– Ну, мне кажется, лучше, – говорит Берганца, разглядев черную точку у внешней границы цели. Собственная меткость меня немного расстроила, но внутри все переворачивается, точно у восторженного ребенка. Если, как я мечтала во время допроса, Энрико даст мне написать детектив, теперь я точно буду знать, что бывает, когда стреляешь из 92-й «беретты». – Можно еще раз? – спрашиваю я. Берганца качает головой: – К сожалению, нет, эта дорожка уже забронирована для других. Рейнджер – мой друг и позволил нам минутку попрактиковаться в качестве одолжения. Все вместе, мы с Берганцой впереди, Риккардо с Петрини позади, отправляемся обратно по коридору. Я искоса поглядываю на комиссара, размышляя, можно ли спросить, как продвигается расследование. То есть не то чтобы для меня это что-то значило, не подумайте. Если какой-нибудь жадный до наследства племянничек отправил Бьянку к ее ангелам, это их дело. Не говоря уж о том, что у Берганцы есть определенные ограничения, касающиеся информации о расследовании, которые он не должен нарушать. Было бы неприятно, если, прояви я любопытство, меня потом сочли бы надоедой, везде сующей нос. И все же… – Сегодня допрашивали секретаршу, – неожиданно роняет комиссар, пока мы идем бок о бок. О. Ого. – Элеонору? Серьезно? Я слышу, как нас быстро догоняют Риккардо и Петрини. Кажется, Берганца тоже стал шагать шире и понизил голос: – По той же причине, что и вас, Сарка. Возможные обиды, зависть, желание отомстить. Или гораздо банальнее – упоминание в завещании или какие-то другие денежные дела. Я хмурюсь. Берганца это замечает и добавляет: – Подумайте. Не может же так быть, что Элеонора Морначи, в отличие от вас, не заметила, что в той СМС синьора Кантавилла назвала ее на «ты», а не на «вы»? Между тем нам, когда мы общались в первый раз, она об этом не сказала. Вам не кажется это подозрительным? Я прикусываю нижнюю губу и молчу. – …Вам не кажется это подозрительным. Почему? – Не могу вам этого сказать. – Почему не можете? – Потому что прозвучит осуждающе и будто я умничаю. – Сарка, вы просветили меня своими рентгеновскими лучами, когда еще и трех часов не прошло после знакомства. Слишком поздно для подобных угрызений совести. Туше. – Хорошо, – вздыхаю я. – Можно рассмотреть версию, что Элеонора на самом деле заметила это «ты». Но не сочла чем-то странным, что могло бы помочь следствию, а решила, что на нее сошло благословение в виде подобного доверия со стороны ее богини, и это ликование затмило все другие здравые и объективные размышления. – Не слишком-то разумный подход, не находите? – Вообще-то я не считаю Морначи особенно умной. И не смотрите так. Сами сказали, что могу не терзаться угрызениями совести. – Я просто сказала откровенно, что думаю. В моем личном представлении о мире кто угодно умнее той, кто добровольно сделал смыслом своей жизни рабское служение мошеннице. Разве что Бьянка отлично ей платит. Если так, я готова пересмотреть отношение к Мадам-Твидовой-Заднице. Но, судя по тому, как она одевается, возможно, ей достаточно талона в магазин секонд-хенда и одобрительного похлопывания по голове раз в два месяца. – Но даже если предположить, что Морначи сообразительнее, чем я думаю: будь она сообщницей похитителя, разве не должна была написать СМС со всей возможной тщательностью, как вы считаете? – Меткое замечание. С другой стороны, если Морначи участвовала в похищении и допустила такую простецкую ошибку или позволила сообщнику допустить ее, разве не считаете, что в ее интересах было бы не привлекать к ней внимания? Обдумываю этот вариант. А потом не выдерживаю: – Так вы ее допрашивали и узнали?.. О-о-ох. Мне же все равно, это правда, но начал-то он, и потом, это расследование касается меня тоже, и Бьянка меня так бесит, что, если выяснится, что ее пытали, может, я захочу об этом узнать, поэтому да, в виде исключения можно побыть любопытной. – Пока ничего, – качает головой Берганца. – Но мы изучаем ее данные, счета, круг общения. Проблема в том, что время поджимает, людей мало, и помимо этого, я боюсь, что поиски только заведут нас в тупик. – Тогда почему вы их не остановите и не перебросите ресурсы на другое направление? – спрашиваю я, тоже невольно переходя на полушепот. – Я бы так и сделал… если бы мог быть уверен в том, что мы только теряем время. Но ведь никто не может залезть в голову Элеоноры Морначи или кого бы то ни было. Так ведь? С этими словами он поворачивается и смотрит на меня. Молча. То есть окидывает меня долгим настойчивым взглядом, и я наконец понимаю почему. – Комиссар, не сомневаюсь, что в терминах вы разбираетесь и не путаете «призрак пера» с «психологом-криминалистом», верно? – Это крючкотворство. Смелее, Сарка, вы же так хорошо начали. Будьте так любезны, в обмен на урок стрельбы. Сделайте то, что умеете лучше всего. Заберитесь в голову другого человека. Это же ваша профессия. Или я ошибаюсь? Он что, бросает мне вызов? – Послушайте. Я не «забираюсь в голову», или какие там еще милые глупости пишут в детективах, которые мы оба так любим. Я пишу. Как я вам вчера сказала, думаю о том, что написал бы автор, и пишу сама, точка. Поэтому, если только Элеонора не собирается опубликовать книгу под названием «Ночь, когда я похитила свою начальницу» или «Автобиография невинной», у меня нет нужных компетенций, чтобы… – Видите? Крючкотворство, Сарка. – Помедлив, он добавляет: – Не беспокойтесь. Ясно, что только нам решать, продолжать или прекращать расследование этого направления, на вас никакой ответственности не лежит. Я только хочу знать: будь вы Элеонорой Морначи, могли бы устроить похищение синьоры Кантавиллы и почему? Мы дошли до конца коридора. Теоретически здесь пора расстаться: мы с Риккардо должны будем вернуться и убивать время (или обитателей соседних кабинок) на стрельбище с пневматическим оружием, а Берганца с Петрини поедут в комиссариат. Так что мы останавливаемся, Риккардо и Петрини догоняют, и, судя по тому, как важно для комиссара оставить нашу беседу приватной, если хочу ему помочь, лучше поторопиться. Поэтому думаю о Мадам-Твидовой-Заднице. Сосредотачиваюсь на том образе, который у меня сложился. Унылая одежда с вечных распродаж. Нейтральные цвета, означающие невидимость, прозрачность. Чистое стекло, в котором сияет отражение Бьянки, вот что такое Элеонора Морначи, кроме любительницы безвкусных твидовых юбок. Лишенный эмоций, практически стерильный голос, неспособный растопить чье-либо сердце. Она всегда там, молчаливая, усердная, даже в воскресенье. И улыбающаяся. И в воскресенье тоже. Отказ от собственной индивидуальности и личных потребностей во имя безупречного результата деятельности Бьянки. Вспышка плохо замаскированного беспокойства, когда я подтвердила, что до Бьянки никак не дозвониться. – Хорошо, вот что я думаю, – говорю я комиссару. – Когда кто-то столь же предан, как Элеонора, вариантов два. Один, конечно же, тот, который разбираете вы, то есть по каким-то причинам она терпеливо скрывала ненависть к Бьянке в ожидании удачного момента, чтобы заставить ее за все заплатить. Самый вероятный мотив – что после многих лет верной службы Бьянка ей что-то сделала, сказала нечто обидное или как-то выдала свое невысокое мнение о ней… Верная помощница, посвятившая Бьянке всю жизнь, могла почувствовать себя преданной и задумать отомстить. И вот, должно быть, нужный день настает: Элеонора поручает какому-то преступнику похитить Бьянку и, возможно, в это самый миг наслаждается отмщением. Тем временем Риккардо с Петрини остановились рядом и недоуменно слушают наш разговор. Прощай, приватность. Но не важно. И Берганца, и я настолько поглощены предположениями, что мнение нежданных зрителей нас не волнует. – В этом случае, однако, ее мотив, который у вас получится предъявить, – отнюдь не деньги. Элеоноре до них дела нет. Они ей ни к чему: любая женщина хотя бы слегка обновила гардероб, пусть даже под предлогом того, что она также является представителем такой элегантной дамы, как Бьянка, и должна брать с нее пример. Элеонору же, наоборот, материальное, похоже, не интересует. Если она в самом деле похитила Бьянку, то не из-за денег, а ради мести, ради личного удовлетворения. Ради удовольствия видеть Бьянку беспомощной. Поэтому следите за ней, записывайте ее звонки: если заказчик похищения – Элеонора, рано или поздно она обязательно захочет лично посмотреть на страдающую Бьянку, ну или хотя бы услышать от стражника описания ее мучений. Берганца не отводит от меня глаз и едва заметно кивает. – В этом есть смысл, – бормочет он. – А второй вариант? – Второй вариант, – вздыхаю я, – это, комиссар, то, что Элеонора действительно та, кем кажется. То есть полностью и безоговорочно предана Бьянке. В ней нет ничего особенного, и она это понимает, и счастлива сиять в лучах своей богини, отражая ее свет, потому что это единственный шанс оказаться рядом с Солнцем. – И вы, Сарка, считаете, что все именно так, я прав? Киваю, почти огорченно. – Да, комиссар. Больно это говорить, потому что было бы прекрасно, окажись Элеонора виновной, не находите? Просто, прямолинейно, со своей элегантной логикой. Но… я видела, как она смотрела на Бьянку, слышала, как этот металлический голосок замер на лишнюю секунду, сообщив о ее пропаже… – Качаю головой. – Извините, не могу подобрать более весомые аргументы, но нет, я не верю, что это Элеонора, так же, как и вы вчера были убеждены, что это не могу быть я. И потом, комиссар… как учат ваши детективы… Риккардо с Петрини так и смотрят на нас молча, смирившись с тем, что ничего не понимают, и мы с Берганцой успеваем обменяться синхронными улыбками. Он понял, что я имею в виду. – Убийца – не дворецкий, – заканчивает он за меня. Глава 13. Жизнь в розовом цвете – А что это вы с комиссаром сегодня устроили? – между делом спрашивает вечером Риккардо. Мы на кухне, в «неглиже»: он в футболке наизнанку, я в рубашке, которая еще полтора часа назад находилась на нем. Стать любовниками – значит время от времени превращаться в разномастные сюрреалистичные манекены. В моем случае это также означает впервые с начальной школы надеть нечто пастельно-голубого цвета. Чего не случилось бы, но аргументов «за» было ощутимо больше аргументов «против». И в любом случае в какой-то момент пора и одеться, и нужно также поесть. Собственно, сейчас я накрываю на стол, а Риккардо крутит таймер на микроволновке, и в мягком свете бра кухня выглядит совсем по-домашнему. Время от временя я искоса поглядываю на него. Еще не привыкла. Это и понятно, ведь даже двадцати четырех часов не прошло. Но дело в том, что, зная меня, и двадцати четырех тысяч может не хватить. Разве что привыкаю к мысли, что не могу привыкнуть. Вот что, хватит об этом думать, лучше буду наблюдать, как изящно под футболкой перекатываются мускулы на спине Риккардо (микроволновка стоит на полке наверху, так что ему приходится каждый раз поднимать руки: неудобно для него, но мне – прекрасно, и замечательно отвлекает от всяких экзистенциальных размышлений). Риккардо готовит как я, то есть отвратительно, но объяснил, что посланная ему провидением домработница из Перу каждый день оставляет ему замечательные блюда. К каждой коробочке Роза прикрепляет стикер с указаниями, сколько минут разогревать и в каком режиме. Все буквы выписаны так старательно – почерк человека, которому после окончания школы нечасто приходилось писать от руки. Сегодняшний зеленый стикер, налепленный на две порции лазаньи, сообщает: «2 минуты, программа 3», и не будь я такой бесчувственной негодяйкой, какой, как мы знаем, являюсь, эта записка вызвала бы что-то похожее на нежность. Мысленно я вижу Розу, преданно заботящуюся о том, чтобы все в жизни ее очаровательного работодателя шло гладко. Представляю, с какой теплотой он к ней относится, может, даже шутит с ней вместе, используя свое известное обаяние, чтобы она немного расслабилась. – Вани? Ты меня слышишь? – А? – поворачиваюсь на голос я. – Нет, я думала о Розе. Теперь оборачивается Риккардо: – Как это ты думаешь о Розе, если даже ее не знаешь? – Вы когда-нибудь шутите вместе?