– Потрясающе! – кричит Моргана. – Пугающе! – кричу я. Моргана кивает, и я не совсем понимаю: это потому, что на этом этапе жизни для нее «потрясающе» и «пугающе» синонимы, или потому, что музыка настолько громкая, что она просто меня не поняла. Озадаченно поглядываю на нее. Выглядит Моргана сегодня очень симпатично, по-взрослому сексуально с макияжем, который ей сделала я и который она всю дорогу рассматривала в зеркальце в машине. О дьявол. С чего-то же надо начинать. В конце концов, прежде чем стать королевой мизантропов, я сама сюда часто приходила. Так что подталкиваю свою маленькую подружку вперед, и мы ввинчиваемся в толпу. – Спасибо всем, мы the Bullets! – кричит певец, чей голос неожиданно напоминает Даффи Дак. Взмахивает руками в прощальном жесте и добавляет: – После нас выступит Metal Machine! – Зрители аплодируют, у сцены подпрыгивает и визжит чья-то девушка. По ступенькам сбоку им на смену уже поднимается другая группа подростков, которые хлопают по ладоням своих предшественников и занимают сцену. В эти несколько минут приготовлений снова можно говорить с приемлемой громкостью. – Группа Эм выступает следующей, – говорит Моргана, запомнившая список у входа. – Они выбрали себе название «Теория струн». Здорово, да? – спрашивает она почти умоляюще, будто просит моего одобрения в выборе возлюбленного. Вдруг она вся цепенеет и круглыми глазами смотрит куда-то. – Боже, вон он! Это он, там, внизу! – Моргана вцепляется мне в руку фиолетовыми ногтями и указывает на долговязого парня с пивом в руке у входа в туалет. – Правда, он красивый? Прошу, скажи, что да! – Ничего, – признаю я. Вообще я боялась, что будет хуже. Волосы у него собраны в аккуратный хвостик, профиль приятный, да и одежда вроде бы не имеет ничего общего со смехотворными нарядами малявок вокруг. Он болтает с, как я предполагаю, своей группой, выглядит спокойным. Отлично. Разумеется, мне нужно услышать, как он говорит, узнать его средний балл в школе и посмотреть генетическую карту, чтобы точно дать свое одобрение, но мне кажется, у Морганы хороший вкус. К сожалению, именно в этот момент новая группа приступает к собственному получасовому репертуару, и разговоры вновь приходится прекратить. – ТЫ ЧАСТО СЮДА ПРИХОДИЛА? – пытается в какой-то момент прокричать мне Моргана. – ДОСТАТОЧНО. – ТЕБЕ НРАВИЛОСЬ? – БЫЛО КОГО ПОКРИТИКОВАТЬ, – объясняю я. Моргана смеется. Идет уже середина третьей песни, которая, в точности как и предыдущие две, по звукам напоминает надвигающуюся лавину с большим количеством басов. То, что происходит потом, напоминает дрожь, движение земной коры, поток энтропии. В толпе ощущается беспокойство. Из общего гула выбиваются отдельные возгласы. От людского моря отделяются целые реки, несущиеся к выходу. Мы с Морганой озадаченно оглядываемся, потом смотрим друг на друга. Обе не можем понять, что происходит. Тут музыка неожиданно прекращается, суматоха в виде ударной волны тел докатывается и до нас тоже в виде движущейся трясущейся массы голов, рук и ног, пробирающихся мимо, пытающихся ускользнуть, и крики наконец становятся понятными. – Легавые! Легавые! Валим, валим! Хватаю Моргану за руку, чтобы нас не разделили, и пытаюсь добраться до более-менее безопасного уголка. Вокруг нас мечутся до смерти перепуганные подростки, прячущие в карманах разнообразное курево. Полицейские, однако, если это в самом деле они, должно быть, заблокировали выходы, потому что направлявшиеся к дверям людские потоки будто наталкиваются на препятствие и несутся обратно, создавая в центре комнаты некий человеческий водоворот. Теперь и я слышу пугающие мужские голоса, которые раздаются все ближе: – Расступитесь, дайте пройти. Так. А если подумать… Один из голосов я, кажется, узнаю. По-прежнему крепко держа Моргану за руку, я осторожно делаю несколько шагов вперед, по диагонали пересекая бурлящую пучину из людей. – … комиссар Берганца? Находящиеся рядом со мной и инспектором посетители поспешно расступаются, отчасти из уважения, отчасти потому, что, если посеявший панику комиссар собирается с кем-то поговорить, значит, его внимание будет сосредоточено на этом ком-то и лучшего момента для побега не найти. Так что через пару мгновений я, Моргана и Берганца оказываемся в центре небольшой просеки посреди клуба-муравейника. – Сарка? – восклицает комиссар, удивленный не меньше меня. – Пора бы нам перестать встречаться вот так, – вырывается у меня. Не только глупая шутка, а еще и повторяющаяся, потому что именно это я сказала Риккардо в нашу вторую встречу. К счастью, комиссар не может этого знать. Для него это просто глупая шутка. Какое облегчение. – Сарка, какого лешего вы делаете в таком месте? Думал, вы уже достаточно взрослая для вечеринок средней школы. – Она сегодня моя няня, – неожиданно вмешивается Моргана, спасая мое достоинство. Берганца смотрит сначала на нее, потом на меня. Я пожимаю плечами. – А вы, комиссар? Приехали арестовать опасных полуоглохших подростков за убийство чувства прекрасного? – Не совсем, – прищурившись, отвечает Берганца. – Вообще-то я приехал за возможным преступником… ну по тому делу, о котором мы с вами говорили. Но… вы ведь здесь сегодня для развлечений, вам, наверное, будет скучно об этом слушать. Забавно. Он надо мной смеется. Прекрасно знает, что на словах о том, что они нашли виновного, мои локаторы тут же навострились, заинтересованно поднявшись, как не скажу что, потому что я все-таки девушка. И он действительно чуть улыбается, специально, зная, что я уже научилась замечать эту его неуловимую улыбку. – И кто же счастливчик? – с деланым равнодушием спрашиваю я. Моргана с любопытством за нами наблюдает. Берганца, повернувшись, указывает на триптих в паре метров от нас, рядом со входом. Двое мужчин по бокам, должно быть, полицейские в штатском, потому что один из них мне знаком – он был среди тех, кто заглядывал к комиссару во время моего допроса. А парень в центре выглядит как любой из этих юных неудачников, сегодня составляющих бо́льшую часть посетителей. Длинные волосы, редкая бородка, одежда обычная, хоть и черная. Как же Берганце удалось обнаружить его в толпе? В такой вечер, как сегодня, наверное, это как искать конкретного муравья среди тысячи таких же. Парень, похоже, нервничает. Оглядывается по сторонам, потом уставляется себе под ноги, перекатываясь с пятки на носок. Стоит ему перестать себя контролировать, как он начинает дергать прядь волос. – Это, хотите верьте, хотите нет, племянник Бьянки и прямой наследник пары сотен тысяч евро, согласно последнему завещанию пропавшей, – сообщает Берганца. – Двести тысяч евро – хороший мотив, когда ты безработный и в качестве хобби сочиняешь глупые песенки и приторговываешь наркотиками. Мы вызвали его в комиссариат, но он не явился, так что решили прибыть за ним лично. И теперь я собираюсь его допросить. – Тут он приподнимает бровь. – Хотите поучаствовать? Я молчу. Мне очень, очень хотелось бы ответить своим обычным «мне все равно» и действительно иметь это в виду. – Решайтесь, Сарка. Мы же оба знаем, что вам ужасно этого хочется, – усмехается комиссар. Меня спасает только то, что усмешка добродушная. – Так, послушай меня, – обращаюсь я к Моргане. – Сейчас самое время пойти к Эму. – Моргана вздрагивает, начинает возражать – видимо, не готова беспокоить своего возлюбленного по команде. Я беру ее за плечи: – Слушай внимательно. Сейчас ты идешь к нему, спокойно, непринужденно, даже скучающе, будто тебе все эти раздражающие задержки уже до смерти надоели, и говоришь: «Копы искали тут парня, который кого-то похитил. Сейчас они его допрашивают, так что, если повезет, концерт скоро возобновится. Так как ваша группа выступает следующей, решила, что тебе будет интересно узнать». Если спросит, откуда ты это знаешь, скажи, что ты здесь вместе со знакомой комиссара и информация из первых рук. Если станет расспрашивать дальше – замечательно, придумывай что хочешь, главное, что у тебя уже будет прекрасная интригующая тема для разговора. Моргана кивает с таким выражением, будто я только что открыла ей, где спрятан Грааль, и бежит к группе Эмануэле. Берганца направляется к подозреваемому. Глава 17. Слова имеют значение Не успеваем мы подойти к Серджо Кантавилле (так зовут племянника Бьянки), как этот Серджо Кантавилла забывает, что находится в руках полиции в качестве главного подозреваемого и окидывает меня таким взглядом с головы до ног, что я чувствую себя так, будто только что показала ему свою медицинскую карту от гинеколога. – А это кто? – подает голос он. Да, кто я? Из неловкого положения меня выручает комиссар Берганца: – Это агент «Интерпола» под прикрытием, и если посмеешь вести себя с ней хоть на йоту менее почтительно, чем с Девой Марией, я закрою тебя в камере с двенадцатью насильниками-геями. Сигарету? Ничего себе. Впервые вижу комиссара в деле, и, должна сказать, он даже превосходит мои ожидания. Двое агентов отворачиваются, скрывая смешки. Серджо Кантавилла тут же становится на восемь сантиметров ниже и принимает протянутую сигарету так, будто это приказ. Курить здесь нельзя, это очевидно, но комиссар щелкает зажигалкой и затягивается, словно это самая естественная вещь в мире. Кантавилла, в свою очередь, выдает свое беспокойство, вдохнув так глубоко, что от сигареты остается всего три четверти. – Итак, синьор Кантавилла, расскажите нам, – произносит Берганца, возвращаясь к дезориентирующему, формальному «вы». – Каково это – иметь настолько опрометчиво богатую тетю? – Дым он выдыхает в сторону, скривив рот, профессиональным движением заядлого курильщика. Говоря о медицинских картах, даже думать не хочу, во что превратились легкие комиссара. – Я ей ничего не сделал! Ничего я своей тете не сделал, ничегошеньки, клянусь! – срывается на визг этот жалкий тип. Пытаясь подыскать слова, он одной затяжкой уничтожает еще четверть сигареты. Если подумать, возможно, по сравнению с некоторыми присутствующими легкие комиссара вовсе не в худшем состоянии. – А я этого и не говорил. Хочу узнать, как у вас с ней дела. Тесные отношения? Или просто навещаете на Рождество? Возможно, какие-то подарки? Спонтанные или в ответ на просьбу? Не совсем понимаю, специально ли Берганца задает такие расплывчатые вопросы безо всякой конкретики, чтобы посмотреть, в какую ловушку этот бедняга загонит себя сам, или скрывает тот факт, что у него нет ни одной зацепки. Пытаюсь поймать его взгляд, но комиссару, похоже, больше интересно наблюдать за реакциями на изможденном лице подозреваемого. – Послушайте, комиссар… я свою тетю любил. Хотел сказать, люблю. Ну, не то чтобы прямо очень сильно, в смысле… мы не были так уж привязаны друг к другу… но я ее уважал, вот. То есть уважаю! Я хотел сказать, уважаю. От взгляда на беднягу просто сердце разрывается. Начинает он фразу довольно дерзко, а потом за секунду теряет контроль. Сколько ему может быть: двадцать четыре, двадцать пять? Это видно по состоянию кожи, по волосам, которые уже начинают умеренно редеть, потому что в остальном, да еще издалека, со щетиной и в кожаной куртке он выглядит просто исхудавшим подростком, одним из тех жителей провинциальных городков, которым нужно больше заниматься спортом. – Ах, какое неудачное использование времен, Кантавилла. Будь мы в романе Агаты Кристи, из ваших оговорок уже бы сделали вывод, что вы вашу тетю и убили. – Интересно, это Берганца так развлекается, играя как кот с мышкой? Кантавилла стонет и уже, похоже, находится на грани срыва. – Вы никогда не читали «Смерть лорда Эджвера»? Там есть один момент, знаете, где утонченные аристократы ведут приятную беседу о том о сем… – Кантавилле сейчас больше всего хочется разразиться серией криков: «Я не хотел! Не хотел так говорить!», но ему не хватает храбрости прервать комиссара, который, похоже, глубоко убежден в важности этого литературного примера, в который он сейчас углубляется. Хорошо, теперь сомнений нет: да, он так развлекается. – И тут кто-то мельком упоминает «суд Париса»… Вы знаете, что такое «суд Париса», Кантавилла? – Конечно, знаю, – хрипит бедолага. Но Берганца, естественно, собирается все равно ему объяснить. – Как известно, речь идет о сюжете из древнегреческой мифологии, когда молодой Парис должен был выбрать самую прекрасную из богинь, Геру, Афину или Афродиту, и вручить золотое яблоко в качестве приза. – Комиссар неторопливо выпускает очередной клуб дыма и, заметив, что Кантавилла тем временем уже прикончил свою сигарету, протягивает и прикуривает ему еще одну. – Возвращаясь к нашему роману Кристи, одна из присутствующих перепутала имя «Парис» с названием города «Париж» и неосмотрительно заметила, что теперь мнение Парижа в вопросах моды уже имеет не такое большое значение, как решения Лондона или Нью-Йорка. – Тут он вдруг предостерегающе поднимает палец. Кантавилла подпрыгивает на месте, ожидая чего-то ужасного, и вцепляется в новую сигарету как в спасательный круг. – Заметьте, – продолжает тем временем Берганца, полностью владея собой, – что эта двусмысленность между «Парисом» и «Парижем» возможна, только если читать роман на языке оригинала; отсутствием заметного успеха в Италии эта достойнейшая работа Агаты Кристи обязана долгой истории неуклюжих переводческих попыток. Кантавилла выглядит так, словно его измотанные нервы вот-вот не выдержат. Двое агентов по бокам терпеливо молчат, привыкнув к методам работы своего начальника. Похоже, только меня одну эта мини-лекция искренне заинтересовала. Боже, мне почти хочется позвать Моргану и попросить его повторить все еще раз для нее. – Итак, если вкратце… – И я восхищаюсь манерой речи Берганцы, как он говорит без малейшей иронии. – Присутствующие после этого замечания понимают, что эта женщина недостаточно разбирается в классической литературе, и путем логических умозаключений вскоре выясняют, что она не только обманщица, но и виновница преступления, вокруг которого и разворачивается сюжет. – Новая пауза, очередное ленивое облачко дыма. – И все это я рассказал, чтобы дать вам понять, Кантавилла, что следует внимательнее относиться к словам. Слова имеют значение и иногда даже могут разоблачить преступника. – Я ничего не сделал своей тете, – стонет несчастный, растирая ботинком и второй окурок. Хотя на самом деле необходимости такой нет. Влажное нечто, покрывающее почти весь пол, наверняка может хоть целое барбекю потушить. – Везите его в комиссариат, продолжим там. Я буду через минуту, – бросает Берганца. Полицейские встряхиваются, почти удивленно, и даже Серджо Кантавилла не может поверить, что комиссар пока больше ничего не хочет ему сказать. Мы с ним пару мгновений наблюдаем, как племянник Бьянки исчезает в ночи за порогом под присмотром двух агентов, а потом Берганца поворачивается ко мне: