Первый акт прошел без всяких инцидентов, что нисколько не удивило приверженцев Карлотты, так как Маргарита в этом акте не поет. Между тем директора не переставали шутить: — Вот тебе и призрак! — воскликнул Моншармэн. — Да, немного запоздал, — согласился Ришар. — Надо сознаться, что наш «заколдованный зал» сегодня блистает как никогда, посмотри, какая разнообразная публика! И Ришар, насмешливо улыбаясь, указал коллеге на сидевшую между двумя мужчинами, полную женщину, одетую в потертое черное платье. — Это еще что за публика? — спросил Моншармэн. — Это — моя консьержка, её муж и брат. — И ты им дал билеты? — Эта женщина первый раз в жизни в опере. И мне хотелось, чтобы прежде чем начать заботиться об удобствах других, она бы испытала их сама. Видя, что Моншармэн не понимает в чем дело, он объяснил, что вместо уволенной им Жири, он решил взять на некоторое время свою консьержку, которой доверяет, как себе самому. — Да, кстати, — заметил Моншармэн, — ты знаешь, что Жири хочет на тебя жаловаться? — Кому? Призраку? Моншармэн совсем о нем забыл, тем более, что он ничем о себе и не напоминал. Вдруг дверь их ложи отворилась, и вбежал взволнованный режиссер. — Что случилось? — спросили в один голос оба директора. — Друзья Кристины Даэ устроили заговор против Карлотты. Она вне себя от бешенства. — Это еще что за история? — нахмурил брови Ришар. Но в эту минуту поднялся занавес, и директор дал знак режиссеру удалиться. Когда тот ушел, Моншармэн сказал на ухо Ришару: — Вот как!? У Даэ появились поклонники? — Это точно… — Кто такие? Ришар указал глазами на ложу первого яруса, занятую только двумя мужчинами. — Граф де Шаньи? — Да. Он меня за нее просил. И так убедительно, что если бы я не знал, что он живет с Сорелли… — Гм!.. Вот оно что!.. — прошептал Моншармэн. — А кто это с ним, этот бледный молодой человек? — Это его брат. — Он бы лучше отправился спать. У него совсем больной вид. Между тем со сцены неслись веселые звуки музыки, и студенты, горожане, солдаты и женщины весело сновали перед кабачком Бахуса. Показался Зибель. Кристина Даэ была очаровательна. Костюм Зибеля удивительно шел к её свежему, грустному личику. Приверженцы Карлотты ожидали, что появление Кристины будет встречено овацией, которая и раскроет им всю суть заговора, но ничего подобного не случилось. Наоборот, когда Маргарита только прошла через сцену, пропев свои две строчки: «Не блещу я красотой И не стою рыцарской руки», раздался взрыв аплодисментов. Это было так неожиданно и неуместно, что все непосвященные в суть дела удивленно переглянулись. Второй акт, как и первый, кончился благополучно, что не помешало хорошо осведомленным лицам утверждать, что роковые события должны произойти в третьем акте, во время песни о царе Фульском, о чем они и поспешили предупредить Карлотту. Директора также, пользуясь антрактом, прошли за кулисы, чтобы узнать, о каком заговоре им говорил режиссер, но скоро вернулись, убедившись, что все это одни выдумки. Первое, что им бросилось в глаза — была коробка конфет на барьере ложи. Кто ее принес? Никто не знал и не видел. Подойдя ближе, они увидели рядом с коробкой — бинокль. Они посмотрели друг на друга. Все их веселое настроение как рукой сняло. Все, что им говорила мадам Жири, находило себе подтверждение, даже… даже им казалось, что они чувствовали вокруг себя легкое движение воздуха… Они, молча, заняли свои места. Между тем действие уже началось. «Расскажите вы ей, Цветы мои» начала Кристина свою известную арию. Но при первых же словах романса, взглянув на публику, она увидела виконта де Шаньи, и всем сразу показалось, что голос её вдруг упал, сделался тусклым, неуверенным, как будто она боялась за каждую ноту. — Удивительная вещь, — почти громко заметил один из поклонников Карлотты. — Прошлый раз она пела божественно, сегодня ее нельзя слушать. Школы нет, нет методы! «Как ее я люблю, Как люблю горячо…» Виконт закрыл лицо руками. Он плакал. Сидевший сзади него граф нервно закусывал губы, пожимал плечами и хмурил брови. Он, обыкновенно такой сдержанный и корректный, был вне себя от раздражения. И было от чего! Видя, в каком болезненном состоянии его брат вернулся из своей таинственной поездки и, не получив от него каких-либо объяснений, он написал Кристине Даэ, с просьбой назначить ему встречу. Кристина ответила, что не может принять ни его, ни его брата. Граф истолковал ее ответ, как ловкий маневр, которым она надеялась еще больше привязать к себе Рауля. Если верить слухам, у нее до сих пор не было никакого увлечения, никто ей не покровительствует… весьма возможно, что она надеется на что-нибудь большее… не только на банальную связь… Этот северный ангелочек совсем не так прост, как кажется. Граф не мог ей простить страданий Рауля, и теперь, слушая её более чем посредственное пение, он не переставал упрекать себя за то, что когда-то, уступая просьбам брата, хлопотал о ней. Между тем Рауль, не отнимая рук от заплаканного лица, мысленно повторял каждое слово полученного им от Кристины письма. Она написала ему по возвращению из Перро, откуда сбежала, как воровка, даже не предупредив его об отъезде. Он знал это письмо наизусть. «Мой дорогой маленький друг, будьте благоразумны, не ищите со мной встреч… Мы не должны видеться. Если вы меня хоть немного любите, сделайте это для той, которая вас никогда не забудет, мой милый, дорогой Рауль. И главное, молю вас, никогда не приходите ко мне в гримерную. От этого зависит не только моя, но и ваша жизнь. Ваша Кристина». Только что Фауст, Каролюс Фонта, пропел начало дуэта и Маргарита запела: «Каких-то чувств мне новых Душа моя полна И сердцу голос тайный О чем-то говорит»! как раз в эту минуту произошло, как я уже сказал выше, нечто ужасное… Весь зрительный зал, как один человек вскакивает на ноги. Оба директора не могут удержаться от крика ужаса. Все присутствующее с недоумением смотрят друг на друга… Бледная, с блуждающими глазами, Карлотта так и замерла с полуоткрытым ртом. Она не смеет двинуться с места, боится взять хотя бы одну ноту. Так как из её горла, созданного для выражения самой возвышенной гармонии, откуда до сих пор вылетали такие чистые могучие звуки, такие дивные мелодии, на этот раз вылетела… вернее выскочила… отвратительная, скользкая жаба!.. Как она туда попала — неизвестно, но её ужасный отвратительный «Квак!» был слышен в самых отдаленных уголках зала. Конечно, это надо понимать в переносном смысле, на самом деле никакой жабы не было, был слышен только «Квак!», такой пронзительный, визгливый «Квак!», какому позавидовал бы любой болотный обитатель. Это было так неожиданно, что сама Карлотта не поверила своим ушам. Если бы гром разразился над её головой, она бы так не поразилась, как поразил ее этот отвратительный звук, вылетевший из её горла. И как это могло случиться? Она пела, как и всегда, без всяких усилий, так легко и свободно, как другие говорят: «Привет, как вы поживаете»? Конечно, нельзя отрицать, что существуют певицы, не желающие считаться со своими данными и старающиеся, во что бы то ни стало, дотянуть свой голос до таких верхов, какие им были запрещены при рождении самим Господом Богом. Поэтому и нет ничего удивительного, что само небо посылает им в наказание за чрезмерную самонадеянность, «квакающую» жабу, но кто бы мог подумать, что это может случиться с Карлоттой, имеющей в голосе две октавы. У всех еще было в памяти её удивительное стокатто из «Волшебной флейты», наконец «Дон Жуан», в котором она, исполняя партию Эльвиры, взяла сама вместо Донны Анны знаменитое си-бемоль, для которого у той не хватало голоса. И вдруг теперь это удивительное, никому не понятное «квак!» Точно колдовство какое-то! Между тем в зале начался шум. Случись такая история не с Карлоттой, а с какой-нибудь другой певицей, ее бы уж давно освистали. Но голос Карлотты заслужил такую прочную славу, что все присутствующие вместо того, чтобы возмутиться, не могли прийти в себя от изумления, также как и сама Карлотта, которой начинало казаться, что все это только сон, обман слуха, а не горькая действительность.