Югославии, Венгрии, Румынии и других стран. Мы остановились, чтобы посмотреть. Телевидения тогда не было, информация передавалась только словесно, и ничего толком мы не знали. Приложив к носу мокрый платок, чтобы меньше ощущался запах, мы прошли по территории лагеря. Живых заключённых там уже не было, лежали кучи черепов и костей, из наспех засыпанных канав торчали то рука, то нога… Немцы не успевали сжигать такое огромное количество трупов, хотя здесь был свой крематорий. Мы видели железные листы в рост человека, на которых трупы направлялись в печь. Золу после сожжения немцы увозили и использовали на удобрение. Была в лагере и газовая камера, где травили и взрослых, и детей. Немцы и тут были рачительными хозяевами, и во всём у них была видна аккуратность. Даже в этих жутких, нечеловеческих условиях у них всё было разложено по полочкам. В одной комнате была сложена детская обувь, в другой женская, в третьей – мужская, в четвёртой – одежда, тоже рассортированная. В бараке, по которому мы прошли, была комната и с человеческими волосами. Перед уничтожением заключённых стригли, а волосы куда-то использовали: наверное, для набивки матрасов. Впечатление от концлагеря было жутким. Изуверство немцев, не по праву считавших себя высшей расой, дошло здесь до крайней точки. Откуда им знать, что жестокость никогда не была признаком большого ума или образованности – у первых лиц рейха, включая Гитлера, не было даже высшего образования. Однако они пытались поставить себя над миром – за что и поплатились. Вот так мы дошли до Берлина. Вошли в город, когда немецкой армии уже не было – весной 1945 года она была разбита, но остались отдельные формирования – так называемые осколки армии. Вот они-то и расстреляли нашу группу, которая передвигалась первой. Две девушки и семь парней должны были сообщить нам, когда доберутся до места. Тогда, со второй группой, должна была идти я. Но сигнала от них мы так и не дождались. Выждав определенное время, мы пошли следом. И нашли их мёртвыми: семерых парней и одну девушку, а второй девушки нигде не было – ни среди живых, ни среди мёртвых. Мы её искали, с оружием в руках прочёсывали лес, но так и не нашли. Я шла с автоматом в руках и тряслась от страха. Думала: а вдруг встретятся немцы, что буду делать? Когда я училась стрелять, оценки у меня были хорошие. А тут я совершенно не была уверена, что в кого-нибудь попаду. Наверное, растерялась бы, расплакалась. Но немцев, слава богу, не встретила. Девушку тоже не нашли. Так и числилась она у нас без вести пропавшей. Я и на этот раз чисто случайно попала во вторую группу, могла бы оказаться и на её месте. Так что три раза смерть была рядом со мной, но по стечению обстоятельств мне удалось её избежать. На фронте было страшно, но интересно, весело даже. Молодость брала своё. Была любовь, была дружба, то есть полноценная, насыщенная жизнь. Прекрасные девчонки, с которыми я вместе воевала, остались подругами на всю жизнь. В праздники я получала по двадцать поздравительных открыток из разных концов страны. С украинкой Оксаной мы работали в комитете комсомола – она была комсоргом полка, я – заместителем. У Леры из Донбасса немцы повесили отца, еврея – он у неё был секретарём горкома партии. Она пошла на фронт, чтобы отомстить за него. С Лилей из Сухуми мы часто секретничали по ночам. Как мы дружили тогда, как поддерживали друг друга в трудную минуту! И почти у всех была любовь. Я не понимаю мнения некоторых сегодняшних, не воевавших людей. Они считают, что если девушка воевала, значит она ППЖ – походно-полевая жена. Неправда это! Да и ППЖ – не только фронтовой термин, они были всегда: во все времена и в любом обществе. Были и на фронте, но уверяю, что они были в меньшинстве. Подруге всей моей жизни Оксане одна из таких вот жён чуть не испортила жизнь. Когда у неё начался роман с лейтенантом Виктором Ткаченко, ей хотелось только романтических отношений. Но мужик оказался горяч, потребовал всего: сразу и прямо сейчас. Оксана, уже успевшая его полюбить, эти притязания отвергла и чести своей не утратила. Виктор оскорбился, порвал с ней и нашёл себе более податливую девушку, ту самую походно –полевую… За Оксаной же начал ухаживать другой мужчина, который сделал ей предложение и уже получил родительское благословение. И тут Виктор Ткаченко, использовав ППЖ в весьма определенных целях и отправив её, беременную, домой, вдруг понял, что от него уходит настоящая любовь, и на коленях начал просить у Оксаны прощения. Они поженились в апреле 1945 года, перед самой победой, и прожили вместе всю жизнь. Правда, та барышня, что родила от Виктора дочь, им показала кузькину мать: собрав свидетельские показания и изрядно потрепав нервы молодожёнам, она добилась выплаты алиментов. Я думаю, их дети – Валера и Леночка – не знают об этом. Наглядевшись на эту трудную любовь, я в своей жизни попыталась избежать подобного. Оксана простила своего суженого за любовные подвиги на фронте, а я могла бы и не простить. Меня тоже не миновала фронтовая любовь. Как хорош был Лунин, мой будущий муж! Не то чтобы красавец, но такой аккуратный, такой подтянутый даже в походных условиях! Как-то сказала я об этом Оксане, а та возьми да и передай эти слова ему. Таисия, мол, в тебя влюбилась, а ты не видишь ничего. Очень я тогда на подругу обиделась, два дня с ней не разговаривала. Но в конечном итоге она оказалась права. Не видел меня избранник до этих её слов, а потом вдруг обратил внимание. Оксана с Виктором были очень красивой парой, нигде не оставались незамеченными. Ну а мы – попроще, поскромнее, но чувства у нас тоже оказались настоящими, на всю жизнь. Я, не дожидаясь домогательств, ему сразу сказала: “Если будешь с Виктора пример брать, уходи сразу, не теряй времени зря.” И он понял: сначала дождался победы над гитлеровцами, а потом сделал мне предложение. О победе мы узнали уже у Берлина, в пятнадцати километрах от Бранденбургских ворот. Расписались мы в августе1945 года, когда наш полк обосновался в Тбилиси. Там создали для нас все условия: дали комнату, нашли кровать, матрац, стол со стульями. Живи и радуйся. Но я очень скучала по дому, по родным. А муж не захотел продолжать военную карьеру, и как только представилась такая возможность, демобилизовался из армии. Началась мирная жизнь, но никогда мы не забывали войну. Я до сих пор храню, как самую ценную реликвию, альбом с фронтовыми фотографиями. У нас в полку был свой фотограф, и даже выходила газета. Воюя, мы думали о том, что эта война войдёт в историю, и заботились, чтобы информация о ней дошла до потомков. Я не забыла ничего. У меня до сих пор перед глазами и бомбившие нас бомбардировщики, и горы человеческих костей в концлагере, и флаг над Рейхстагом, и спасшая нас от немцев липовая роща под Харьковым… 14.Лена. В воскресенье Поляковы решили съездить в подмосковный город Жуковский в гости к Лене Ткаченко, которая давно их приглашала. После смерти родителей, однополчан Таисии Михайловны, она жила вдвоём с восемнадцатилетним сыном, который доставлял ей немало хлопот. Закончив кое-как школу, он не хотел ни работать, ни учиться, проводя время в праздном безделье и вымогая деньги у матери. Елена, работавшая когда-то в Министерстве угольной промышленности секретарём, лишилась этой работы в годы перестройки, когда началось массовое сокращение штатов всех министерств. Поработав некоторое время бухгалтером в частной фирме, она устроилась во вновь открытый в Жуковском центр занятости населения, да так там и прижилась, потому что ей уже не надо было тратить по три часа в день на дорогу, добираясь до Москвы и обратно. Но зарплата там была небольшой, и её явно не хватало на удовлетворение всех потребностей бездельника-сына. Судьба Елену не баловала, хотя когда-то в молодые годы эта очаровательная девушка нравилась многим. У неё даже был роман с братом Татьяны Михаилом, который закончился трагически: он заболел психической болезнью, и бракосочетание молодых людей, которое было не за горами, расстроилось. Лена вышла замуж поздно, уже к тридцати годам, и вскоре разошлась с мужем. У Татьяны даже было подозрение, что замуж она не выходила вовсе, а просто решила завести ребёнка. Как-то Татьяна попросила Лену показать свадебные фотографии, которые смотреть всем, и особенно женщинам, интересно, но Лена замялась, потом нахмурилась и сказала, что не помнит, куда их положила. Татьяна, естественно, не настаивала. Лена, которую давно уже звали Еленой Викторовной, иногда вспоминала мужа, показывая какие-то полочки и вешалки, которые он ей, якобы, сделал. Она делала вывод, что мужик он был “с руками”, а, стало быть, и жить с ним, наверное, было можно. Она вздыхала, но потом разговор двух женщин неизменно переходил на их любимую тему: на воспоминания о молодых годах, когда они ездили друг к другу в гости, вместе отдыхали и общались с Мишей Луниным. Таня, сестра Миши, не возражала против того, чтобы брат женился на Лене. Хотя избалованная и изнеженная Лена в те годы была не приспособлена к жизни, что очень смущало будущую свекровь Таисию Михайловну. Лена, не любившая ни стирать, ни мыть посуду, казалось, была занята только собой и собственной внешностью. Какая же из неё жена? И кто бы тогда мог подумать, что именно этой Лене достанется очень трудная, если не сказать жестокая судьба. Жизнь начала бить её сразу, как только она достигла тридцатилетнего рубежа. Родив ребёнка, Лена, ездившая на работу в Москву, рассчитывала на помощь матери, вышедшей к тому времени на пенсию. Но Оксана Павловна, мягкая и легкоранимая, принимавшая всё слишком близко к сердцу, не смогла пережить позора и неустроенности дочери. Она начала болеть и вскоре скоропостижно скончалась от инсульта, понянчившись с внуком только два года. Отец Лены Виктор Ильич, полковник в отставке, пока трудился в отделе кадров одного из предприятий Жуковского, и его заработок, безусловно, был нужен семье. Поэтому Лена вынуждена была отдавать своего Виталика в круглосуточные ясли, забирая его только на выходные. Татьяна не помнит, чтобы Лена когда-нибудь обращалась за помощью к отцу своего ребёнка. Этого не было, когда Виталик был маленьким, не было и потом, когда он совсем отбился от рук. Лене иногда помогал её брат Валерий, который жил в Петербурге, но помогал только деньгами, не имея возможности часто общаться с ней лично. Ещё в юные годы Лена говорила, что в будущем хотела бы иметь сына, а никак не девочку, хотя по жизненным наблюдениям выходит, что как раз с девочкой меньше хлопот. Но почему-то, наверное, от недомыслия, большинство людей хотят иметь сыновей и мучаются потом с ними. Вот и Лене рождение сына не принесло ни счастья, ни удовлетворения. В жизни бывает всякое. Не повезло с мужем, зато сын отрада. Не повезло с сыном-грубияном, зато муж нежный и ласковый. Лене не повезло ни с тем, ни с другим. Устроить свою судьбу, то есть выйти замуж хотя бы за какого-нибудь вдовца она тоже не смогла, хотя лёгкие, ни к чему не обязывающие интрижки у неё были. Однажды при очередной встрече с Леной Таня заметила, что приятельница похудела. Когда она сказала ей об этом, Лена откровенно пояснила ситуацию. – Это всё от их наркоза, – сказала она. – Какого наркоза? – удивилась Таня, – ты перенесла операцию? Лена посмотрела на Таню удивлённо и даже покрутила пальцем у виска. – Операции мне ещё не хватало! – сказала она, – это после аборта! Они же обезболивают чёрт знает чем. – А-а… – понимающе произнесла Таня, но сердце её ёкнуло. Она не стала больше задавать вопросов, хотя Лена с удовольствием продолжила эту тему. – Ты же понимаешь, что они все женаты. А уводить от жены и детей как-то негуманно, – заметила она. Таня кивнула в знак согласия, но подумала, что гуманизм тут ни при чём. Просто мужика от семьи оторвать трудно – и в этом всё дело. Уводят обычно тех, кто в семье давно и не живёт. Истинное удовольствие Елене Викторовне во все периоды её жизни доставляло курение. Начав баловаться этим зельем лет в восемнадцать, она потом втянулась настолько, что уже не представляла без этой отравы своей жизни. После смерти отца, который скончался от рака через десять лет после смерти жены, Лена курила дома. Перед приездом гостей она тщательно проветривала помещение, а потом спрашивала: “Вам не холодно? У меня весь день окно открыто…” Несмотря на свои недостатки, Лена всегда была милой и доброй, гостеприимной и щедрой. Не желавшая в молодые годы заниматься хозяйством, впоследствии она вполне прилично содержала свой дом, и бывать у неё было приятно. К тому же на прощанье она всегда нагружала гостей подарками, и отучить её от этого Татьяна не смогла, хотя и пыталась. Своего мужа Сергея с семьёй Ткаченко Татьяна познакомила давно, почти сразу после свадьбы. На её свадьбе была только Лена, а Татьяна так сроднилась с этой семьёй ещё в детстве, что у неё была потребность показать Оксане Павловне и Виктору Ильичу своего мужа. Вот она и уговорила Сергея съездить в Жуковский, представиться друзьям её родителей и её друзьям, хотя муж решительно не мог понять, куда это она его везёт и зачем. Недоумение Сергея сразу испарилось, когда он встретил тёплый приём семьи Ткаченко, распростёртые объятья и обращение к его жене как к очень родному и близкому человеку: Танечка. Вообще-то Таню никто не называл Танечкой, в её собственной семье были как-то не приняты эти уменьшительные суффиксы, а Сергей тоже предпочитал называть её Таней без излишнего сюсюканья. И это “Танечка”, безусловно, грело душу. Сидя за столом с Леной и её родителями, Таня с удовольствием смотрела на оттаявшего Сергея, который уже улыбался и поддерживал общий разговор. Это было ещё то прекрасное и неповторимое время, когда все были живы, Миша учился в институте и дружил с Леной, и ничто не предвещало несчастья. Сейчас были совсем другие времена, но дружба оставалась дружбой. Татьяна поддерживала хорошие отношения с сослуживцами и другими знакомыми, но истинные дружеские чувства испытывала только к тем, кого знала давно, с детства. Если честно признаться, она вообще не нуждалась в подружках постоянно, потому что никогда не испытывала потребности в том, чтобы исповедоваться, жаловаться на судьбу или плакаться в жилетку. Но пообщаться с ними изредка было для неё приятно. Муж Татьяны Сергей Алексеевич тоже знал Лену достаточно давно и сочувствовал её несложившейся судьбе. Супруги часто обсуждали между собой вопрос: как же помочь Лене, как устроить её судьбу? Но пара попыток сватовства закончились неудачно, Лена не нашла общего языка с предполагаемыми женихами. Не повезло ей и на девичнике, специально устроенном Татьяной для своих одиноких подружек. Где-то находятся одинокие женщины, а где-то мужчины. Почему бы им не встретиться, не пообщаться, не подружиться? Татьяна знала одного вдовца, одинокого и тоскующего, одного холостяка, не находящего себе места, и еще одного почти разведенного, не удовлетворённого браком мужчину, хотя достойного во всех отношениях. Они с удовольствием согласились прийти на девичник, где их ждали не менее достойные женщины – Лена, Лариса Финк и Ирина Витушкина. Присутствие последней давало уверенность двум другим женщинам – уж Ирина никогда не допустит ни неловкого молчания при встрече, ни затянувшихся пауз. Решили, что встречу удобнее организовать дома у Ларисы, чтобы не впутывать в эту историю мужа Татьяны. Как и предполагалось, Ирина первой бросилась в бой, и через пару минут была уже со всеми знакома. Стреляя своими карими глазками во всех трёх направлениях, она всё-таки облюбовала себе третьего, полуразведённого мужчину, не замечая даже, что и другие женщины смотрели только на него. Татьяна, сидевшая рядом и игравшая роль “третьего лишнего”, всё это заметила и пожалела, что пригласила своего давнего друга – как бы женщины из-за него не повздорили. – Я сижу между двух мужчин, – не без удовольствия говорила Ирина, – просто замучишься чокаться, но я крепкая, выдержу. – Не надо чокаться бесцельно, нужен хороший тост – за дружбу, например, – подсказала Лариса. – За какую ещё дружбу? – возразила Ирина, – ты считаешь, что с такими мужчинами может быть дружба? Нет! Только любовь! Ведь правда, Александр? Александр Владимирович Мезенский, сидя “в малиннике” и маскируя гражданской одеждой все свои регалии, кивнул головой. Он с трудом выкроил время для этой встречи и пришёл на нее скорее ради Тани, чем её подруг. – Да, пожалуй, тут можно согласиться, – сказал он, – дружба как-то бледно выглядит рядом с любовью, просто бедная родственница. – А я что говорила? – торжественно подвела итог Ирина. – Но и дружба не самый плохой вариант. Если, например, любви нет, то сердце может согреть и дружба, – сказал Мезенский, бросив выразительный взгляд на Татьяну, а потом обратился к соседке слева, – а вы, Леночка, почему молчите – за любовь или дружбу выступаете? Лена улыбнулась, отложила вилку, которую держала в руке, и первый раз посмотрела на соседа открыто. – Мне выбирать не приходится, – сказала она, – согласна и на то, и на другое. – А-а, понимаю. И любовь, и дружба вполне могут уживаться вместе. У некоторых женщин, например, дома – любовь, а на производстве – дружба. Правда, бывает и наоборот, – глядя на Татьяну, заметил Мезенский. – Очень верно подмечено! – снова вступила в разговор Ирина, – любовь дома или на производстве – какая разница. Лишь бы она была! Лена не сразу решилась высказать своё мнение, потому что не могла пробиться сквозь красноречие Ирины, которая напрочь завладела аудиторией, рассуждая о любви и дружбе. Но потом всё-таки воспользовалась минутной паузой. – Я не это имела в виду, – сказала она, немного смущаясь, – не вместе любовь и дружба, а хотя бы что-нибудь одно. Или любовь, или крепкая дружба. Уже можно жить. Женщины смотрели на неё молча, соображая, что тут можно ответить. Но молчание нарушил Валерий, вдовец. – Вы что же, сударыни, так и будете весь вечер рассуждать? Любовь, дружба… А шампанское-то выдохнется совсем. Давайте выпьем – за любовь и дружбу. – Это зачем за всё сразу? – вступил в разговор холостяк Виктор, – лично я в любовь не верю и буду пить только за дружбу.