– Приготовились! – приказал Шелестов. Буторин, не выключая передачи, держал ногу на сцеплении, готовый в любой момент рвануть машину с места. Коган замер у пулемета. Он старался не показывать намерений и ни в кого не целился, но его рука держала рукоятку, а палец лежал на спусковом крючке. Одна секунда – и ствол пулемета может развернуть на турели в любую сторону. Офицер подошел к мотоциклу, бросив взгляд на бронетранспортер и две каски, торчавшие из его кузова. Он о чем-то стал разговаривать с выбравшимся на дорогу Сосновским. По легенде Сосновский, а точнее гауптман Юрген Бойтель, должен был искать расположение части, наименование которой было указано в документах недавно убитых немцев. – Спокойно, ребята, спокойно, – приговаривал Шелестов, глядя, как Сосновский все же полез в карман и показал немецкому офицеру свои документы. Тот мельком просмотрел и стал что-то объяснять и показывать вперед. Наконец немец вернул Сосновскому документы, что-то сказал Майснеру, тот ответил и засмеялся. Сосновский снова уселся в коляску мотоцикла и, не оборачиваясь, махнул рукой. Вперед! – Майснер хорошо держится, – заметил Коган, когда бронетранспортер снова тронулся с места. – Я все же сомневался в нем. Все-таки они его соотечественники. Присматривался я к нему все это время. Были опасения. – Приходится верить ему, – ответил Шелестов. – Если честно, то у него на душе кошки скребут больше, чем у нас всех, вместе взятых. Шелестов посмотрел на карту. Через несколько километров они выйдут на Калужское шоссе. Пройти его беспрепятственно вряд ли удастся, но сократить время и расстояние можно. Только бы повезло! Рука Когана легла Шелестову на плечо, и Максим сразу поднял голову. Впереди был пункт военных регулировщиков. Группа догоняла какую-то армейскую колонну. Голова колонны дошла до пункта, и регулировщик свернул ее направо. Черт бы вас побрал! – Что делаем? – крикнул снизу Буторин. – Ничего, выполняем указания регулировщика. Смотри на Михаила. Когда мотоцикл стал приближаться к регулировщику, тот снова стал показывать поворот направо, стал разворачивать мотоцикл и бронетранспортер следом за колонной. Это могло ничего не означать. Просто гонят транспорт по проверенным дорогам, где гарантированно нет партизан. Может быть, впереди участок поврежден, или бомба упала и не разорвалась, или мост разрушен. Сосновский, сидя в люльке мотоцикла, махнул регулировщику перчаткой, и Майснер свернул следом за колонной. Буторин повторил маневр. Бронетранспортер на разбитой дороге стал выбрасывать из-под колес грязь и мокрый снег. Шелестов снова уткнулся в карту. Надо искать поворот. Сейчас их завернули на юго-восток. Нельзя приближаться к Орловско-Курскому выступу, там полно немецких войск, и там проверки будут более тщательные. Надо опять выходить на Калужское шоссе. – Виктор, мигни фарами Сосновскому и остановись, – приказал Шелестов. Буторин замигал фарами, стал нажимать на сигнал и, съехав на край дороги, остановил бронетранспортер. Мотоцикл развернулся и подъехал. Сосновский забрался внутрь через заднюю дверь. – Слушай, Михаил, дальше следовать указаниям немецких военных регулировщиков нельзя. Нас обстреляют в любой момент, особенно когда рядом окажется вот такая военная колонна, как недавно. Нужно уходить на северо-восток. – Если здесь такой контроль за передвижением, думаю, нам не удастся это сделать, – покачал головой Сосновский, глядя на карту. – Проселками выйти на север, а потом на шоссе? Тут такие раскисшие дороги, что мотоцикл наш завязнет по самый двигатель. Это у вас дура полугусеничная. – В крайнем случае бросим мотоцикл. Но лучше попробовать. Мотоцикл нужен для разведки. Не всегда стоит соваться сразу всем. – Хорошо, – Михаил сдвинул на затылок форменную фуражку. – Давай попробуем вот здесь. Видишь, дорога идет через дамбу. Запруда какая-то деревенская. С этой стороны леса снега уже не должно быть. Если пройдем здесь, то через пять километров выйдем из леса на шоссе в таком месте, где фрицы не додумаются выставить пост. В крайнем случае возьмем мотоцикл на буксир. На тросе вытянем по грязи. – Хорошо, пойдешь за нами, а на шоссе снова перейдешь в голову колонны. Как там Майснер? Не психует, нервы не играют? – Вроде нормально. Рефлексии закончились. Последний бой никаких нервных потрясений вроде не оставил. – Рискуем мы с ним, – недовольно ответил Коган. Он стоял у пулемета, одетый в немецкую шинель и в надвинутой на глаза немецкой каске. – Надеюсь, ты все хорошо просчитал, Максим. Избавиться нам от него будет проблематично. Бронетранспортер пошел в грязь и сразу утонул по самые передние ступицы. Но гусеницы гребли и гребли, и металлическая машина шла ровно, не сбавляя скорости. Шелестов поглядывал назад, видя, как буксует мотоцикл, как его носит из стороны в сторону. Затем он остановился, и Сосновскому с Майснером не удалось его сдвинуть с места. Бронетранспортер сдал назад, подъехав почти вплотную. Шелестов протянул Сосновскому конец троса, который тот зацепил за раму. Снова вперед, теперь мотоцикл послушно потащился по грязи следом за бронированной машиной. Майснер чудом умудрялся удерживать мотоцикл от опрокидывания. Сосновский порой свешивался из люльки всем телом, чтобы создать противовес и не допустить опрокидывания мотоцикла. После двухчасовых мучений они вышли к лесополосе, за которой виднелось шоссе. В большой луже Сосновский и Майснер отмыли свои сапоги и, как могли, смыли большие комки грязи с мотоцикла. Пока группа приводила в порядок внешний вид своего транспорта, по шоссе проехали две колонны. И обе шли на юг. Наконец Шелестов махнул из кузова рукой. Мотоцикл вылетел на дорогу, а следом тяжело выполз бронетранспортер. Постепенно набирая скорость, группа двинулась на северо-восток по Калужскому шоссе. В воздухе почти не было авиации. Лишь несколько раз появлялись и уходили на восток немецкие самолеты-разведчики. Снова появилась встречная колонна немцев. Шелестов сделал каменное лицо, придерживаясь за ручку на внутренней стороне брони. Прошли десять танков «тигр», потом колонна грузовиков, несколько бронетранспортеров, штабные легковушки, снова грузовики. Немцы, повернув головы, провожали взглядом одинокий мотоцикл и бронетранспортер. Видимо, их удивляло, что эта техника едет на северо-восток. Шелестов успокаивал себя тем, что ведь может какой-то штабной офицер ехать в этом направлении. Ведь не может такого быть, чтобы всем было предписано ехать только в одну сторону, а в другую нельзя. Максим не забывал следить за знаками, которые может подать едущий на мотоцикле Сосновский. Самое главное, не пропустить знак атаковать. Ему там виднее впереди, когда ситуация выйдет из-под контроля и не останется иного выхода, кроме как прорываться силой оружия. Везение кончилось через пять километров. Шелестов взял бинокль и приложил к глазам. Так и есть. Дорога перегорожена шлагбаумом, рядом стоит бронетранспортер, по другую сторону мешками с песком выложена позиция пулеметчика. Чуть в стороне такими же мешками выложены высокие стены, перекрытые сверху брезентом и маскировочной сеткой. Все это не случайно. Видимо, проезд в этом направлении потребует определенного пароля, пропуска, разрешения. Максим повернул голову в одну сторону, в другую. Никаких второстепенных дорог от шоссе не отходило вплоть до самого пропускного пункта. Разворачиваться на дороге? Но это будет означать, что мы подозрительные и за нами начнется погоня, или по рации они передадут требование о задержании. Выход? Какой выход? Вот и Сосновский в мотоциклетной коляске оборачивается, ждет решения, приказа. Атаковать в лоб? Впятером? Да их тут человек пятьдесят. И три бронетранспортера. От такой погони не уйти. И рация здесь у немцев есть наверняка, перехватят, зажмут – и конец. У нас всего лишь несколько противопехотных гранат. Ни одной противотанковой не осталось. Шелестов готов был уже приказать остановиться, но тут решение пришло само. – Борис, быстро! Привязывай к канистре с бензином гранату! Будем прорываться! Когда поравняемся с бронетранспортерами, дергаешь шнур и выбрасываешь канистру. Поднявшись во весь рост, Шелестов передал Сосновскому знак «прорываемся». Наверняка Михаил не понял, что задумал Максим, но приказ есть приказ. В бой – значит в бой. Он что-то сказал Майснеру, тот, склонившись, выслушал и кивнул. Мотоцикл и бронетранспортер приближались к посту. Шлагбаум был опущен. Майснер продолжал ехать, сбавляя скорость. Шелестов пытался понять, что задумал Сосновский. Черт, шлагбаум довольно низко над землей, и даже на мотоцикле под него не поднырнешь. Сбить деревянный раскрашенный брус можно только на машине, да и то на грузовике. Ну и на бронетранспортере, конечно. К шлагбауму вышел офицер. Солдат с автоматом стоял у шлагбаума, ожидая приказа поднять его. Второй топтался возле небольшой постовой будки. Остальные солдаты, кого мог увидеть Шелестов из бронетранспортера, укладывали мешки с песком, возводя из них стены под натянутым брезентом. Несколько человек перекатывали и обтесывали топорами бревна. Видимо, часть солдат здесь из саперного подразделения. Несколько человек возились возле бронетранспортеров. Человек десять сидели на лавках под навесом. Очевидно, это столовая, учитывая, что там же дымила полевая кухня. – Внимание, ребята! – крикнул Шелестов. – Начинаем! Сейчас многое зависело от того, как поступит Сосновский. И вот мотоцикл вдруг вильнул, Майснер прибавил газу, и трехколесная машина с ревом объехала шлагбаум и понеслась дальше. Короткая автоматная очередь, и офицер упал. Солдат возле шлагбаума бросился в сторону, срывая с плеча автомат. Коган мгновенно открыл огонь по скоплению солдат, занятых строительством, по сторожевой будке, по столовой. – Ах ты… – Шелестов выругался, видя, что вытворяет Сосновский. А Михаил выпрыгнул на ходу из мотоциклетной люльки, Майснер прибавил газу, направляя машину на пулеметное гнездо, обложенное мешками с песком. Вот оба упали на землю, а мотоцикл на полном ходу ударился в мешки и завалился набок, и в тот же момент в его люльке взорвалась граната, тут же столб огня взлетел вверх, расплескивая по сторонам огненные брызги. Горящий бензин из взорвавшегося бензобака сразу охватил пулеметное гнездо огнем, оттуда с криками выскочили два немца, на которых горела одежда. – Виктор, боком! – заорал Шелестов, меняя магазин в автомате и поливая длинными очередями всех, кого видел вокруг. Бронетранспортер развернулся на месте, прикрывая Сосновского и Майснера. Шелестов ударом ноги распахнул заднюю бронированную дверь в кузове. Коган снял с турели пулемет и потащил его в заднюю часть машины. Сосновский толчком забросил Майснера внутрь, бросил свой автомат и прыгнул сам. И тут по броне забили пули, с визгом разлетаясь во все стороны, рикошетя, оставляя вмятины. По разведчикам открыл огонь пулемет. Видимо, стреляли из одного из немецких бронетранспортеров. Буторин развернул машину и повел ее на полной скорости. В последний момент он вильнул и проехал в метре от вражеских машин. Испуганный немецкий пулеметчик спрятался за бронещитком, решив, что русские пошли на таран. Выдернув шнур из рукояти гранаты, Шелестов поднатужился и выбросил канистру с бензином и с привязанной к ней гранатой наружу. Она ударилась о капот крайнего бронетранспортера и упала на землю. Вторая канистра, которую выбросил Коган, свалилась между вторым и третьим бронетранспортерами. Борис не успел установить на заднюю турель пулемет, как за спиной полыхнули два огненных смерча. Крики были слышны даже сквозь беспорядочную стрельбу. Шелестов поднял голову в немецкой каске и открыл огонь из автомата. Земля горела, горели бронетранспортеры, разбегались немецкие солдаты, объятые пламенем. Огненная стена, стена черной копоти закрывала от немцев удаляющийся бронетранспортер, который устроил за одну минуту огненный ад на хорошо укрепленном посту. – Ну, вроде прорвались, – устало откинувшись на железный борт машины, Сосновский выдернул пустой магазин из автомата и вставил новый. – Все целы? – крикнул Буторин, продолжая гнать машину по пустому шоссе. – Целы, Витя! Порядок! – ответил Коган, снимая каску и вытирая потное лицо. – Только вот кататься нам недолго осталось. С бензином теперь проблема. Минус сорок литров. Теперь только то, что осталось в баках, и еще две канистры. – Значит, километров на пятьдесят-шестьдесят, – заключил Буторин. – И по шоссе идти теперь нельзя, – вздохнул Сосновский. – Нашумели мы там прилично, а я видел на этом посту антенну коротковолнового передатчика. – Нельзя, это факт, – задумчиво произнес Шелестов, разглядывая карту. – Но теперь мы можем не думать о проблемах с проходимостью. Через километр справа будет съезд на грунтовку. Углубимся в леса, оторвемся, а там посмотрим, как действовать. – Направо нельзя, только налево, – вдруг вставил Коган, продолжая держать пулемет прижатым прикладом к плечу и глядя вперед на дорогу. – Если была антенна, значит, о прорыве сообщили. О последнем бое сообщили, наверное, и землянку нашу с остатками портфеля нашли. И по трем точкам наше направление определили. Нельзя нам придерживаться все той же траектории «полета». Она вычисляется просто. И нас не пустят к передовой. На этом участке точно не пустят. – Виктор, поворот налево, – тут же приказал Шелестов. – Видишь грунтовку? Давай на нее и в лес. Черт, хорошо заметил. Опять навстречу колонна прет. И все двигаются на Орловско-Курский выступ. Да, ты прав, Борис. Нельзя нам прямиком к передовой сейчас ехать. Нас там ждут. Не дадут нам теперь второго шанса прорваться вот так, кавалерийским наскоком, с шашкой наголо. Бронетранспортер съехал с шоссе и пошел по жидкой грязной жиже. Шелестов оглянулся. Хорошо, что здесь такое грязное море. Можно сказать, что следов не оставляем. Все молчали, думая о том, удастся ли прорваться. Максим посмотрел на Майснера. На его серьезном лице – решимость. Мужественный человек, переборол себя, свои сомнения, принял решение. Ну что же, флаг ему в руки и послевоенное восстановление Германии. Если выживет, конечно. Вспомнив, что Буторин просил его найти родник поблизости, он провел пальцем по карте и сказал: – Виктор, через километр лесная дорога раздваивается. Мы идем по правой. Там будет родник. – Вот это хорошо, – отозвался Буторин. – Я чувствую, что двигатель в любой момент может закипеть. …Открытый солнечным лучам бугорок начал зеленеть. Ветра здесь не было, и сидеть, пригреваясь на весеннем солнце, на брезенте было очень приятно. Буторин, открыв капот, доливал в радиатор воду. Двигатель шипел и потрескивал. От машины шел запах масла, горячего железа. Максим поймал себя на мысли, что такой знакомый запах не кажется ему приятным и родным. Чужая, вражеская машина на подсознании, и все, что с ней связано, было неприятным, враждебным. Хотя она уже дважды спасла группе жизни. Хлеб нарезан, консервы открыты, вода в котелке закипела. Когда еще будет возможность поесть? Неизвестно. Надо подкрепиться основательно, отдохнуть, дать остыть машине. Ведь скоро придется идти пешком. Бензина осталось очень мало, а при езде по бездорожью он закончится совсем быстро. Бойцы жадно накинулись на еду. Майснер, молчавший до сих пор, вдруг заговорил. Сосновский вздохнул, облизал ложку и, поняв, что толком поесть ему не дадут, принялся переводить всем слова немца. – Вы знаете, что самое страшное в нацизме? – Майснер поморщился и глубоко вздохнул. – Самое страшное не то, что уничтожаются народы, этнические группы, что проповедуется превосходство одной нации над другими. Нет, самое страшное то, что в головы подрастающего поколения вбиваются догмы, напрочь уничтожающие память о своем прошлом, о реальной истории человечества. Уничтожается не только память, уничтожается культура целых народов. Зачастую это ведь частичка мировой культуры. Помните, как сторонники Гитлера жгли в Берлине на площади книги великих классиков, в том числе и славянских, русских классиков? Это было жуткое зрелище, это было дыхание ада. Нет, не от жара, который исходил от этих костров. От жара восторга немцев, которые приплясывали, как черти, и радовались этому сожжению. Там не книги жгли, там сжигали души немцев. Человеческие души. И в немцах не осталось души. – Как там у вас прозвучало? – напомнил Сосновский. – Когда я слышу слово «культура», я спускаю предохранитель моего револьвера? – Да, слова Гитлера, – кивнул Майснер. – Или не Гитлера, но кого-то из его кровожадной шайки. – Вот в этом вся беда, Карл, – сказал Сосновский. – Полбеды, если бы это сказал Гитлер и Геббельс. Или Гиммлер. Но ведь это слова деятеля культуры, это слова человека из одурманенного народа. Не Гитлер отдавал все приказы, очень многие пытались его приказы предвосхитить и преуспеть в нацизме, понравиться вождю. Вот это уже страшно. Страшно, когда народ помогает тирану быть тираном. А слова эти из самой доходной нацистской пьесы «Шлагетер». Это драма немецкого писателя Ганса Йоста. Она была поставлена в Берлине двадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать третьего года, в день рождения фюрера и в его присутствии. Фюреру драма понравилась. И посвящение автора: «Адольфу Гитлеру с любовью, уважением и неизменной верностью» тоже понравилось. Народ сам выбирает себе тиранов, сам их создает. Они продукт потребности обывателя. Злобного, жадного, завистливого. И теперь вся Германия цитирует эти слова Йоста, приписывая их обожаемому фюреру и с готовностью следуя этому его завету, который придумали сами. Так что впереди работы у вас, камрады, очень много. Это борьба не только с Гитлером, не только с его последователями. Это еще и борьба за души немцев. Шелестов построил следующий участок маршрута. Настоящее положение линии фронта на этом участке он представлял себе плохо. Значит, придется прорываться с боем столько, сколько позволяет горючее в баках бронетранспортера. И нужна ложная цель. Немцы должны думать, что целью русской диверсионной группы является штаб корпуса, располагающийся в районе Ново-Октябрьского. Если прорываться в этом направлении, то преследователи сумеют выяснить у свидетелей, что русские диверсанты расспрашивали как раз об этом штабе. А вот когда кончится горючее, можно будет бросить технику и уходить совсем в другом направлении. Уходить тихо и без шума. Пусть группу ищут в направлении Ново-Октябрьского, пусть прочесывают местность и стягивают туда войска. Огромные лесные массивы тянутся отсюда, от Брянска, до самой Москвы. Лесами можно попытаться добраться до линии фронта и перейти ее в удобном для перехода месте. Начало смеркаться, когда Буторин снова завел двигатель бронетранспортера, включил фары со щелевыми ограничителями и тронулся. Лесная дорога извивалась, то поднимаясь, то опускаясь в овражки. Фары узкой полосой лизали окружающие деревья. Возникало ощущение, что машина идет по глубокому тоннелю и его стены все больше сжимаются и сжимаются. Всю ночь слышна была далекая канонада, иногда небо на востоке озарялось вспышками красного света. Фронт не так далеко. На рассвете Шелестов остановил машину и с фонариком спустился к Буторину в отсек. – Смотри, Виктор, сейчас мы снова выйдем на Калужское шоссе. Движения там в такое время, возможно, и не будет. Немцы по ночам не ездят. Но вот нарваться на засаду во время выезда из леса можем. – Если не подставляться, то давай проскочим вот по этому овражку. Утром еще туманы стоят. Фары потушим – и с опушки сразу в овраг. Немцы, если они там и есть, увидят нас, услышат, но прицельно стрелять не смогут, да и времени у них на это не будет. Не исключено, что они теперь в засадах и легкие танки могут ставить. – Точно, овраг выходит к шоссе крыльями, – обрадовался идее Шелестов. – Если они ждут, что мы на севере попрем, так мы на юг отправимся. Нам главное шоссе пересечь. Дальше проще будет и на своих двоих топать. – Бензина у нас совсем мало, – постучал пальцем по приборам Буторин. – Может, наоборот, по шоссе рвануть, чтобы хоть расстояние до линии фронта сократить? Или разведать населенный пункт поблизости, где можно отбить несколько канистр бензина? Когда до опушки осталось несколько сот метров, Буторин выключил фары и некоторое время сидел, глядя вперед, давая возможность глазам привыкнуть к предрассветным сумеркам. Потом бронетранспортер снова тронулся по лесной дороге. Она стала извилистой, местами заросла молодыми тонкими деревцами, которые с хрустом ломались при движении тяжелой машины. Шелестов сидел рядом и посматривал в узкую щель на лобовой бронеплите. Он ждал момента, когда они выедут на опушку, чтобы показать поворот к оврагу. В темноте не разглядеть, есть ли здесь немецкая засада. Выручить могла только скорость. – Вон, – крикнул Максим, показывая вперед. – Кустарник начинается, а правее спуск в овраг. Гони, Витя! С хрустом под передними колесами машина взломала утренний ледок, из-под задних гусениц полетела грязь и мерзлая вода. И тут же в темноте послышались крики, команды на немецком языке. Коган выругался и принялся стаскивать пулемет с передней турели, чтобы установить его на заднюю, чтобы открыть огонь по возможным преследователям, но тут со страшным лязгом машину бросило в сторону и стало разворачивать на одном месте. – Гусеница! – заорал Буторин. – Прыгайте все. Сосновский и Майснер распахнули заднюю дверь, выбрасывая на землю вещмешки. Коган снял-таки пулемет. Вместе с Шелестовым он стащил его на землю. Следом полетели две коробки с лентами и спрыгнул Буторин. Со стороны леса стрекотали немецкие автоматы, длинными очередями стрелял в предутреннюю темноту пулемет. Пули вовсю били по броне, с визгом отлетали в темноту, несколько раз впивались в землю рядом с разведчиками. Сосновский и Майснер дали несколько очередей в сторону немцев. Отбежали в сторону, залегли и снова дали несколько очередей по заметным в темноте вспышкам. Прикрываясь броней бронетранспортера, Буторин размахнулся что есть силы и швырнул в сторону засады одну за другой две гранаты. Неизвестно, достигли ли они цели, нанесли ли врагу какой-то вред, но то, что они остудят пыл тех, кто решится преследовать русских в темноте, Виктор был уверен. Они бежали по днищу оврага, спотыкаясь и падая. Здесь местами еще попадались небольшие нерастаявшие наметенные сугробы снега, местами большие грязные лужи преграждали путь, и иного выхода, кроме как бежать по этой жиже, не было. Шелестов бежал первым, приглядываясь и прислушиваясь. За ним – Сосновский и Коган с Майснером, которые вдвоем несли немецкий пулемет. Буторин с двумя автоматами в руках замыкал группу, то и дело останавливаясь и озираясь по сторонам. Кажется, немцы не решились преследовать их. Перебегать на другую сторону дороги не понадобилось. Шелестов остановил группу и показал на толстую трубу для перелива паводковых вод, проложенную под дорогой. – Все, сейчас в трубу и на ту сторону. А потом снова в лес. Передохнем, когда уйдем подальше от дороги. Пусть они наш след потеряют. Михаил со мной, потом остальные! Пошли, Миша! Шелестов и Сосновский нырнули в трубу и побежали по ней, пригибаясь и разбрызгивая сапогами воду. И тут же над головой послышался знакомый гул, земля задрожала. Машина! Максим выругался и прибавил шагу. У выхода из трубы они с Сосновским остановились. На дороге затормозила грузовая машина, и через борт на землю стали прыгать немецкие солдаты. Кто-то все же решился перекрыть овраг с двух сторон, чтобы не выпустить русских разведчиков. – Ребята не успеют, надо прикрывать отход, – сказал Сосновский и полез по склону вверх, доставая из-за ремня гранату. Он выбрался на дорогу, поправил форменную фуражку и начал громко отдавать команду, торопить немецких солдат. Немецкий командир не сразу понял, кто еще взялся командовать. Он не понял, что это не его фельдфебели и ефрейторы повторяют команды командира. А властный голос приказал всем построиться возле машины, и солдаты начали слушаться, не разобравшись в тумане, кто ими командует. – Отставить построение! – гаркнул немецкий командир.