Снова войдя в избу, я осмотрелся и, превозмогая легкое головокружение, направился к дверце в углу. Она была открыта, я вошел. В небольшой комнатке вдоль стен были набиты полки, на них аккуратно стояли знакомые уже мне расписные горшки. Одна полочка была выделена для икон, причем две из них мне показались странными. Я подошел поближе, присмотрелся. Обе они были незаконченными, недописанными. В углу оказалось что-то вроде стеллажа, на полках которого покоилась стопка расписных блюдечек, несколько чашек, две тарелки. От осмотра полок я перешел наконец к столу. Здесь меня ждал сюрприз. В большой посудине, похоже фарфоровой, под закрытой крышкой я увидел жидкость цвета слабо заваренного чая, на дне посудины лежало нечто, похожее на тряпку. Я поискал глазами что-нибудь вроде ложки, ничего не нашел, но, открыв ящик стола, обнаружил нечто вроде щипцов в пластиковом футляре. Щипцами этими я прихватил за кончик «тряпку» и извлек ее. Это оказалась маска. Положив ее обратно и закрыв посудину, я вышел из комнаты, добрался до кровати, лег и почувствовал страшную усталость. Дело было не в раненом плече. Меня охватило то мрачное, безысходное состояние, которое уже пару раз «находило» на меня в конце операции. «Зачем мне все это нужно? Ради чего я корячусь, изображаю из себя какую-то сволочь, бабника, алкаша, юриста, готового спасти проворовавшегося жулика, зачем подставляю себя под выстрелы? Ведь не из-за тех грошей, которые мне платят в утро. Хоть бы раз догадался зажать что-нибудь из «премий», которые мне выдавали «благодарные» клиенты. По закону, легально я мог воспользоваться только официально положенным мне окладом в той организации, где временно служил. Раньше мне бы сказали — ты охраняешь интересы народа, стоишь на страже порядка. Ну отчасти, может, и так, но ведь я бы мог и охраняя прилично получать от тех, кого собираюсь засадить за решетку. Нет, не то… Мысли у меня путались, было жарко, но я упорно продирался сквозь болезненный туман. Моя жена Ася однажды во время моего такого вот приступа депрессии сказала просто и ясно: «Ты, Славик, авантюрист. Но честный». «Этого мало, — помнится, ответил ей я. — Можно быть авантюристом и не работать в розыске…» Мы долго спорили, дошли даже до того, что я «прирожденный охотник». «А поскольку охота на человека, — продолжала моя мудрая жена, — самая сладкая из охот, то ты, естественно, предпочитаешь именно этот вид охоты. К тому же ты отягощен совестью, — то ли польстила, то ли осудила Ася, — поэтому ты не можешь стать наемным убийцей или рэкетиром. Вот и охотишься официально, с благословения властей…» Может, так оно и есть, но сейчас в этой избе мне ничуть было не легче от того, что я, совестливый охотник, должен буду отдать в руки властей нескольких в общем-то неплохих и, очевидно, очень несчастных людей. «Вот тут бы, пожалуй, помог стакан водки», — подумал я, но сил вставать и снова обшаривать избу у меня не было и, немного еще помаявшись, я снова заснул. Проснулся от голосов. В избе стояли лейтенант милиции и какой-то мужик. Я окончательно пришел в себя, увидев их, и спросил: — Здорово, мужики! Случилось что-нибудь? — Во дает! — как бы восхищенно сказал мужик. — Его уж в мертвяки зачислили, а он шуткует. — Ошибочка вышла, — как можно беззаботнее сказал я. И продолжал, чувствуя, что меня несет: — У нас на даче, мужики, под Питером случай такой был. Сосед вышел пьяный во двор, видит, на заборе заяц сидит, он бац в него из ружья. Заяц — кувырк с забора. А соседка выбежала, кричит, да что же ты изверг, делаешь! Это ж мой котик Маркиз! Вот, мужики, какие ошибочки бывают. Так что до мертвяка мне далеко, — закончил я, увидев, что в избу вошла Светлана. Гости мои помолчали, потом повернулись к Светлане: — Что это с ним такое? — Это бывает, — спокойно ответила Светлана. — Больной после тяжелой травмы, убедившись в спасении, впадает иногда в особое состояние, которое врачи называют приступом эйфории. — А-а! — глубокомысленно изрек лейтенант. — Тогда понятно. — А как он, двигаться может? — Я думаю, может. Он уже здесь «подвигался», все углы обшарил… — сказала Светлана. — Ну это понятно, — загоготал мужик. — После лежки подкрепиться решил, чтобы, значит, температуру маленько поднять до сорокаградусной. Я сел на кровати. Одежда моя — чистая, сухая — лежала на лавке. Мужики помогли мне одеться и, поддерживая под руки, вывели на крыльцо. Здесь от лесного воздуха у меня закружилась голова, я присел на ступеньку и, пока спасатели мои возились с чем-то вроде носилок из ветвей, спросил у Светы: — Меня кто сюда приволок? И когда? — Коля, — спокойно ответила она. — Пять дней тому назад. — Какой Коля? Проводником-то ведь был у меня Сергей. — Сергей, — подтвердила Светлана. — Он же Коля, он же Николай Иванович Кузьмин. Меня погрузили на носилки, и мужики довольно бодро зашагали по гатям к кордону. Иногда, щадя их, я даже шел сам, но быстро выдыхался. Тем не менее часа через два мы добрались до кордона, а там уже ждала телега, и мы тронулись в село. По дороге лейтенант рассказал, что им в участок в Светлозерске позвонили из районного управления утро из Вологды позавчера, справлялись обо мне. Никто вроде ничего не знал, куда ушел, зачем. Правда, директорша Ольга Леонидовна сказала, что я, очевидно, на кордоне. Решили подождать денек, но сегодня утром опять был звонок из Вологды, гражданин себя не назвал, но заявил, что Шестов раненый лежит в «избе на горке». А стрелял, мол, в Шестова бригадир горшечников — Михаил Никитин. Однако, когда на кордон пришли, Никитина там не было. Мастера сказали, что уехал он третьего дня и до сих пор не вернулся. Да и они без дела сидят, собираются домой. — Пока мы за вами ходили, они, видно, все и уехали. Наш возница подтвердил, что мастера на артельной телеге с час назад укатили в Чикино. Глава девятнадцатая В Светлозерске в больничке мне осмотрели рану, сказали, что повезло. Пуля прошла навылет несколькими сантиметрами выше сердца. Меня всегда удивляло, когда я слышал, как врачи говорят раненому человеку: «Вам повезло». Особого везения в том, что в человека стреляют, я не видел. Мне же еще сказали, что рана в хорошем состоянии, что местные травы — самые целебные в мире и я должен благодарить того, кто меня ими лечил. Чувствовал я себя действительно сносно и, отказавшись от предложения остаться на пару дней в больнице, побрел на свой «постоялый двор». Через полчаса в дверь постучали. Вошла Светлана, прошла к столу. Я хотел было встать, но она не позволила мне сделать этот рыцарский жест, и я остался в койке. — Вы ведь из милиции? — начала она. — И все уже знаете, так? — Насчет милиции вы правы, насчет того, знаю ли я все… Отчасти. Лучше бы мне вас послушать. Не в качестве допроса, — тут же спохватился я, — просто, мне кажется, история ваша должна быть интересной сама по себе, а я жутко любознательный. Впрочем, если вам неприятно рассказывать, не надо… — Да нет, что уж там! — И, как бы собравшись с духом, сказала: — Я люблю Колю. Давно уже. Вернее… мы друг друга любим… Он очень талантливый, просто потрясающе… Но одно время пил Коля сильно. Я плакала, грозилась уйти, увещевала, хотела взять его в Москву. И наконец однажды он признался, что пишет подделки. Иконы старые, в основном под мстерских мастеров. Ему казалось, что если подделываешь подделки, то это уже и не грех. Во всяком случае, не такой уж большой. Вы ведь знаете, наверное, что мстерские мастера писали иконы, копируя в основном строгановский стиль? Я кивнул. — Мне объяснил Иван Васильевич. — Иконы покупал у Кузьмина Михальченко. Вернее — его доверенные. Сам Михальченко за шесть лет приезжал в Вологду раза три. Конечно, иконы Кузьмин продавал не только поддельные, его люди разъезжали по Северу и где скупали, где крали. Но с подлинными иконами, со старообрядческими XV–XVI веков люди расставались неохотно. Коля делал только самые «ценные». Потом Михальченко предложил сделать пару портретов «под XVIII век». Коля сделал, я, правда, точно не знаю, сколько и под кого. Вроде в общей сложности перед несчастьем — три или четыре. А потом — пожар во флигеле. Сгорели практически все его работы. Коля лежал в местной больнице, но Михальченко настоял на перевозе в московский ожоговый центр. Потом уговорил Ивана Васильевича официально оформить смерть Коли, кому-то что-то дал, получил фиктивное свидетельство о смерти. Перевез Колю в Вологду. Он некоторое время жил в старом доме. Там его и видели мальчишки и старуха… — Она вздохнула, уходя от подступивших слез. — Коля действительно выглядит ужасно. Лица практически нет… В общем… не хочу об этом… И снова появился Михальченко. Где-то за границей, то ли в Германии, то ли в Швейцарии, он разыскал врачей в каком-то институте пластической хирургии. Они делали послеожоговые операции и, кроме того, по заказам пациентов готовили биомаску на случай, если операций нужно было две или три. Пациент в такой биомаске мог появляться на людях, не наводя на них ужаса. Михальченко купил и привез Коле маску. Но носить ее все время было нельзя. Время от времени маску необходимо было помещать в специальный питательный раствор. Коля работал в ней на кордоне, а в «избе на горке» снимал. В день вашего приезда Коля вернулся раньше с кордона и ушел в лес, чтобы лицо подышало, когда вернулся, вы его и увидели в окне. А дверь в пристройку с улицы хоть и была на замке, но засов снимается, надо только вынуть ложные гвозди. Я кивнул, вспомнив, что, осматривая ржавый замок заметил блестящие шляпки гвоздей. — Все это стоило, конечно, бешеных денег, — продолжала Светлана, — но Михальченко вовсе не собирался играть роль доброго самаритянина. Коля продолжал писать подделки икон, сделал пару портретов. Но главное было впереди. Уже в 1990 году из запасника Светлозерского музея была похищена коллекция фарфора XVIII века. Но сервизы были не полные. На международных аукционах полные сервизы XVIII века могли быть оценены примерно в миллион долларов. И тогда строится «кордон» из трех изб и ставится «изба на горке». Михальченко привез откуда-то гончаров, а с фарфорового завода сманил большими деньгами известного мастера. Они вдвоем с Колей копались в книгах, читали, изучали. Люди Михальченко раздобыли копии подлинных чертежей печей Светлозерского фарфорового завода. По этим чертежам была поставлена одна печь. Остальные — прикрытие. Правда, неожиданно для дельцов гончарное дело стало приносить доход, и они даже хотели расширить его. Но главное — сделать недостающие предметы для музейной коллекции. Я передала им комплект фотографий. Глины были практически те же самые. Мастер, привезенный Михальченко, великолепный, а Коля отличный художник… Сначала сделали по одной — две тарелки. Михальченко отдавал своим людям на экспертизу. Те давали заключения, а в частном порядке передавали свои пожелания в письмах, где дополняли и разъясняли особенности росписи. Один раз Михальченко даже привез какого-то эксперта на кордон. Коля на все это согласился только из-за мечты. Накопить денег, валюты, поехать в Германию и сделать пластическую операцию. Да и я… мечтала об этом. Но Михальченко денег давал не очень много, а нужны были десятки тысяч. Обещал, правда, после продажи всего сервиза выдать столько, сколько нужно. Но теперь уж… А когда вы объявились в последний раз, местные доверенные уже знали или предполагали, кто вы. Андрей проводил вас на кордон и передал приказ бригадиру — убрать вас. Тот стрелял на болоте из карабина. Теперь все разбежались. Вот и все. Мы помолчали. Потом я как можно мягче сказал: — Во-первых, Света, я обязан вам и Коле спасением, жизнью. Поэтому вместо банальных благодарностей я обещаю сделать все, что смогу, для смягчения участи Николая Ивановича Кузьмина. Он в данном случае — скорее жертва… Светлана не выдержала, заплакала, выбежала из комнаты. В Вологде меня ждала цедуля в гостинице. «Явиться в городское управление уголовного розыска». В местном утро мне передали телеграмму Евграфа Акимовича: «После описи имущества и ценностей Кузьминых И. В. и Н. И. и после похорон Николая Кузьмина срочно выезжай. Стрельцов». Совершенно ошалевший, я посмотрел на лейтенанта, вручившего мне телеграмму. — Что с Николаем Кузьминым? — Повесился Коля, — коротко ответил лейтенант. Давненько уже я не получал такого удара. Выйдя из управления, я постоял, потом медленно побрел к дому Кузьмина. У калитки стоял милицейский газик, в комнате у стола сидели Иван Васильевич и Светлана. По дому ходили люди, слышались команды, переговоры. Мы помолчали. Светлана тихо плакала. Дверь в комнату Коли была открыта. — Можно заглянуть туда? — спросил я у хозяина. Он пожал плечами. — Теперь вы здесь хозяева.