— Надька? Спровадила? Иди, мол, иди… Все получится, дело верное… А сама знала, что там меня ментовка пасет! Вот сучка неуемная. Это она меня за то, что я на ней не женился. — А собирался? — удивился Самвел. — Я-то? Я-то не-е-ет. А она хотела. Я в молодости, знаешь, какой был? Огонь. Правда, она меня всегда за дурачка держала. Я и был дурачок, слушал ее. Сама спрячется, а меня везде подставляет! Когда Крокодил поел, Самвел сказал: — Дело твое — труба. Я позвонил заказчику и все отменил. Нет девчонок — нет лаве. Он с меня огромную неустойку содрал. А отдавать эти денежки — тебе. Крокодил обомлел: — Подожди, не спеши… Как мне? А Надька? — Надька твоя у меня в подвале пока сидит, думаю, что с ней сделать. Она ведь деньги просто так не отдаст? — Ни за что, — подтвердил Крокодил. — Умрет, но копейки из рук не выпустит. — Вот и выходит, что отдавать денежки — тебе, — ласково так определил Самвел. Петров поспешил рассказать Анне Вадимовне, что Топорков-Крокодил сбежал. Анна Вадимовна совсем упала духом. Что с девчонками будет? А вдруг он снова попробует их украсть?! Петров решил, что надо поставить круглосуточную охрану возле детдома, по крайней мере, пока не пройдет, как он сказал, «острота момента». — А когда она пройдет? — спросила Анна Вадимовна. — Мне не дает покоя мысль об этом Артеме. Уж как-то все складно получается: как только он приехал, Крокодил тут же исчез, а за ним простыл след и этого байкера. — Петров был весь в раздумьях. А раздумья давались ему нелегко. Анна Вадимовна поделилась новостями с Викторией Павловной. — Пална, что же делать? — вопрошала Анна. — Петров говорит, что Дианка в опасности. Что же делать? Хотела, как лучше, от греха отправить, но чует мое сердце, он за ней поехал. Сейчас же позвоню, пусть возвращается. — Да не срывай ты ее оттуда, пусть все устаканится. Что ты все метушишься?! Что, принял ее отец? — Да, слава богу, посуетился, побегал, а потом вроде смирился, она ему документы все показала. — Есть такие люди, хоть с документами, хоть без них, а ничему не поверят, если не захотят. Этот совестным оказался. — Дианка говорит, что привезет мне его новую книгу с автографом, — похвасталась Анна. — Ага, как звать тебя, не знаю, но я тебе желаю. — Опять ты за свое, Пална. У нас, может, жизнь решается… Больше тебе ничего рассказывать не буду. Я ей, как подруге, а она! Знаешь, Пална, как тяжело мне этот шаг дался… А ты смеешься. — Не кипятись. Это я на нервной почве. А если посудить, то почему бы и нет, если тебе Петров не нравится, тогда… Он женат? Твой-то. Ну, Дианкин папаша? — Вдовец. У него жена давно умерла, от сердечного приступа, он мне еще тогда рассказывал о ней, слова добрые говорил. Дочка есть, взрослая. — Выходит, у Дианки есть старшая сестра? А он их уже познакомил? — спросила Виктория Павловна. — Нет. — Плохо! Значит, боится и не верит до конца, — сделала неутешительный вывод Виктория Павловна. — Чего боится? — А того, что она перестанет его уважать и выставит Дианку нашу за дверь. — Да погоди ты выводы делать. Она в больнице лежит. Попала в аварию, — сообщила Анна. — Тогда это хорошо. Что ты на меня так смотришь? Не то хорошо, что в аварию попала, а то, что причина уважительная есть, по которой он их не познакомил. Анжела переживала за подругу. Днем и ночью. — Ритка, а ты как, отвальную будешь делать? — приставала она. — Мой тебе совет, не спеши списывать базар с корабля современности. Вдруг у тебя там все обломается, к нам вернешься. А мы тебе кормушку всегда найдем. — Да кто тебе сказал, что я навсегда ухожу? Ты что, мои «навсегда» не знаешь? А если они мне хотят дать на шару квартирку, так я брыкаться не буду, — объяснила Рита. — Боюсь я, Ритка, этих бесплатных удовольствий. Поставят тебя на счетчик, мол, жила-поживала да гостей принимала, выкладывай-ка мильен денег. — Не, она не поставит, — покачала головой Рита, вспомнив грустные глаза Доминики. — Кто? — Доминика. Доминика Никитина. Правда, имя красивое? — Ты ее совсем не знаешь. Один раз видела, — напомнила Анжела. — А у нее глаза добрые. И несчастные. Я ей поверила. — И напрасно, — настаивала Анжела. — Добрые да несчастные фирмами не ворочают, олигархами не становятся. Там нужны зубастые да злые. Вот ты знаешь, откуда у твоей благодетельницы денежки на такой бизнес взялись? То-то. Небось, поела мясца человеческого. А ты сопли распустила. А к доброй и несчастной Доминике пришел муж. Сергей начал с извинений: — Прости, Никуша. Мне Юрий Владимирович уже давно сообщил, что ты хочешь меня видеть. Я просто задержался. Заезжал в наш дом в Озёрку. — Я знаю, мне уже позвонила оттуда Танюша. — Я просто хотел, чтобы к твоему возвращению там все блестело, — объяснил Сергей. — Зря старался. Я туда больше не вернусь. — Вот это новость. И можно узнать почему? Что наговорила тебе эта курица безмозглая? Ты распустила прислугу. Эта невменяемая психопатка с завышенными претензиями к жизни решила, что может руководить мной, тобой, нашей жизнью. Она мне выдвигает какие-то нелепые обвинения, несет какую-то чушь собачью, играет в самодеятельного детектива. Я давно замечал за ней странности, но не придавал им значения, а теперь это стало у нее настоящей манией — всех выслеживать, везде подслушивать, подглядывать и даже фотографировать. Надо было давно гнать их взашей. — А мне помнится, недавно ты был ими очень доволен. Особенно Танюшей, — напомнила Доминика. — Еще недавно ты пытался ухлестывать за ней. — Я?! За горничной?! Ха-ха! Много чести, много чести. — А мне казалось, что ее занятие не имеет для тебя никакого значения. Горничные, секретарши, продавщицы, менеджеры, парикмахеры… Какая разница? Главное то, что они в юбках. — Кто в юбках, Ника, ты о чем? — Ты так разнервничался из-за звонка Танюши, что мне тебя даже жалко стало. Заговорил о каком-то расследовании. Какое тут может быть расследование, если все и так ясно. Банальная супружеская измена, отягченная, правда, достаточно тяжкими обстоятельствами. Один участник драмы попал в больницу, второй — чуть не стал убийцей. — О чем ты, я не понимаю? Доминика достала диктофон. Все тот же мерзкий текст: «Если вы хотите знать, где сейчас ваш муж, то поезжайте на вашу городскую квартиру. Он там не один…» Сергей выслушал и спросил: — И это все? Это же банальный аудиомонтаж? Хочешь, вместо моего голоса запишем твой? Легко! Твоя Танюша — мелкая интриганка и шантажистка. Я-то думал, чего она от меня хочет? На что это она намекает, обвиняет в чем-то. Я даже начал беспокоиться о ее психическом здоровье. А она пользуется тем, что ты из-за травмы ничего не помнишь, и впаривает тебе всякую туфту. — А с чего ты взял, что я ничего не помню? Так кто тебе сказал, что я ничего не помню? Сергей растерялся: — Ты сама говорила… Идиот, я должен был догадаться, что ты меня разводишь. Значит, ты мне врала? А как же искренность отношений, доверие?… Я здесь зайчиком прыгаю, под больницей: как там Никуша? Как себя чувствует? А ты из меня клоуна делаешь? — К сожалению, зайчиком прыгаешь ты в другом месте. И Доминика протянула ему фотографии. Сергей долго смотрел на фото, прикидывая, что же сказать. Потом улыбнулся и небрежно бросил снимки на кровать. — Значит, тебе прислали эти фотки. Я недавно их тоже получил. И что здесь крамольного? Юлька просто привозила мне книгу, надеюсь, это не криминал? — А почему ты так долго думал, прежде чем ответить? — спросила Доминика. — Меня посетила одна простая до банальности мысль. Меня кто-то капитально подставляет. И не просто меня, а нас — тебя, меня, нашу фирму. За мной организована настоящая слежка, прям сафари какое-то. Это надо же додуматься — следить за передвижениями наших сотрудников с фотоаппаратом в руках! Честно скажу, меня это сначала забавляло, а теперь тревожит. Они подкрались к самому святому — нашим с тобой отношениям. И пытаются их разрушить — это же очевидно. — Разрушить можно то, что уже построено, а наш брак… — грустно заметила Доминика. — Юлька вышла от тебя утром. Вы в моей квартире до утра читали книгу? Сергей отчаянно защищался: — Знаешь, что в этой ситуации самое страшное? Не то, что какие-то подонки лезут в нашу жизнь, не то, что каждый суслик считает себя агрономом и может вершить над нами моральный суд, и не то, что он при этом не гнушается самыми подлыми методами, не жалея ни тебя, больную, ни меня, невиновного ни в чем. Самое страшное, что ты, ты, Доминика, этому веришь. Я же вижу — веришь. Разве дело в этом клочке бумаги? Конечно, не в нем. А в том, что, поверив клеветнику, ты невольно встала на его сторону.