— А ты меня не пугай, — огрызнулся Михеич. — Со мной как с Лехой не пройдет! — Пройдет, — уверенно сказал я, не имея понятия ни о Лехе, ни о том, что с ним произошло. И перешел к прянику. — Вот что, Михеич, я тебе уже бутылку выставил и еще получишь столько, чтоб на месяц хватило, если не угоришь. Выпей пока да подумай. Михеич допил бутылку, заел хлебцем с огурцом и наконец сдался. — А, ладно! Дело давнее, уже забытое. Ну по моей вине пожар был, Стасик, по моей. Пришел я на дежурство малость поддавши, внучкины именины справлял. Сидел, сидел, чувствую, мочи нет, засыпаю, полез на чердак, пристроился там поспать, а чтоб лиходеи всякие знали, что сторож на посту, засветил я лампу старую — ну, чтоб в слуховом окне светилась. Лампа оказалась дырявая, керосин вытек, я ее во сне ногой толкнул, что ли, иначе как бы она опрокинулась, ну и загорелось. Я от дыма проснулся, что ни говори, а сторож он и есть сторож — чутко сплю. Вижу — горит, выскочил, закричал, народ стал сбегаться. Слава Богу, один угол выгорел да потолок над комнаткой, что рядом с директорской, обвалился. Вот и все дела! — Михеич еще выпил уже из новой бутылки, принесенной мной, и вдруг сказал: — А выгнала она меня не за пожар! Понял! Леонидовна — она человек! Могла и в тюрьму упечь, а я вот он, жив, здоров. — Тут Михеич замолчал. Я подлил ему. — А ты меня не спаивай! — вдруг озлился Михеич. — Хочу говорить — говорю. Хочу молчать — буду молчать. — Еще раз говорю, Михеич, вот тебе благодарность за информацию, — и я выложил перед ним три десятитысячных бумажки. — Но уж начал говорить — давай до конца. Михеич шмыгнул носом как-то совсем по-детски и сказал вдруг совсем трезво: — После пожара инвентаризацию делали. В подвале какой-то коробки не досчитались. А я возьми да и скажи, что еще в девяносто первом годе, когда Ольга Леонидовна здесь не работала, старый директор цедулю получил: из запасников перевезти в Вологду какие-то там предметы. Машина пришла с нарочным, милиционер при форме. Коробку эту самую погрузили, нарочный все кричал: осторожно, это же музейные ценности. Все, кто там был, в документах расписались. Потом директор в Вологду позвонил в музей, а там говорят, никакой посылки не получали, он в райисполком позвонил, и там говорят, никого не посылали. Директор перепугался и дал деру. Говорят, так и не нашли его до сих пор. А когда Ольгу Леонидовну назначили, она поначалу инвентаризации не провела, а уж потом, когда пожар случился, вдвоем со Светланой они все переписали. Ну, и меня уволили, вроде за пожар, но я так полагаю, что допустил халатность, потому как сторож должен за все отвечать! Во как я думаю! А Ольгу Леонидовну ты не тронь! — вдруг помотал он пальцем, потом пошарил рукой по столу, откинулся на спинку стула и вдруг сполз набок и, не удержавшись, упал. Я подошел, потрогал пульс, приоткрыл веко. Все вроде было в порядке. «Жестокая необходимость», — подумал я, вспомнил мужиков в бане и подумал о том, что круговая порука, конечно, поставлена хорошо, но историю Михеич рассказал не всю. Иначе вряд ли мужики пресекали бы друг друга. Надо идти к директорше. Ольга Леонидовна вздохнула, увидев меня. Я поспешно сказал: — Ольга Леонидовна, я ни в чем больше не сомневаюсь, мучить вас не буду, только вот о прошлых делах спросить хочу: во-первых, что было в той пропавшей коробке? И во-вторых, неизвестна ли ее дальнейшая судьба? — Не знаю, кто это вам все рассказал, — сухо начала Катушева, — но раз уж знаете, то расскажу до конца. В коробке у нас в запасниках хранились разрозненные предметы из двух сервизов. Опять же: фарфор Светлозерского завода. Его увезли по поддельным документам, директор бывший сбежал. Кстати, конец этой истории вовсе таинственный и трагичный. Нарочный, Алексеем вроде звали, приезжавший за фарфором, через неделю объявился в Светлозерске, кто-то сообщил в милицию, потом его видели в Чикине. Пока участковый до Чикина доехал, человека этого уже в живых не было. Напился в местной столовой, пошел зачем-то в лес. Собутыльники говорят, все кричал: меня Дима из Питера ждет на кордоне. Очевидно, утонул в болоте, во всяком случае пропал, нигде его больше не видели. А у нас не то что пьяному, а и трезвому ходить в лес одному опасно. Ему говорили: не ходи один. Вот будет завтра оказия — телега пойдет, тогда и найдешь своего Диму. Нет — ушел. — Скажите, Ольга Леонидовна, а опись того фарфора пропавшего сохранилась? — Нет, — вздохнула Катушева. — Во время пожара впопыхах выносили документы, часть потеряли. Среди них и опись ценностей из запасника. — Всех ценностей? — Не всех, но многих. Вот после этого мы со Светланой вдвоем все заново переписали. Все абсолютно. И сделали в трех экземплярах. — Ну что ж, Ольга Леонидовна, спасибо за информацию, поеду, хочу еще раз на горшечников посмотреть. Уж больно красиво работают. Ольга Леонидовна помолчала, потом все-таки решилась. — А вы, товарищ Шестов, не из милиции? — Да нет, я свой интерес блюду. Сейчас каждый свой интерес соблюсти старается. — Да уж, — вздохнула Катушева. Мы расстались. Глава восемнадцатая До Чикина я доехал на попутном самосвале. Водитель попался не из местных, из какого-то дальнего колхоза, и когда я заговорил о черепичных крышах в Чикине, он заявил, что деревне этой вообще повезло, и кабы не приезжие мастера-гончары, были бы крестьяне такие же нищие, как и все в округе. — А то привезли сюда трех гончаров, дома им купили, на кордоне печи поставили, они себе крыши перекрыли черепицей, магазин организовали да стали сюда заказывать городские продукты. Даже твердая колбаса появилась. Конечно, — с горечью говорил водитель, — такая бешеная деньга появилась, дак чего ж не завезти. На мое возражение, что, мол, на то и мастера, чтоб зарабатывать, водила мой возмутился: — Да кабы сами. А им все устроили, все организовали, и продукцию в Москву увозят — иностранцам. Коне-ечно! Так-то жить можно. — Потом добавил: — Правда, говорят, бандитам они большого отступного платят, потому как вон в соседнем районе дом у фермера сожгли за то, что не платил. И не поймали никого. Так за разговорами доехали мы до окраины села, где я попросил остановиться. От денег водитель отказался и поехал к магазину. А я вошел в деревню и по правой стороне подошел к дому под черепичной крышей. Меня встретила хозяйка. Я представился Станиславом Шестовым из Петербурга и сказал, что мне Дима Семенцов велел обратиться к Андрею Сергеевичу, если понадобится навестить артельщиков. Женщина, назвавшись Марией, пригласила меня в дом, сказала, что «Андрюша должен вот-вот прийти. Он в конторе, но к двум часам приходит обедать». Предложив мне на выбор молока или холодной простокваши, Мария вышла. Минут через пятнадцать пришел Андрей Сергеевич. Видно было, что идти ему не хочется, но я пообещал, кроме платы, которую он получает от начальства как управляющий артелью, добавить от себя единовременно два десятка тонн и походатайствовать о повышении оклада. Было жарко и довольно сухо, но в лесу я понял, как здесь легко сбиться с дороги. Андрей повел меня не по гати, проложенной для телег, а напрямую — через болото. Так быстрее. Вел по ему одному ведомым приметам, и примерно через час мы вышли к избам кордона. Проводник подвел меня к центральной, туда, где я впервые побывал с Семенцовым. Я вошел, а Андрей Сергеевич направился к другому дому, по его словам, навестить дружка. В избе сидели двое мастеров, перекусывали. Я попал к обеду. Между прочим, я давно уже заметил, что, как правило, если шел в гости, попадал к столу. Поздоровавшись и получив приглашение присесть, я выпил стакан молока, съел бутерброд с салом, спросил, как идут дела, услышал в ответ вежливое и безликое «нормально». Скоро мужики встали, сели к своим станкам. Я, сказав, что пройдусь, осмотрюсь, вышел и направился к печам. Естественно, я был полным профаном в гончарном деле, но обратил внимание, что две печи были похожи друг на друга, как сестры-близняшки. Третья значительно отличалась, была больше и вообще, я бы сказал, выглядела значительнее, что ли. Я обошел печи. В нескольких десятках метров от изб начинался огромный глиняный карьер. А неподалеку от третьей печи обнаружил мусорную яму. Она была полна черепков. Я оглянулся, решил, что из окон меня не видно и спрыгнул в яму. Походив минут десять, я заметил несколько белых осколков, поднял их и на одном разглядел даже тщательно выписанные лепестки экзотического цветка. Спрятав осколки в карман, я поднялся и пошел к избам. Навстречу шел бригадир Михаил Семенович с моим проводником. Андрей Сергеевич тут же попрощался и ушел в сторону деревни. Бригадир, широко улыбаясь, спросил: — С чем пожаловали, Станислав Андреевич? Для премии вроде рановато. — Да вот, решил подробнее ознакомиться с делом, — сказал я. — Хозяин ответственность возложил, а я не появляюсь. — А что тут особенно смотреть-то? Мы все как на ладони. — Все так, но ведь надо быть в курсе, как живут люди, нет ли жалоб? — Ну да, ну да. Это конечно, — вроде как бы согласился со мной бригадир. — Да только если у нас какие жалобы, то мы вам из Чикина брякнем. Вы не волнуйтесь. — Ну и хорошо, — согласился я. Потом сказал: — Вот мне велел еще Семенцов сходить к дальней избе, что на горке. Не проводите? — Ну там и вовсе смотреть нечего. Но ежели нужно, проводим, конечно, отчего не проводить. — И тут же зычно крикнул: — Эй, Серега, выйди-ка! Сергей вышел из дальней избы, где мне бывать не приходилось. Бригадир сказал: — Слышь, Серега, проводи начальника в избу на горке. — Ладно, — буркнул Сергей, — сейчас соберусь. Я хотел было войти за ним в избу, но бригадир заговорил о дорожающей жизни и о том, что надо бы уже и к зарплате и к премии добавить. Я пообещал. Подошел Сергей, в болотных сапогах с небольшим рюкзаком за плечами. Сказал: — Пошли, что ли? И мы, спустившись с поляны, вошли в сосновую рощицу и скоро пошли по неширокой гати. Поначалу идти было довольно удобно, но вскоре из-под бревнышек стала брызгать вода, кое-где проступала мутная болотная жижа. Спутник мой молчал, я тоже не особенно был склонен к разговорам. Случилось это примерно в получасе ходьбы от кордона. Мы переходили по мосткам через очередную болотную речку, я уже спрыгнул было с бревен на берег, как тут оглушительно грохнул выстрел, я почувствовал жгучую боль в спине, и, падая, успел на несколько мгновений увидеть лицо Сергея, промелькнула мысль, что он ничуть даже не удивился, и я оказался в ручье. Вода обожгла холодом, заставила тут же оттолкнуться от мелкого илистого дна, я ухватился за какую-то корягу, попытался выползти на берег, одновременно поискал глазами Сергея, увидел его, исчезающего за стволами березок и осин, превозмогая боль, еще подтянулся, почти выполз на берег и потерял сознание. Очнулся я от приступа боли, увидел под собой бревнышки гати, успел удивиться, почему это я вишу вниз головой, потом догадался, что кто-то тащит меня на плече, и снова забылся. Я еще пару раз приходил в сознание, один раз — когда спаситель мой, очевидно отдыхая, уложил меня на островок сухой земли, второй — уже около самого дома. Когда я окончательно очнулся, в избе на столе горела лампа, перед которой сидела Светлана и что-то читала. Я закрыл глаза. Боль стучала в плече и отдавала куда-то вниз в поясницу. Я снова открыл глаза и посмотрел на Светлану. Она, как бы почувствовав мой взгляд, повернулась. — Очнулись, — сказала она и, взяв кружку, подошла ко мне. Я попил, помолчал, потом с трудом выговорил: — А вы-то как здесь?.. — Отдыхайте, — не ответила она на вопрос. — Вот лучше отвару попейте. На этот раз я разобрал вкус по крайней мере одной травы в отваре — валерианы. Пить было неприятно, но я послушно проглотил полкружки, полежал и снова провалился в забытье. Проснулся я днем. В избе никого не было. Я попробовал приподняться. Плечо болело, но я встал, прошел в сени, жадно выпил кружку воды из ведра.