— Ты бредишь! Ты болен, Рауль! Скажи мне ради Бога, что случилось? — граф взял у него револьвер. — О, нет, я не брежу… Мы, впрочем, это сейчас узнаем… Он набросил на себя халат, надел туфли и взяв свечу, вышел на балкон. Стеклянная дверь балкона была на высоте человеческого роста пробита пулей. Рауль перегнулся через перила. — Ого! — протянул он. — Кровь… здесь… и там дальше тоже кровь… Тем лучше!.. Привидение становится не столь опасным. — Рауль! Рауль! Граф тряс его за плечи, как лунатика, которого надо скорее разбудить от его опасного сна. — Вы напрасно думаете, что я сплю, — с нетерпением в голосе сказал Рауль. — Вы, как и все, не можете не видеть крови. Я думал, что мне все это приснилось. Но очевидно, то были действительно глаза Эрика и это его кровь. — Пожалуй, я напрасно стрелял, — забеспокоился он вдруг. — Кристина мне этого может не простить. И ничего бы этого не случилось, если бы я не забыл спустить шторы. — Рауль, ты с ума сошел! Приди же, наконец, в себя! — Опять! Вы бы лучше, Филипп, помогли мне найти Эрика. Привидение, которое оставляет после себя следы крови, уж не так трудно найти… — Действительно, сударь, — подтвердил камердинер графа, — весь балкон забрызган кровью. Принесли лампу, при свете которой выяснилось, что следы крови шли вдоль перил балкона, до водосточной трубы, а затем подымались по ней к крыше. — Мой милый, — сказал Филипп брату, — ты стрелял в кошку. — Весьма возможно! — насмешливо произнес Рауль, и скользнувшая на его губах улыбка еще более озадачила графа. — От него всего можно ожидать. Кто знает, был ли это Эрик, или кошка, призрак или человек? Эрик на все способен! Эти бессвязные слова, казавшиеся Раулю, еще находившемуся под впечатлением рассказа Кристины, вполне понятными, только подтверждали ужасное предположение графа о внезапном помешательстве молодого человека. — Кто это Эрик? — спросил он, беря брата за руку. — Мой соперник! И если он не убит, тем хуже для него. И он жестом приказал прислуге выйти из комнаты. Братья остались вдвоем. Но закрывая за собой дверь, камердинер графа слышал, как Рауль громко произнес: — Сегодня вечером я увезу Кристину Даэ! Это фраза была потом доведена до сведения судебного следователя Фора, но чем вообще кончилась ночная беседа братьев, к сожалению, осталось неизвестным. Прислуга рассказывала, что между ними за последнее время часто происходили ссоры, во время которых постоянно упоминалось имя Кристины Даэ. За утренним завтраком, который подавали графу в его рабочий кабинет, он приказал попросить к себе брата. Рауль вошел сумрачный и молчаливый. Разговор был краток. — Прочитай! — отрезал старший брат, протягивая свежий номер «Epoque», указывая пальцем на небольшую заметку. Рауль прочитал вполголоса. «Все Сен-Жерменское предместье заинтересовано предстоящей помолвкой виконта Рауля де Шаньи с известной оперной примадонной Кристиной Даэ. Ходят слухи, что граф Филипп, недовольный неравным браком своего брата, поклялся, что впервые один из Шаньи не сдержит данного им слова. Принимая во внимание всемогущество любви вообще и закулисной в частности, спрашивается, какими средствами удастся ему помешать молодому виконту дать свое имя «Прекрасной Маргарите». Хотя между братьями и существует, как говорят, самая нежная дружба, но граф горько ошибается, если надеется выйти победителем из этой, более чем неравной, борьбы любви и предрассудка»! — Как видишь, ты делаешь нас всеобщим посмешищем, — сказал Филипп. Эта особа свела тебя с ума своими призраками. (Таким образом, я могу сделать вывод, что Рауль всё-таки рассказал брату о похищении Кристины призраком) — Прощайте, Филипп! — И так, это решено? Ты сегодня уезжаешь?.. Виконт многозначительно молчит… — И с ней?.. Ты не сделаешь такой глупости… Я сумею тебе помешать! — Прощайте, Филипп! — повторил Рауль и вышел. Этот разговор был передан следователю самим виконтом, который видел потом своего брата только в театре за нисколько минут до исчезновения Кристины Даэ. Весь этот день Рауль провел в приготовлениях к отъезду. Поиски экипажа, лошадей, укладка багажа, заботы о провизии, наконец, составление маршрута, — он решил ехать на лошадях, будучи уверен, что привидение, не дождавшись Кристины, первым долгом бросится на вокзалы, — все это заняло его до самого вечера. В 9 часов вечера большая дорожная карета, запряженная парой крупных, сильных лошадей, с опущенными на окнах занавесками, заняла место в длинной веренице экипажей, выстроившихся у здания Парижской Оперы. Перед этой каретой стояли три других. Следствие потом выяснило, что одна из них принадлежала неожиданно вернувшейся в Париж Карлотте, другая Сорелли, а третья, стоявшая впереди всех, графу де Шаньи. Таинственная карета казалась пустой, и кучер, лицо которого благодаря надвинутой на лоб шапке и обмотанному несколько раз вокруг шеи шарфу, было неузнаваемо, не подвижно сидел на козлах. Вдруг какая-то тень, закутанная в длинный черный плащ, с мягкой, тоже черной, шляпой на голове, прошла мимо экипажей, и видимо особенно заинтересовавшись дорожной каретой, подошла к лошадям, затем к кучеру и, не сказав ни слова, удалилась. На следствии было решено, что эта тень была ни кто иной, как Рауль де Шаньи, я же думаю иначе, так как на виконте де Шаньи была, по обыкновению, одета в этот вечер высокая шляпа — цилиндр, которую, кстати сказать, потом и нашли. Тень же, по моему, принадлежала призраку, который, как мы увидим дальше, был в курсе всех событий. Как нарочно, в этот вечер давали «Фауста». Зал был полон самой блестящей публикой. Тридцать лет назад, все завсегдатаи оперы были аристократы высшей пробы. Не то, что теперь, когда иногда в ложе какого-нибудь маркиза, продавшего ее на одно представление, восседает лавочник, или колбасник со всем семейством. В то время ложи представляли собой те же гостиные, где заранее можно было быть уверенным встретить таких-то и таких-то любителей музыки. Здесь все знали друг друга не только в лицо, но и по фамилиям, и потому на этот раз всеобщее внимание было обращено на графа де Шаньи. Заметка в «Epoque» (Эпок) была прочитана всеми, и, глядя на бесстрастное, по-видимому, совершенно спокойное лицо графа, дамы таинственно перешептывались друг с другом, заинтригованные не понятным отсутствием в ложе молодого виконта. Кристина Даэ была встречена довольно холодно. Ей не могли простить сегодняшней заметки. Певица сразу заметила эту холодность и смутилась. Между тем завсегдатаи оперы, старавшееся показать, что им хорошо известна вся закулисная сторона этого романа, то и дело оборачивались на ложу графа де Шаньи, который, казалось, не замечал устремленных на него взоров и продолжал внимательно смотреть на сцену. А Кристина окончательно теряла под собой почву. Она чувствовала приближение какой-то катастрофы. Каролюс Фонта с беспокойством посматривал на нее, ожидая, что вот-вот она упадет в обморок. Приближался дуэт Фауста и Маргариты, так печально закончившийся недавно для Карлотты. Как раз в это время в ложу напротив сцены вошла сама Карлотта. Кристина сразу увидала свою соперницу. На её губах играла насмешливая улыбка. Это спасло певицу. Она забыла обо всем окружающем и перед изумленными зрителями возродилась прежняя вдохновенная артистка. Она превзошла саму себя, никогда еще голос её не звучал так дивно. Когда в последнем акте она запела молитву, все присутствующее как один человек, были охвачены таким могучим порывом, что казалось, будь у них крылья, все бы они полетели в этот светлый мир прощения и покоя. И как бы в ответ на этот призыв, с самой середины амфитеатра поднялся молодой человек и так и остался стоять, не спуская глаз с певицы, как будто и он тоже собирался расстаться с землей… Это был Рауль. «И душу грешную прими. В селениях своих небесных». Неслись дивные, полные небесной гармонии звуки, и Кристина, прекрасная в своем белоснежном наряде, с распущенными волосами и горящим, вдохновенным взором, с мольбой простирала руки к небу: «В селениях своих небесных»! Вдруг в эту самую минуту вся сцена погрузилась во мрак. Это продолжалось одно мгновенье, так что присутствующие даже не успели опомниться, как на сцене опять стало светло. Но Кристина Даэ исчезла. Куда же она пропала? Все удивленно посматривали друг на друга. Волнение росло. Все бросились на сцену, к тому самому месту, где только что стояла Кристина. Спектакль пришлось прервать. Где же, однако, Кристина? Благодаря какому колдовству она могла так бесследно исчезнуть на глазах всей публики, почти что из объятий Королюса Фонта? Или ее действительно ангелы унесли на небо? Рауль, все еще стоявший между кресел, не мог удержаться от крика. Граф Филипп поднялся с места. И публика, переводя взоры с Рауля на сцену, со сцены на графа, начинала задавать себе вопрос: нет ли в этом происшествии чего-нибудь общего с утренней заметкой? Рауль бросился к выходу, граф вышел из ложи и все абоненты, видя, что опускают занавес, поспешили за кулисы. В театре стояло столпотворение вавилонское, все говорили разом, каждый объяснял происшествие по-своему. Одни говорили, что Даэ упала в люк, другие утверждали, что она попала в какую-нибудь ловушку, на что указывает совпадение её исчезновения с внезапно наступившей темнотой. Наконец занавес медленно поднялся и Каролюс Фонта, выйдя на авансцену, объявил: «Мадам и месье! Только что произошел самый невероятный случай. Наша солистка, Кристина Даэ, исчезла на наших глазах неизвестно куда»!.. Глава 14 Разгоряченная толпа заметалась по залу. Артисты, рабочие, танцовщицы, статисты, зрители, расталкивая друг друга, метались взад и вперед. — Где же она? — Она бежала! — Ее увез виконт де Шаньи! — Нет, не виконт, а его брат граф де Шаньи! — Ах, вот Карлотта! Это её проделки… — Нет, это всё подстроил призрак!.. Эти возгласы перемешиваются с шутками, которые слышались все чаще по мере того, как выяснилось, что все театральные люки в порядке и, следовательно, версия несчастного случая отошла на второй план. Трое мужчин протиснулись сквозь шумящую толпу и встав за декорациями стали о чем-то беседовать между собой. Это были учитель пения Габриэль, управляющий театром Мерсье и секретарь Реми. — Я стучал! Они не отвечают. Может быть, их уже нет в канцелярии. Как это узнать? Дверь заперта на ключ. Из этих долетевших слов можно было понять, что речь идет о директорах, которые еще в антракте приказали им сегодня не мешать. — Как бы то ни было, — волновался учитель пения Габриэль, — исчезновение Кристины Даэ настолько важное событие, что можно было бы и побеспокоить господ директоров. — Сообщили вы им об этом хоть через дверь? — спрашивал Мерсье. — Сейчас попробую! — и Реми, почти бегом, направляется в канцелярию. В эту минуту показывается режиссер. — Ах, вы тут, Мерсье? Я вас жду. Что это вы уединились? Вас все ищут! — Я не двинусь с места до прибытия полиции, — объявляет Мерсье. — Я уже послал за Мифруа. Когда он приедет, мы произведем осмотр. — А я вам говорю, спуститесь сейчас в «центральное освещение». — Только после того, как прибудет комиссар… — Я только что там был… — Что же вы там видели? — Ничего и никого! Понимаете, никого!..