— Кристина! — Как вы можете осуждать человека, которого вы не только не знаете, но даже никогда не видели. — Вы ошибаетесь, Кристина… По крайней мере, мне известно его имя. Вы напрасно скрываете… Вашего «ангела музыки» зовут Эрик. Кристина побледнела, как полотно. — Кто вам сказал? — Вы сами! — Когда? — Сегодня ночью! Разве вы не помните, что войдя к себе, вы прошептали — «Бедный Эрик»! О! бедный Рауль это хорошо слышал. — Вы опять подслушивали у дверей? — Ошибаетесь! Я был в комнате, за портьерой. — Несчастный! — в ужасе воскликнула она. — Вы хотите, чтобы вас убили? — Может быть!.. В этих словах прозвучало столько любви и отчаяния, что Кристина не могла сдержать слез. Она вдруг взяла Рауля за руки и посмотрела на него с такой нежностью, что он сразу почувствовал, как затихает его горе. — Послушайте, Рауль, — сказала она, — вы должны забыть не только имя, но даже самое существование голоса. И не старайтесь проникнуть в его тайну. — Разве она так ужасна? — Страшнее её нет на свете!.. Молодые люди замолчали. Рауль был удручен. — Поклянитесь мне, что вы не будете стараться что-нибудь узнать, — снова сказала Кристина. — Поклянитесь, что вы не войдете в мою гримерную, пока я вас сама не позову. — А вы обещаете меня когда-нибудь позвать, Кристина? — Обещаю. — Когда? — Завтра… — В таком случае, клянусь! Таковы были их последние слова в этот день. Рауль поцеловал руку Кристины и вышел, проклиная таинственного Эрика и давая себе слово быть терпеливым. Глава 11 На другой день он ее увидел в театре. На её пальце по-прежнему блестело кольцо. Она отнеслась к нему как-то особенно тепло, задушевно и долго расспрашивала о его планах на будущее. Он сказал, что отправление полярной экспедиции состоится ранее назначенного срока, благодаря чему недели через три, самое позднее через месяц, он должен будет уехать из Франции. Она успокоила его, говоря, что он должен радоваться этому путешествию, которое послужит первой ступенью к грядущей славе, и на его слова, что никакая слава не может заменить ему любви, она журила его как ребенка, у которого всякое горе сиюминутно. Наконец он сказал: — Как вы можете, Кристина, говорить так легко о таких серьезных вещах? Может быть, мы никогда не увидимся, я могу умереть… — И я тоже, — просто сказала она. — Улыбка сбежала с ее губ. Она задумалась. Вдруг неожиданная мысль мелькнула в ее голове, глаза заблестели. — О чем вы думаете, Кристина? — Я думаю о том, что мы больше никогда не увидимся… — И это вас так радует? — И что через месяц мы должны будем расстаться навсегда… — От нас самих зависит никогда не расставаться. Кристина закрыла ему рот рукой. — Молчите, Рауль! Об этом не может быть и речи. Я не могу быть вашей женой, вы сами это знаете… Ею вдруг овладела шумная веселость. Она шаловливо захлопала в ладоши. Рауль смотрел на нее с удивлением. — Но это ничего не значит… да, конечно, — произнесла она, неожиданно протягивая ему руки, с таким жестом, как будто она ему их дарила, — конечно, если мы не можем пожениться, мы все-таки можем считать себя женихом и невестой… Об этом никто не будет знать. Если существуют тайные браки, отчего не быть тайным помолвкам?.. И так, Рауль, мы целый месяц будем женихом и невестой. А когда вы уедете, воспоминанье об этом месяце останется со мной на всю жизнь… — Я буду счастлива… и это счастье никому не причинит огорчения, — задумчиво добавила она. Рауль пришел в восторг от этой идеи и постарался поскорее провести ее в жизнь. — Мадмуазель, — почтительно сказал он, отвешивая ей церемонный поклон, — имею честь просить Вашей руки. — Да уж, они обе у вас, мой дорогой жених… Ах, Рауль, как мы будем счастливы этот месяц! «Неосторожная! — думал про себя Рауль. — За этот месяц я заставлю ее позабыть «голос», так или иначе узнаю эту страшную тайну, и тогда Кристина согласится быть моей женой. В ожидании этого, что ж, поиграем в жениха и невесту!» Что это была за очаровательная игра. Оба чистые душой и телом, как дети, они были безмерно счастливы. Сколько было произнесено нежных слов, сколько уверений, сколько клятв верности! Даже мысль, о том, что через какой-нибудь месяц от этих клятв не останется и следа, придавала им какую-то особенную острую прелесть. Они играли своими сердцами, как другие играют в мяч, и надо было быть очень осторожными, чтобы не нанести ceбе удара. Однажды, приблизительно неделю спустя после начала игры, молодой человек не выдержал: «Я не уеду на северный полюс»! Кристина, не ожидавшая по своей наивности такого результата, впервые поняла, как опасна была затеянная ею игра. Она ничего не ответила и, простившись, пошла домой. Это произошло в её гримёрной, где она обыкновенно назначала ему свиданья и где они иногда устраивали маленькие пиршества, довольствуясь несколькими бисквитами, стаканчиком портвейна и букетиком фиалок. В этот вечер она не пела. Наутро, несмотря на то, что они условились писать друг другу в течение этого месяца ежедневно, он не получил обычного письма. Едва поднявшись с постели, он бросился к госпоже Валериус, которая ему сообщила, что Кристина вчера в пять часов вечера неожиданно уехала на два дня. Рауль был ошеломлен. Его до глубины души возмущало спокойствие госпожи Валериус. Напрасно он так и этак старался от нее что-нибудь выведать, она видимо сама ничего не знала и на все его вопросы отвечала: «Это — тайна Кристины!» — Нечего сказать, — расстроенно шептал он, спускаясь с лестницы, — госпожа недурно охраняет молодых девушек!.. Но где же, однако, Кристина? Два дня! Два потерянных дня, когда и без того их счастье так кратковременно! И он сам в этом виноват… Разве не было решено, что он уедет? Да, наконец, если бы даже он решил остаться, зачем было ей об этом заранее говорить… Он осыпал себя упреками и не успокоился до тех пор, пока снова не увидел Кристину. Её возвращение ознаменовалось триумфом. Она одержала такую же блестящую победу, как и в тот незабвенный вечер. После инцидента «с жабой» Карлотта не решалась выступать на сцене. Боязнь, как бы с ней не повторилось того же самого, парализовала её голос, и один вид театра, свидетеля её позора, был ей нестерпим. Она нарушила контракт, и все её партии тот час же перешли к Даэ. Первый же выход Кристины в «Иудейке» был одной сплошной овацией. Один виконт не мог разделять всеобщего восторга: Кристина все еще носила кольцо, и какой-то тайный голос шептал ему на ухо: «Смотри, она не расстается с кольцом, которое ей подарил твой соперник, она опять «отдает свою душу» и опять ему, а не тебе. А если она не скажет тебе, где она провела эти два дня, спроси у Эрика»! Он бросился на сцену. Она сразу его увидела и увлекла в гримерную, не обращая внимания на саркастические замечания своих вновь испеченных поклонников. Рауль упал перед ней на колени, клялся, что он уедет, молил не отнимать от него ни одного часа их идеального счастья. Она плакала. Они целовались, как брат и сестра, сраженные одним ударом, оплакивающие дорогого, близкого покойника. Вдруг она отстранилась от молодого человека, прислушалась… и быстро указала Раулю на дверь. — До завтра, мой дорогой жених! И будьте счастливы, Рауль… я сегодня пою для вас… — прошептала она так тихо, что он скорее угадал, чем услышал её слова. Назавтра он пришел, как всегда, но два дня разлуки нарушили очарование их красивой фантазии. Они не находили слов и только грустно посматривали друг на друга. Как ни сдерживался Рауль, чтобы не выдать клокотавшую в нем ревность, Кристина ее все-таки чувствовала, и чтобы хотя немного рассеять своего друга, предложила ему прогуляться. Рауль подумал, что она хочет поехать куда-нибудь за город, подальше от этого ненавистного ему здания, от этой тюрьмы, охраняемой проклятым тюремщиком… Эриком. Но ум! она привела его на сцену и усадила около фонтана, в тени размалеванных картонных деревьев, поставленных для вечернего спектакля. В другой раз она повела его гулять по запущенным аллеям такого же искусственного сада, как будто настоящие небеса, цветы, воздух были ей совсем недоступны. Молодой человек не задавал ей больше никаких вопросов, все равно она не могла на них ответить, и это причиняло ей только напрасные страдания. Время от времени мимо них проходил пожарный. Иногда она старалась создать себе иллюзию настоящей природы и со свойственным ей энтузиазмом восхищалась обманчивой красотой окружающей их обстановки. — Смотрите, Рауль, — говорила она в такие минуты, — разве все это не прекраснее самой природы? Ведь все эти деревья, небеса, бревна, полотна были свидетелями самых прекрасных чувств, самых благородных трагедий. Ну разве нам тут не хорошо, ведь наша любовь такая же иллюзия, такой же обман и только! И видя, что он продолжает молчать, прибавляла: — Наша любовь слишком печальна для земли. Полетим на небо… Здесь это не трудно. И она заставляла его подниматься выше облаков, бегать за ней по колеблющимся колосникам, между облаками, канатами, реями, смеясь над его нерешительностью и лукаво напоминая ему, «что ведь он моряк». Потом они спускались на «землю», т. е. в один из коридоров, ведущих в балетные классы, откуда по временам доносились строгие возгласы учительницы: «Больше мягкости»!.. «Твёрже носок»!.. В другой раз она привела его в большое зал, увешанный рыцарскими доспехами, копьями, щитами, шлемами, и рассматривая запыленные, неподвижные фигуры рыцарей, она разговаривала с ними, как с живыми, обещая им как-нибудь показать освещенный зрительный зал, дефилирующие войска, толпу красивых женщин. Она показала Раулю все свои владения, все семнадцать этажей этого необыкновенного здания, начиная с бельэтажа и кончая вышкой. Как королева среди своих подданных, она появлялась то там, то сям, среди многочисленного населения Оперы, подбадривая рабочих, заглядывала в театральные мастерские… Однажды, проходя по сцене, Рауль заглянул в раскрытый люк и сказал: — Я теперь ознакомился со всеми вашими верхними владениями, Кристина… Покажите же мне и нижние?.. О них ходят целые легенды. Пойдемте туда сейчас!..