– Ты что, прямо сейчас будешь проверять? – негодующе воскликнула она. – Именно, я и так долго ждала. Пока я читала, она беспокойно ерзала на стуле. Ошибок была куча, она путала слова, да и просто по небрежности допускала промахи. Но сам текст был необычайно живым, с интересными находками. В будущем она выиграет «Проект Подиум» с невероятным платьем (une robe incroyable) из искусственного обезьяньего меха и переработанной коричневой бумаги вместе с подолом из мармеладных клубничек (bonbons bisous). Она создаст комплект для Леди Гаги на «Грэмми» и шляпу с птичьими гнездами. Оттуда вылупятся птенцы голубей и полетят в зал, а Гага будет заказывать все новые платья для себя и друзей только у нее. Последняя строка вызвала у меня укол боли: Et puis je serai riche et je sauverai beacoup d’animals. Et egalement j’adoppterai une douzaine enfants orphelines. Она станет богатой и спасет много животных, а также удочерит дюжину сирот. – София, это великолепно! – Ты так считаешь? – Да, считаю. Ошибок много, с грамотностью прямо беда – и тебе все же придется начать ставить знаки акцентов. Но будущее время ты выучила, и само сочинение очень оригинальное. Мне понравилось, что ты хочешь спасать животных и детей. – И я поставила сверху страницы крупную пятерку. Девочка зарделась от удовольствия, и я поняла, как ей не хватало подобной похвалы – особенно когда она знала, что заслужила ее. – У меня идея, – решила я. – В качестве занятия по природоведению пойдем на пляж и пособираем камни, а завтра систематизируем и опишем, что из них что. – Здорово! Урок на свежем воздухе оказался отличной идеей: мы взяли с собой Пилота, и он носился туда и обратно по побережью, волоча за собой длинные плети водорослей. Мы набили сумки и карманы черными, зелеными, крапчатыми камушками, кусочками ракушек моллюсков и мидий, да так, что еле могли все это унести. Притащив свою добычу наверх и разложив сушиться, мы наконец выдохнули. Выглянувший к нам Отис, полюбовавшись на коллекцию, пригласил нас на обед, чили с олениной, и мы поели в комнате, отведенной под кинозал. Чтобы познакомить Софию с Элизабет Тейлор, которую обожала моя мама, я включила фильм «Национальный бархат» (в итоге конь Пайболд понравился ей больше). Потом, проскользнув в Морскую комнату, я забрала книги по искусству с собой в коттедж, все семь штук, и взялась просматривать снова. В каждой из них страница с загнутым уголком была отведена репродукции «Кающейся Магдалины», но только в одной книге, «Искусство Флоренции», поля были исцарапаны черными чернилами. Внимательно присмотревшись в поисках имени «Мария», я различила только несколько заглавных «И» и, судя по всему, множество заглавных «Л». Или мне показалось, потому что я уже везде видела эту «Л». «Л» как «лаванда»… Единственная «Л» зелеными чернилами на белой карточке. Может, это никак и не связано с красным пятном под ковром в комнате или с медальоном от духов. И все же мне никак не удавалось избавиться от ощущения, что как раз таки связано. Беатрис Торн Блаффс, 17 декабря После полудня Я в своей спальне, по-прежнему сжимаю в руке небольшое лезвие, и каждый вдох дается тяжело. Но голос Марии звучит так мягко, подталкивая меня к выполнению плана. Пакет, Беатрис, – настойчиво шепчет она. – Поспеши, иди за ним. Убрав нож в карман, я захожу в гардеробную и открываю одну из множества дверей. На полу лежит целая гора пакетов, и я выбираю один с надписью Neiman Marcus, черный и блестящий. Внутри в папиросной оберточной бумаге – новый сложенный свитер. Вытряхнув все из пакета, я уношу его обратно в белую ванную и кладу на пол рядом с душем. Из коридора тихонько стучится женщина с косами и зовет меня: – Миссис Беатрис? Я принесла ваш напиток. Не бери, Беатрис. Она наложила на него проклятье. Стук прекращается, но я знаю, что ведьма там, плетет свои заклинания. Не беспокойся о ней. Время пришло, Беатрис. Действуй! Вновь достав из кармана нож, я сбрасываю халат и ступаю под душ. Неожиданно внутри меня растет крик, такой громкий, что вот-вот он вырвется наружу. Нельзя, Беатрис. Помни о ведьме у дверей. Я молчу, старательно сдерживаясь, и поднимаю руку высоко над головой. Бритвой мне пользоваться запрещено, поэтому по всему телу успели отрасти волосы. Прижав острый кончик ножа прямо под мышку, я нажимаю. Внутри я кричу и не могу остановиться. Укол лезвия отзывается жгучей болью, но мне становится хорошо. Глава тринадцатая Эван не вернулся ни тем вечером, ни следующим, и в итоге я спросила Отиса, куда он отправился. – В Лос-Анджелес, – отозвался тот. – Поймал на крючок крупную рыбку, очень богатый инвестор. Вкладывается в рискованные предприятия, Диллон Сароян. – И когда вернется? – непринужденным тоном спросила я. – Этого он мне не докладывает. Может, сам не знает. Отлично, решила я. В его присутствии в голове полная каша. Я тщательно просмотрела книги Беатрис, каждую страничку, ища пометки, которые она могла сделать, но больше ничего не было. В библиотеке особняка хранилась богатая коллекция книг по искусству, и я отправилась искать там уже знакомые названия про эпоху Ренессанса и любые другие книги, принадлежавшие Беатрис. Но там были в основном книги об искусстве и архитектуре середины прошлого века, с парочкой изданий про азиатское и африканское искусство. Но ни на одном титульном листе подписи Беатрис не стояло. И ни одна работа не была посвящена Модильяни, хотя в паре книг упоминалось, что он имел большое влияние на художников того времени. Искушение вернуться в башню росло; мне хотелось получше рассмотреть тот абсурдно изрезанный портрет. Но в темноте идти по той дороге я бы не решилась, слишком близко к краю утесов она проходила. А днем один из Сандовалов всегда, казалось, был рядом, наблюдал, следил, точно у них была колдовская способность находиться в нескольких местах одновременно. Четыре дня спустя я перестала прислушиваться в надежде различить шум возвращающегося вертолета. В тот день я отправилась в Кармел, наконец-то посетить галерею Эллы, как давно обещала, и приехала почти к двум часам дня. Это оказалось одноэтажное розовое, точно фламинго, здание на Оушен-авеню, где размещались несколько небольших галерей. «„МистикКлэй“. Только по записи», – значилось на двери у Эллы. Но она распахнула дверь даже до того, как я успела позвонить: – Увидела тебя с камеры. Дверь запираю не из-за грабителей, а чтобы всякие праздношатающиеся не забредали. – Рассмеявшись звонким, точно колокольчик, смехом, Элла провела меня внутрь. Совершенно белый зал освещали развешанные в ряд ослепительные лампочки. Керамика – вазы, чаши, блюда, несколько причудливых чашечек и сахарниц – была расставлена на светлых деревянных полках в застекленных витринах. – У меня тут все современное, – сообщила Элла. – Никаких ваз династии Мин или веджвудских чайников. На самом деле тут все скорее декоративное – никакого практического применения, пища не для тела, а для души. – Мне бы как раз не помешало, – вздохнула я. – Хочу все рассмотреть. – Так и нужно. – Элла начала водить меня от витрины к витрине, рассказывая по чуть-чуть о каждом предмете, о пепельной и свинцовой глазури, красителях из кобальта и меди, а также о разных видах обжига. Какие-то образцы были с толстыми стенками и будто чем-то заляпанные, другие изящными, точно сплетенными из паутинки. Но одна ваза была не похожа ни на что из того, что я когда-либо видела: покрытая желтой глазурью, в форме греческой погребальной урны, с множеством слоев зловещих элементов. Тут были выцветшие коричневые фотографии викторианских леди, мультяшное женское лицо с огромными посиневшими губами, зловеще ухмыляющийся старик на унитазе. Между картинками плелись лианы с необычными цветами вместе с обрывками странных высказываний. – Расскажи про эту, – попросила я. – Любопытно. Именно ее выбрала Беатрис Рочестер. – Это та интересная история? – взглянув на нее, уточнила я. – Ага. – Сняв вазу с полки, она поставила ее на длинный столик. – Это работа Грейсона Перри, британца, весьма экстравагантного – и гениального, как видишь. Я наклонилась ближе, рассматривая вазу, которая одновременно притягивала и отталкивала. – А эти трещины – тоже какая-то техника? – Нет, это часть истории. Когда все тут посмотрим, приготовлю нам чай в кабинете и расскажу.