— Какой конюшней? — Конюшней Оперы. — Как!? У нас своя конюшня? Я и понятия об этом не имел. Где же она помещается? — Под зданием Оперы, в подвалах… У нас двенадцать лошадей!.. — Двенадцать лошадей!? Боже милосердный! Но зачем так много? — Они принимают участие в «Иудейке», «Пророке» и многих других операх. Их специально приучают к подмосткам. Лашеналь очень ловко это делает… — Да, но что ему от меня надо? — Не имею понятия… Я его никогда не видел таким расстроенным. — Позовите его! Лашеналь зашел, нервно постукивая хлыстом по сапогу. — Здравствуйте, месье Лашеналь, — любезно улыбнулся Ришар. — Вы желали нас видеть? — Да, месье директор, я пришел просить Вас переменить весь состав конюшни. — Как! Вы хотите продать всех лошадей? — Я говорю не о лошадях, а о конюхах… — Сколько же у вас конюхов, месье Лашеналь? — Шесть! — Шесть конюхов!? Мне кажется, достаточно было бы и четырех. — С этим ничего нельзя поделать, — вмешался Мерсье. — Мы волей-неволей должны были создать эти места в угоду правительству, которое пожелало их предоставить своим протеже, почему я и позволю себе… — Что мне за дело до правительства!.. — энергично перебил Ришар. — Для двенадцати лошадей вполне достаточно и четырех конюхов. — Для одиннадцати… — поправил заведующей конюшней. — Для двенадцати! — повторил Ришар. — Нет, для одиннадцати… — снова поправил его Лашеналь. — Месье Мерсье только что мне сказал, что у вас двенадцать лошадей. — Совершенно верно, так было раньше. Но с тех пор, как украли Цезаря, осталось одиннадцать… — Как?! Украли Цезаря? — воскликнул Мерсье. — Ту самую белую лошадь, которая участвовала в «Пророке»? — Конечно, другого такого Цезаря не найти, — сухо ответил заведующей конюшней. — Уж я, кажется, знаю толк в лошадях… Что это была за лошадь! И украли, так-таки и украли… — Но каким образом? — Не могу себе представить. И никто этого не знает. Поэтому я и прошу уволить всех конюхов. — Но что же, наконец, говорят, ваши конюхи? — Ерунду! Одни обвиняют статистов, другие — сторожа… — За сторожа я ручаюсь, как за самого себя, — запротестовал Мерсье. — Но, однако, мсье Лашеналь, — возвысил голос Ришар, — вы должны же кого-нибудь подозревать… — Если хотите, то — пожалуйста! — внезапно воскликнул Лашеналь. — Даже больше того, я почти не сомневаюсь, — и, подойдя ближе к директорам, он громко прошептал: — это все дела… призрака! Ришар подскочил на своем месте. — Как!? И вы тоже!? И вы!? — То есть, как это «и я»? В этом нет ничего удивительного. — Ну, еще бы, «ничего удивительного»… конечно… — Повторяю, нет ничего удивительного, если я так думаю, после того, что я видел. — Что же вы видели? — Я видел также ясно, как вижу сейчас вас, черную фигуру на белой лошади, как две капли воды похожей на Цезаря. — Отчего же вы за ними не погнались? — Погнался, господин директор, даже кричал, но они так мчались, что я не успел опомниться, как они скрылись в темноте галереи. Ришар поднялся с места. — Отлично, месье Лашеналь, вы можете идти. Мы привлечем призрака к суду… — И гоните конюхов. — Непременно, непременно… До свиданья! Лашеналь откланялся и вышел. Ришар едва сдерживался. — Господин Мерсье, скажите этому дураку, чтобы он искал себе другое место. — Он приятель правительственного комиссара, — осторожно заметил Мерсье. — К тому же знаком со многими представителями печати, — прибавил Моншармэн. — Завтра на нас обрушится вся пресса. И мы же останемся в идиотском положении. — Ну, хорошо, хорошо, поступайте, как знаете, — согласился Ришар. В эту минуту дверь внезапно распахнулась и в кабинет, к немалому изумлению присутствующих, влетела, с письмом в руках, мадам Жири. — Простите, извините, господа! — затараторила она со своей обычной фамильярностью. — Я получила письмо от призрака Оперы, в котором он пишет, чтобы я отправилась к вам, так как вы… Мадам не успела еще окончить фразы, как физиономия Ришара внезапно изменилась. Он побагровел, глаза его заметали молнии и не находя слов, чтобы излить клокотавшее в нем негодование, он схватил мадам Жири за шиворот и, заставив ее описать полукруг в воздухе, отпечатал на черной тафте её юбки всю подошву своего сапога. Это произошло так быстро, что мадам Жири не успела даже опомниться, как очутилась за дверью директорского кабинета. Но зато, когда она поняла все произошедшее, весь театр огласился её криками и угрозами. Трое служителей с трудом спустили ее с лестницы и при помощи двух полицейских выпроводили за ворота. Приблизительно в это же самое время только что проснувшаяся Карлотта в колокольчик позвонила горничной и велела подать себе в постель газеты и письма. Первым ей бросилось в глаза написанное красными чернилами анонимное письмо следующего содержания: «Если вы примете участие в сегодняшнем спектакле, вам грозит большое, непоправимое, как смерть, несчастье». У Карлотты сразу пропал аппетит. Оттолкнув поданный ей горячий шоколад, она села на постели и глубоко задумалась. Конечно, она уже не раз получала анонимные письма, но никогда еще они не были такими угрожающими. Думая, что ей все должны завидовать, она любила выставлять себя жертвой всевозможных интриг и постоянно рассказывала, что у нее есть тайные враги, желающие, во что бы то ни стало погубить её, «Но, — добавляла она, — при этом, я не из трусливых и не поддамся шантажу!» На самом же деле, если интрига и велась, то именно самой Карлоттой против Кристины Даэ, которой она не могла простить её неожиданного успеха. Известие об этом необыкновенном успехе сразу излечило Карлотту, как от начинающегося бронхита, так и от недовольства дирекцией и она употребила все средства, чтобы, при помощи влиятельных друзей, восстановить против Даэ директоров и, так или иначе, уничтожить соперницу. Посланный узнать об её здоровье, личный секретарь Ришара, вернулся с ответом, что она чувствует себя великолепно, и будь она даже «на смертельном одре», все равно будет петь Маргариту. Однако часов около пяти ей опять подали точно такое же анонимное письмо: оно было коротко: «Вы простужены. Будьте благоразумны, откажитесь от спектакля». Карлотта насмешливо улыбнулась, пожала плечами и попробовала голос. Он звучал, как никогда. Ее друзья сдержали свое обещание и к началу спектакля были все на своих местах. Но к своему большому удивлению, они скоро увидали, что бороться было не с кем. Никаких заговорщиков не было. Наоборот, за исключением нескольких, по видимому совершенно мирно настроенных буржуа, пришедших сюда с единственной целью насладиться музыкой, театр был полон самой элегантной аристократической публикой, не способной на какую бы то ни было демонстрацию. Единственное, что казалось странным, это присутствие Ришара и Моншармэна в ложе № 5. Но друзья Карлотты подумали, что до директоров, вероятно, также дошел слух о готовящемся скандале, и они решили лично присутствовать на спектакле, чтобы в случае надобности иметь возможность тот час же прекратить скандал. Это предположение было совершенно ошибочно, так как, нам уже известно, что Ришар и Моншармэн были всецело заняты призраком. Как только подняли занавес Ришар сидевший на том самом стуле, на котором обыкновенно сидел «голос», шутливым тоном спросил Моншармэна: — Ну что же, никто тебе ничего не шепчет? — Подожди! Будем терпеливы, — также весело ответил Моншармэн. — Ты же знаешь, что призрак имеет обыкновение приходить в середине первого акта.