— Предлагаю главный тост сегодняшнего вечера. Если перевести с латыни имя моей жены, то станет ясно, как угадали ее родители, назвав дочку Доминикой. Доминика значит госпожа, а Ника — победа. Я предлагаю поднять бокалы за госпожу Победу. За Доминику. Гусары пьют стоя. — Васт ист дас гусар? — не понял немец. Сергей показал на себя и немца: — Их бин — гусар. Ду бист гусар! — О, я, я. Гусар! — разулыбался гость. — За Доминику! Мою любимую. Которая сегодня сделала меня самым счастливым человеком на свете! — закончил свой тост Сергей. — За Доминику и ее успех. Амалия Станиславовна, присоединяйтесь, — Борис Михайлович теребил Амалию. — За Доминику. Мою единственную дочь. — Просто — за Доминику, — подытожила Амалия. Наконец вечер завершился. В холле Сергей отвел Доминику в сторону и шепнул: — Никуша, немец требует продолжения праздника. Я возьму с собой Юльку. Этот Шульц или Шварц, по-моему, запал на нее. — Хорошо, — устало согласилась Доминика. — Я поеду домой. В Озерку. Сергей заволновался: — Но мы же на сегодня отпустили Михаила с Танюшей. Там никого нет. — А мне сегодня никто и не нужен. Хочу побыть одна. Сама справлюсь, слишком много впечатлений для одного дня. Борис Михайлович запротестовал: — Нельзя отпускать женщину одну в лес. Я тебя отвезу. — Надеюсь, что нас развезет по домам шофер Амалии, — заметил Юрий Владимирович, правильно оценивая количество выпитого Борюсиком. — Если она, конечно, разрешит. Пока, Никуша. Будь осторожна. Я тебе позвоню. Амалия Станиславовна стояла чуть поодаль, внимательно прислушиваясь к разговору. От ее пристального взгляда не укрылось, что Доминика уехала одна, а Сергей отправился вместе с немцем и Юлей в ресторан. Доминика доехала довольно быстро. Оставила машину во дворе, решила не возиться с гаражом. Дом встретил ее тишиной, которая, впрочем, тут же взорвалась телефонным звонком. Это звонил отец. Не успела Доминика положить трубку, как телефон снова зазвонил: Борюсик волновался, как она доехала. Доминика ждала звонка мужа, но тот все не звонил. День рождения Нинки благополучно завершился, и изрядно набравшиеся гости стали разбредаться по домам. Василий, никогда не обделявший себя спиртным, с трудом держался на ногах. Ритка, чертыхаясь, тащила его буквально на себе. — У меня там еще два пузыря есть, — бормотал Васька. — Васька, Васька, так и жизнь пропьешь, — причитала Ритка. — Ты говоришь, как моя учительница арифметики — Элеонора Павловна. Хорошая была тетка. Когда меня из школы выпирали, мне ее больше всего было жалко. Так под воспоминания они добрались до базарной сторожки. На столе их дожидались две бутылки портвейна, припасенные заботливым Васькой. — Вот. Васька слов на ветер не бросает, — икнул он. — Пацан сказал — пацан сделал. Без балды, без петрушки и без детской балалайки. — Я больше не хочу. Разве что по чуть-чуть, — равнодушно отозвалась Ритка. — Доктор сказал — в морг, значит, в морг! Я что, зря старался? — возмутился Васька. На столе рядом с бутылками валялся разорванный конверт. Ритка схватила его, прочитала адрес. — Это же мне. Откуда ты взял? — заволновалась она. — А, твоя квартирная хозяйка принесла. Забыл отдать. — Почему вскрыл? Тут же четко написано — Маргарите Калашниковой. Ты что, Маргарита? — рассердилась Ритка. — А мне интересно, какие такие тайны у тебя от меня завелись, — почему-то развеселился Васька. — Узнал? — мрачно рявкнула Ритка. — Не-а. Я ничего не понял. Кто вернулся, откуда вернулся?… Ритка пробежала листок глазами. Посерьезнела, даже испугалась. Васька вытаращился на нее. — Рит, а Рит, ты чего? Привидение увидала? — Хуже. Когда она письмо принесла? — А черт его знает. Я не помню. Ну, принесла и принесла. А ну, дай письмо. Что там написано? «Берегись. Ее выпустили. Она вернулась». Это о ком, Ритуля? Ритка сунула письмо в карман. Потом решительно налила себе стакан портвейна и выпила залпом. — Вот это правильно, вот это по-нашему! — возрадовался Васька. Когда обе бутылки опустели, Васька решил поделиться с Риткой своими глубокими философскими мыслями. — Я так думаю, что главное в этом мире — держаться вместе. Вот с-смотри. Кряхтя, Васька выбрался из-за стола, с трудом нашел на полу веник, достал из него один прутик и поломал его. — Видишь? — Ну? Васька попытался ломать веник, лицо у него покрылось каплями пота. — Видишь? — торжествующе спросил он. — Что? — не поняла его Ритка. — Не сломал. — И хорошо, веник новый, только купила. Зачем его ломать? — А и вправду, зачем? — вдруг задумался Васька, потом вспомнил: — А-а-а, это я хотел показать, что нам нужно держаться друг друга. Как одна семья. Тогда нас не сломают. Васька какое-то время тупо смотрел на веник, потом взял его и переломил через колено. — Вот! — торжествующе сказал он, показывая Рите поломанный веник. — Я, Вася, пожалуй, пойду. — Хочешь, за шампанским сгоняю? — Не хочу. — Хорошо же сидим, Ритуля. Только ты что-то невеселая. И ничего мне про свою жизнь не рассказываешь. А я люблю под рюмочку послушать всякие истории. — Я не хочу их вспоминать, не то что рассказывать. Мои истории тебе будут не интересны, — передернула плечами Ритка. — А вот и нет. Мне интересно. Ты мне, может, самый близкий человек. Когда в сторожку настойчиво постучали, Ритка с Васькой уже прикончили все спиртное. — Кто там? — хриплым голосом спросил Васька. — Гиппопотам, — прорычали за дверью. На пороге стояла подвыпившая Анжела, нежно прижимая к груди любимого песика. — Видишь, я тоже стихами заговорила, — радостно возвестила она. — Кто там? Гиппопотам. Как думаешь, может, мне этот стих в газете пропечатать? — Лучше сразу в собрании сочинений. В сервант поставишь, — мрачно пошутила Ритка. — Что пьете? — Ничего, всё уже выпили. — Эх, молодежь, эх, подростки. Вам без мамы Анжелы никуда. Держите, — с этими словами Анжела поставила на стол бутылку шампанского. Потом аккуратно уложила свою собачонку на Васькиной лежанке.