Несколько раз за лето, обыкновенно в период народных празднеств, или каких-нибудь гуляний, он забирал свою скрипку и уходил, как прежде, бродить из деревни в деревню. Иногда мадам Валериус отпускала с ним Кристину, и тогда его счастью не было конца. И стар и млад все сбегались их слушать, не было деревушки, куда бы они не заглянули, пренебрегая гостиницами и ночуя где-нибудь на гумне, тесно прижавшись друг к другу, как несколько лет назад, когда у них действительно не было пристанища. Крестьяне с изумлением глядели на этого прилично одетого, отказывавшегося от каких бы то ни было подачек человека, на сопровождавшую его прелестную, как ангел, девочку и провожали их от одной деревни до другой. Однажды им встретился какой-то, видимо приезжий, мальчик. Очарованный нежным, чистым голоском Кристины, он, несмотря на уговоры сопровождавшей его гувернантки, ни за что не хотел с ними расстаться. Таким образом, они дошли до маленькой бухты, носящей и по сей день название Трестрау. В те времена там не было ничего, кроме неба, моря, золотистого берега и сильного ветра, который внезапным порывом сорвал одетый на Кристине шарф и унес его в море. Кристина вскрикнула, хотела его схватить, но он уже был далеко, на волнах. — Не беспокойтесь, мадемуазель, — услышала она вдруг чей-то голос, — я вам его сейчас достану. И она увидела мальчика, бежавшего, несмотря на громкие протесты сопровождавшей его почтенной дамы, прямо к морю. Минута, и он, как был в платье, бросился в воду и, схватив шарф, выбрался с ним на берег, где передал его Кристине. Шарф и его спаситель были в самом плачевном состоянии. Гувернантка все еще не могла успокоиться, но Кристина смеялась от души, и на прощание поцеловала мальчика. Тот мальчик был виконт де Шаньи! Он приехал на лето с теткой в Ланьон. Они стали видеться почти ежедневно, и по просьбе тетки, переданной ему через профессора Валериуса, Даэ согласился давать юному виконту уроки игры на скрипке. Вот таким образом Рауль полюбил те же мелодии, которыми было наполнено детство Кристины. Они оба были юными мечтательными созданиями, обожали таинственные рассказы, старые бретонские сказки, но самым большим их удовольствием было слушать рассказы старика Даэ. Когда спускались сумерки и солнце, как огромный огненный шар тонуло в море, Даэ садился у откоса дороги поближе к детям и среди безмятежной тишины наступающего вечера вполголоса, словно боясь спугнуть парившие вокруг них призраки, начинал рассказывать прекрасные и вместе с тем мрачные легенды севера. То это были дивные, как мечта, сказки Андерсена, то грустные до слез песни Рунеберга. Когда он умолкал, дети нетерпеливо просили «еще». Один рассказ начинался так: «Маленькая Лотта была беззаботна, как птичка. Солнце играло в её белокурых, как золото, кудрях. Её душа была также чиста и безмятежна, как взгляд её светлых, голубых глаз. Она всегда слушалась маму, любила свою куклу, берегла свои платья, красные сапожки и скрипку, но самым её большим удовольствием было засыпать под пение «Ангела музыки»… Слушая этот рассказ, Рауль смотрел на белокурые локоны и голубые глаза Кристины, она же с завистью думала о том, как была счастлива Лотта, слушая «Ангела музыки». Вообще, во всех рассказах Даэ непременно фигурировал «Ангел музыки» и дети не переставали им интересоваться. По словам Даэ, все великие музыканты и артисты хоть раз в жизни встречают «Ангела музыки». Иногда, как это было с маленькой Лоттой, он склоняется над их колыбелью, отчего и случается, что шестилетние дети играют на скрипке лучше пятидесятилетнего музыканта. Иногда же, когда дети непослушны и не хотят как следует заниматься, он приходит значительно позже, или даже не приходит совсем, если человек не чист душой и не обладает спокойной совестью. «Ангел музыки» невидим, избранные могут только слышать его голос, и чаще всего в самые тяжелые минуты жизни, когда они расстроены и печальны, до них доносятся такие дивные, небесные звуки, которых они уже никогда не забудут. Лица, слышавшие «Ангела музыки», остаются под этим впечатлением всю жизнь. Они исполнены такого божественного вдохновения, что делаются совсем не похожими на простых смертных. Стоит им дотронуться до инструмента или пропеть несколько нот как все меркнет и становится пошлым, ничтожным перед этими небесными звуками. Таких людей обыкновенно называют гениальными. На вопрос Кристины, слышал ли её отец когда-нибудь Ангела музыки, Даэ грустно качал головой, потом, нежно глядя на дочь, говорил: — Но ты, дитя мое, его услышишь. Когда я буду на небе, я его тебе пришлю. Даю слово!.. Между тем наступила осень, и Рауль с Кристиной расстались. Когда они увидались опять, три года спустя, то были уже взрослыми. Воспоминание об этой встрече, произошедшей опять в Перро, Рауль сохранил на всю жизнь. Профессор Валериус уже умер, но его вдова продолжала жить во Франции, также как и Даэ с дочерью, всецело отдавшиеся музыке, которая стала теперь единственным утешением их доброй покровительницы. Молодой человек, случайно попав в Перро, также случайно забрел в дом, где когда-то жила его маленькая подруга. Первого, кого он увидел, был старик Даэ, встретивший его со слезами на глазах, как самого близкого родственника. Не успел он сказать нескольких слов, как дверь отворилась и в комнату вошла, с подносом в руках, прелестная молодая девушка. Узнав Рауля, она слегка покраснела, поставила поднос на стол и в нерешительности остановилась. Рауль подошел и поцеловал ее. Она задала ему несколько вопросов, любезно угостила чаем и вышла из комнаты. Ей хотелось скрыться в самую глубину сада, как можно дальше. Какие-то новые чувства впервые теснились в её юном сердце. Рауль ее все-таки отыскал, и, они проболтали до самого вечера, напрасно стараясь разогнать охватившее их смущение. Они не узнавали друг друга, все в них казалось им чуждо и ново и, осторожные, как два дипломата, они думали только о том, как бы ни выдать своих зарождающихся чувств. Расставаясь, Рауль осторожно прикоснулся губами к дрожавшей руке Кристины и сказал: «Мадемуазель, я вас никогда не забуду», фраза, за которую он себя долго упрекал, так как отлично понимал, что Кристина Даэ никогда не могла стать женой виконта де Шаньи. Что касается Кристины, то она, вернувшись домой, сказала отцу: — Ты не находишь, что Рауль сильно изменился? Он мне больше не нравится. И чтобы заглушить в себе всякую мысль о виконте, она вся отдалась искусству. Её успехи оказались поразительны. Все слышавшие её пение пророчили Кристине блестящее будущее. Но как раз, в это время умер её отец, и с его смертью она, казалось, утратила все: и голос, и талант, и вдохновение. Конечно, её данные все- таки позволили ей поступить в консерваторию, но она ничем не отличалась от других учениц, занималась кое-как, без всякого увлечения, и если и окончила с наградой, то только потому, что хотела порадовать мадам Валериус, с которой она по-прежнему продолжала жить вместе. Увидев Кристину на сцене Парижской Оперы, Рауль, очарованный красотой молодой девушки, испытал в тоже время некоторое разочарование от её пения. Прежнего вдохновения как не бывало, она как будто не отдавала себе отчета в том, что поет. Тем не менее, он стал посещать театр, начал появляться за кулисами, ждать её выхода, всячески стараясь привлечь к себе внимание. Случалось даже, что он провожал ее до порога гримерной. Все было напрасно. Она его не замечала. Но справедливости ради стоит сказать, она также не замечала и других поклонников. Словно это была не женщина, а само воплощенное равнодушие. Неопытный, застенчивый Рауль мучительно страдал, не смея даже самому себе признаться в этом неожиданно зародившемся чувстве. И вдруг эта внезапная, как удар грома, метаморфоза! Этот ангельский голос, разом открывал ему тайну его собственного сердца, его любовь, его муки!.. А потом, потом эти ужасные слова, произнесенные таинственным мужским голосом: «Вы должны меня любить!» и… загадочная пустота в гримерке!.. Почему, на его слова, что он тот самый мальчик, который вытащил из воды её шарф, она только рассмеялась? Как она могла его не узнать!.. И теперь вдруг, это письмо… Боже мой! Как медленно тащился дилижанс… как дребезжали стекла!.. Вот перекресток дорог… вот знакомые степи, такие печальные, под бледным, почти белым небом. Он узнает хижины, ограды, даже деревья… Вот последний поворот направо… еще один спуск и, наконец, море… Перро!.. Говорят, что она остановилась в гостинице «Закат Солнца»… Впрочем, конечно, тут другой и нет. Да и зачем? И ему вспомнилось, как они с Кристиной ходили туда слушать сказки. Боже, как бьется сердце! Как-то она его там встретит!.. Первой, при входе в столовую старой гостиницы, его встретила тетка Трикор. Она его сразу узнала и после обычных приветствий расспросила, что привело его в эти края. Он отвечал, краснея, что приехал в Ланьон по делам и заехал ее навестить по старой памяти. На предложение позавтракать он вежливо ответил: «Чуть позже» и замер в ожидании. Наконец, дверь распахнулась. Рауль вскочил с места. Она!.. Кристина! Он не ошибся! Не имея сил от волнения произнести хоть одно слово, виконт снова сел на стул. На её прелестном улыбающемся лице ни малейшего удивления. Она сияла свежестью и здоровьем, в её глазах, прозрачных, как дремлющие озера её прохладной родины, отражалась кристальная чистота её юного, нетронутого жизнью сердца. Меховое манто полуоткрыто и было видно как, вероятно от быстрой ходьбы, вздымается её нежная грудь. Рауль и Кристина молча смотрели друг на друга, пока старая Трикор, лукаво улыбаясь, не вышла из комнаты. Наконец Кристина сказала: — Ваш приезд меня нисколько не удивил. Я предчувствовала, что увижу вас именно здесь, в этой гостинице, вернувшись из церкви. Мне уже сообщили о вашем приезде. — Кто сообщил? — спрашивает Рауль, взяв, без всякого с её стороны сопротивления, её маленькую ручку. — Мой бедный папа! На минуту воцаряется тишина. — Он вам наверно также сказал, что я вас люблю, Кристина, что я не могу жить без вас, — говорил Рауль. Молодая девушка, смущаясь и густо краснея, отвернулась. — Меня? Но это безумие, мой друг, вы шутите. — Её голос дрогнул, и она, старясь подавить смущение и выглядеть уверенней, рассмеялась. — Не смейтесь, Кристина, я вовсе не шучу. Она снова стала серьезной. — Я не для того вызвала вас сюда, чтобы выслушивать подобные вещи. — Вы меня «вызвали»? Какое счастье! Значит, вы ни минуты не сомневались в том, что я все брошу для того, чтобы прилететь в Перро? И после этого вы будете отрицать, что знали о том, что я вас люблю!.. — Я просто-напросто думала, что вам дороги воспоминания детства, память о моем отце. Вообще, я сама не знаю, о чем я тогда думала. Может быть, я не должна была вам писать. Ваше внезапное появление в тот вечер в моей гримерной воскресило во мне все прежние воспоминания, и я вам написала, не отдавая себе в этом отчета, как написала бы своему маленькому другу, в минуту грусти и одиночества, прежняя маленькая девочка… Опять молчание… Рауль пристально смотрел на нее. Она не сердится, нет, наоборот, в глубине её глаз целое море какой-то тоскливой нежности. Но вот именно эта тоска, и, кажется, ему подозрительной и дразнит его своей необъяснимой загадкой. — Тогда, в гримерной, вы увидели меня в первый раз, Кристина? Она не умеет лгать. — Нет, я уже видела вас в ложе вашего брата и… потом, когда вы приходили на сцену. — Я так и думал, — раздраженно сказал Рауль. — Объясните же, пожалуйста, почему, увидев меня в своей комнате, вы, в ответ на мои слова, что я тот самый мальчик, который вытащил из воды ваш шарф, не нашли ничего лучшего, как рассмеяться. Кристина с удивлением подняла на него глаза. Но его самого, кажется, поразила подобная смелость и неуместный тон в такую минуту, когда он хотел рассказать о своей любови и преданности. Так мог бы говорить только муж, человек, имеющий права, обманутый любовник. Это сознание своей неправоты рассердило его еще больше и он окончательно вышел из себя. — Вы молчите?! Ну, так я отвечу за вас. Вы не хотели меня узнать от того, что вы были тогда не одна в гримерке и не хотели показать этому человеку, что можете интересоваться кем-нибудь другим, кроме него. — Если вы думаете, мой друг, что меня кто-нибудь стеснял, — холодно перебила его Кристина, — то это очевидно были вы, почему я и попросила вас уйти. — Ну да, конечно… конечно… Чтобы остаться с тем!.. — О ком вы говорите? — задыхаясь, спросила девушка. — О том, кому вы сказали: «Я пою только для вас. Я вам сегодня отдала всю мою душу, я еле жива»! Кристина схватила Рауля за руку и сжала ее с силой, какую нельзя было подозревать в таком хрупком, нежном существе. — Вы подслушивали? — Да! Но только потому, что я вас люблю… И… я все слышал… — И что же вы слышали? — внезапно успокаиваясь, спросила она. — Я слышал, как он вам сказал: «Вы должны меня любить»! При этих словах Кристина побледнела, качнулась и едва не лишилась чувств. Но через несколько секунд, переборов волнение, прошептала еле слышно: — Говорите, ради Бога, говорите, что вы еще слышали!.. Рауль, ничего не понимая, продолжал молчать. — Говорите же, наконец, разве вы не видите, что вы меня мучаете!.. — Я слышал, как в ответ на ваши слова, что вы отдали ему всю душу, он сказал: «Благодарю тебя, дитя мое, твоя душа прекрасна. Самый могущественный император позавидовал бы такому подарку. Ты заставила плакать ангелов». Кристина в волнении прижала руки к сердцу. Ее, устремленные в одну точку, глаза наполнились таким ужасом, что Раулю на миг показалось, что она сошла с ума. Но вот мало-помалу её глаза снова оживают и две крупные слезы тихо скатываются по её щекам. — Кристина!.. — Рауль… Он попытался ее обнять, но девушка вырвалась из его рук и в слезах выбежала из комнаты. Рауль был вне себя от злости и ревности. Он упрекал себя за бестактность. Хотя находил ей некоторое извинение: свою безумную ревность. Кристина не зря так напугана тем, что ее тайна известна ему, видимо, эта тайна для нее важна. Так рассуждал виконт, хотя и он не переставал надеяться на целомудренность Кристины, но прекрасно понимал какая атмосфера любви и вожделения окружает любую артистку, тем не менее, для него было ясно, что в данном случае она «отдала только душу» и это очевидно касалось только музыки и пения. Но тогда, почему она так взволнована? Он снова почувствовал себя глубоко несчастным. О! если бы он мог видеть того мужчину! Почему Кристина убежала? Где она? Он отказался от завтрака и по мере того, как протекали часы, от которых он ждал так много счастья и утешения, он становился все печальнее. Что ей мешало выйти сюда и пойти вместе с ним бродить по знакомым местам, полным для них обоих таких сладких воспоминаний? Почему, наконец, она не уезжает, если находит, что ей здесь больше нечего делать? Он знал, что она еще сегодня утром отслужила по отцу панихиду и долго молилась на его могиле. Занятый этими грустными мыслями, Рауль сам не заметил, как забрел на кладбище. Яркие красные розы, резко выделявшиеся на белоснежной пелене выпавшего накануне снега, сразу указали ему место упокоения бродячего музыканта Даэ. Они наполняли ароматом весь уголок кладбища и, казалось, что сама жизнь расцвела в этом убежище смерти. А кругом все дышало смертью, даже земля была настолько переполнена её жертвами, что им, казалось, не хватало места и целые сотни скелетов и черепов были сложены один на другом у церковной стены, придерживаемые только тоненькой железной проволокой. Все эти сложенные, как кирпичи, черепа, перемешивающиеся с блестящими белыми костями, казались фундаментом, на котором воздвигнут храм. И, как это часто встречается в старинных бретонских церквях, вход в ризницу приходился как раз между двумя рядами этих печальных свидетельств ушедших жизней. Рауль помолился на могиле Даэ и, удрученный тяжелым зрелищем этих вечно улыбающихся черепов, вышел за ограду кладбища, поднялся на гору и сел на краю утеса. Ветер сердито играл гребнями волн, прогоняя последние проблески тусклого, умирающего дня. Сгущались сумерки, бледные тени окутывали равнину; ветер затихал, воздух становился свежее… Но Рауль не чувствовал холода. Он весь ушел в воспоминания. Сколько раз бывало, в лунные вечера, он приходил сюда с маленькой Кристиной, уверявшей, что как только взойдет луна, в долину собираются все горные духи и справляют праздник. Но ему несмотря на хорошее зрение, никогда не удавалось их видеть, но за то Кристина, немного близорукая с детства, говорила, что видит их отлично. Это воспоминание вызвало у него улыбку, но вдруг он вздрогнул. Чья-то, неизвестно откуда взявшаяся тень, сказала: — Как вы думаете, они сегодня придут? Это была Кристина. Он хотел что-то сказать, но она закрыла ему рот рукой. — Послушайте, Рауль, я хочу вам сказать нечто очень, очень важное. — Её голос дрожал, но она все-таки продолжала: — Помните легенду об «Ангеле музыки»?