Он попытался разглядеть в темноте человека, но тут по асфальту вдруг запрыгало что-то на деревянной ручке. Чей-то крик «граната!» потонул в грохоте разрыва и воплях раненых людей. Сосновский успел упасть на землю за секунду до взрыва и теперь очередями разряжал автомат в дымное облако на дороге. Шелестов упал рядом и стал расстреливать мечущихся солдат. В воздухе отчетливо запахло бензином. – Давайте в лес! – приказал Шелестов, когда вверх по откосу полезли с пулеметом Майснер и Коган. Виктор, вперед! Иди первым! Мы прикроем. Разведчики спустились по склону и побежали к темнеющей неподалеку опушке. Шелестов и Сосновский еще какое-то время полежали на земле, потом тоже побежали к лесу. С дороги неожиданно ударил автомат. Потом еще один. Кто-то из выживших немцев открыл огонь. Пули свистели вокруг, били в землю, с всплеском зарывались в лужи под ногами. «Только не стрелять в ответ, – думал про себя Шелестов, – только не стрелять. Они будут ориентироваться по вспышкам и положат нас всех». За крайними деревьями группа повалилась на сухую прошлогоднюю траву и хвою. Шелестов похлопал Сосновского по плечу. – Ну, ты молодец. Вовремя сообразил покомандовать! Если бы они не начали строиться возле машины по твоей команде, мы бы их стольких там не перестреляли. А так граната многое сделала. Виктор, что там впереди? Пройди немного, послушай! – Ребята! – вдруг раздался голос Когана. – Майснера убили… Глава 8 Глаз Берии видно не было, только недобрый, угрожающий блеск стекла его очков. Платов понял, зачем его вызвал нарком. И вот по этому блеску очков и по тому, что Лаврентий Павлович не сразу начал разнос, не сразу бросился обвинять, Платов понял, что Берия взбешен как никогда. И в таком состоянии он был способен на все. Видимо, получил разнос лично от товарища Сталина. Платов напрягся, в голове восстановились факты, череда событий, взаимосвязи – все то, что связано с его ведомством. Нет, проколов службы не было, ошибок тоже. Только случайности, от которых не застрахована ни одна разведка, ни одна контрразведка. Это военную операцию можно подготовить так, чтобы не зависеть от случайностей. Все зависит от ресурсов, выделенных тебе командованием. Ресурсов на противодействие наступлению фашистов на Орловско-Курском выступе выделено было достаточно. Достаточно, чтобы перемолоть очень большие силы. Но Ставку очень беспокоило другое. Разведка не предоставила неопровержимых доказательств готовящегося наступления немцев на этом участке фронта. Это только в теории они намеревались срезать злосчастный выступ в обороне Красной армии. А фактически? А если это отвлекающая дезинформация? Если стягивание огромных сил советских войск под Курск и есть главная цель вермахта? И тогда они нанесут сокрушительный удар в другом месте. Там, где оборона теперь ослаблена, там, где удара никто не ожидает. Это может случиться и под Ленинградом, и севернее Москвы, и на Южной Украине, и на Кавказе. Нефть нужна Германии как воздух. Ресурсов у Гитлера почти нет. Шестой воздушный флот на курском направлении подавлен и почти разгромлен или… Или он сейчас переброшен на другой участок. Может быть, господство в воздухе под Курском – это лишь видимость? Все это Платов знал и прекрасно понимал. – Где твоя группа? – Берия не спросил, а процедил сквозь зубы свой вопрос. Видимо, его скулы просто сводило от бешенства. – Где документы? Или ты ждешь, что мы возьмем Берлин и только потом увидим на бумаге приказ Гитлера? Что там у тебя происходит, кого ты покрываешь? Эту банду уголовников, которых следует вернуть в камеру и исполнить наконец справедливый приговор? Платов знал, что горячая кавказская кровь требовала разрядки. Энергию нужно выплеснуть. Сейчас нельзя ничего говорить, иначе будет новый всплеск негодования. Берия умеет мыслить четко, холодно. Он не дурак, у него есть талант организатора, талант разведчика. Он хороший теоретик и государственности, и разведки, и контрразведки. Но эмоции никуда не денешь. Берия поднялся из-за стола и принялся ходить по кабинету и, энергично жестикулируя, расписывать, какой ему самому разнос устроил товарищ Сталин, как он упрекал наши советские органы в бездействии, в неумении работать. И как товарищ Сталин посоветовал разобраться, не рука ли врага, пробравшегося на Лубянку, мешает работать нашей контрразведке и разведке? Берия закончил ходить по кабинету, подошел к окну и остановился, заложив руки за спину и глядя на улицу. – Что молчишь? – буркнул наконец нарком после почти минутного молчания. – Сказать нечего? – Я ждал вашего разрешения, Лаврентий Павлович, поставить вас в известность о ходе операции, – ровным голосом ответил Платов. – Ну, и что там произошло? – Берия не спеша вернулся к столу и уселся в рабочее кресло. Теперь, казалось, он немного успокоился. – Группа выполняет задание, Лаврентий Павлович, – подойдя к столу, доложил Платов. – Произошел ряд осложнений в ходе операции, но это неизбежно. Вы прекрасно понимаете, что предусмотреть все невозможно. Погиб наш товарищ, который вербовал агента, которого мы должны были освободить. За последние недели фашисты нанесли несколько карательных ударов по партизанскому движению в этом районе и по брянскому подполью. Мы с вами решили, что времени готовить новые явки у нас нет, поэтому группа отправилась по старой явке, со старым паролем. Явка сработала, группа начала работу. По последним сведениям, гестапо активно разыскивает документы. По имеющимся сведениям, немецкая ставка поверила в то, что документы уничтожены, и отказалась от изменения своих планов. – Я знал, что он так поступит! – Берия потер руки. – Потеря контроля над самим собой – это все сказывается. Вот где будет крах Германии. – Да, Лаврентий Павлович, – подтвердил Платов, чуть улыбнувшись. – Как мы с вами и предполагали, Гитлер не станет слушать своих генералов. Его амбиции заглушают в последнее время здравый смысл. Гитлер начинает жить в выдуманной им иллюзии. Эмоции – коварная вещь. – Ладно, ладно! – строго повысил голос Берия, поняв, на что намекает комиссар госбезопасности. – Эмоции! Посмотрел бы на твои эмоции… Хорошо, что мы имеем сейчас? Какие у тебя сведения? Сроки какие? – По новым сведениям, полученным из других источников, немцы активизировали карательные мероприятия под Брянском. Подполье в городе фактически уничтожено. По крайней мере, два нападения на места заключения были совершены удачно. Но сейчас у нас нет прямой связи. Видимо, вышла из строя рация. Но я уверен, что Шелестов и его группа успешно выполнят задание. Я полагаю, что документы уже у Шелестова. – Откуда такая уверенность? – Берия поднял на Платова глаза. – Или пытаешься выдать желаемое за действительное? Вера в товарищей нужна, но не слепая вера, а уверенность, основанная на фактах. – Так точно, Лаврентий Павлович. Только на фактах. По моим сведениям, гестапо и абвер активно ищут группу советских разведчиков, которая, по их сведениям, прибыла для поиска пропавших документов Ставки, для поисков портфеля адъютанта командующего группой армий «Центр». И раз они ищут нашу группу, значит, группа не погибла, и значит, у немцев есть основания полагать, что группа нашла портфель и пробивается к линии фронта. Как видите, гитлеровцы сами помогают нам своими действиями оценить ситуацию. – Если они пробиваются к линии фронта, надо им помочь. На каком участке мы их должны ждать? – Этот вариант не планировался, поскольку он абсолютно бессмысленный. Немцы наращивают на этом участке силы, там сейчас не то что разведгруппа, там белка не проскочит. Шелестов это понимает. Идти южнее, где развивается харьковская операция, глупо. При такой активности боевых действий они просто могут попасть под обстрел и погибнуть. Шелестов пойдет севернее Орловско-Курского выступа. Я убежден в этом. Платов раскрыл папку, которую все это время держал в руке, вытащил лист бумаги и протянул Берии. – Я составил распоряжение по подразделениям Смерша в войсках. Сосновский ругнулся и приложил пальцы к шее Майснера. Все замолчали, стараясь не мешать Михаилу. Немец еле слышно застонал. – Живой, – прошептал Коган. – Вот не думал, что буду этому так радоваться. Пуля попала Майснеру в грудь. Расстегнув на нем одежду, Сосновский разорвал упаковку стерильного бинта, потом ваты и стал складывать тампон. Приложив его к ране, он сильно прижал. – Давай, Боря, бинтуй скорее. Проведя пальцами по уголкам рта раненого, он убедился, что крови нет. Значит, легкое не пробито. Пуля прошла каким-то чудом выше легкого и застряла в плече. – Карл, как вы себя чувствуете? – Сосновский стал теребить раненого, похлопывая его по щекам, стараясь привести в чувство. – Карл, очнитесь! Майснер снова застонал, потом закашлялся и снова застонал. Он сжал пальцами руку Сосновского. В темноте было не видно, открыты ли глаза раненого. Но то, что он пришел в себя, было понятно. – Не повезло, – прошептал немец. – Теперь точно не повезло. Хотел дождаться конца войны, радоваться с товарищами, что и мы тоже помогли… – Ну-ну, дружище, – Сосновский похлопал Майснера по руке. – Пустяковое ранение. Мы вас вытащим. Подлечитесь в госпитале. Вы еще увидите мирное небо в Германии. – Вам надо уходить, камрад, – снова закашлялся Майснер. – Уходите, у вас задание, а я, кажется, все… Только оставьте мне пистолет. И уходите… – Не валяйте дурака, Карл, – вдруг вмешался Коган. – Мы понесем вас столько километров, сколько нужно. – Вы никогда не доверяли мне, Борис. – Видно было, что Майснер через силу улыбнулся. – И вы не хотите меня бросить? – Так, хватит болтать. – Шелестов оглянулся на дорогу, которую группа недавно с боем пересекла. – Нужно два шеста, снимайте ремни, две шинели. Надо делать носилки. Майснера несли по очереди. Сначала Коган с Буториным, потом их сменили Шелестов и Сосновский. Солнце поднялось уже высоко, но группа прошла всего километров шесть. Шелестов понимал, что такими темпами далеко не уйти. А ведь еще предстоит переходить линию фронта. Остановившись, он подождал, когда с ним поравняются Буторин и Коган, чья очередь была нести носилки. – Плохо дело, – сказал Виктор. – У Майснера жар. Он все время теряет сознание. Нужно извлекать пулю, иначе не донесем. Носилки с раненым опустили на землю. Коган попытался напоить немца из фляжки, но у того никак не получалось пить. Не слушались губы, и большая часть воды стекала по его подбородку на шею. Шелестов развернул карту и подозвал Сосновского. – Миша, посмотри. Видишь, старая железная дорога. Этот путь вел куда-то на карьерную разработку. Это бывший поселок. Там за время войны, я думаю, никакие разработки не велись. Зато отмечена поселковая больница или фельдшерско-акушерский пункт. Идите с Борисом, узнайте, что там и как. Может, есть врач. Мы с Виктором потихоньку двинемся вам вслед, но из леса выходить не будем. Сосновский поднял с земли свой автомат, подождал, пока Коган перемотает портянку, и они побежали через лес. Бежать пришлось не очень далеко. Тем более что большую часть пути пришлось бежать под уклон. У крайних деревьев разведчики остановились и стали разглядывать поселок. Деревянные домики, больше похожие на временное жилище. Каменных строений было всего два. Одно – большой гараж или склад под крышей, крытой кровельным железом. Второе – небольшое задние, возле которого на столбе висели почерневшие остатки трансформатора. – А люди тут есть, живут, – Коган показал рукой вправо, где виднелась обработанная земля. Что-то вроде огорода. Участок огорожен жердями, и после того, как начал сходить снег, стала видна рыхлая земля без степного дерна. – До медицинского пункта отсюда еще с полкилометра, – сказал Сосновский. – Если идти, то напрямик по путям. Тут несколько лет не ездили никакие составы. Рельсы ржавые. Видишь? – Давай-ка заглянем в этот дом. Может, узнаем что интересное. Ты лучше подожди здесь, а я схожу. Ты своей формой все местное население распугаешь. Сосновский согласился. Коган, сунув автомат под полу рабочей куртки, не спеша пошел к домам. Деревянные времянки пустовали. Во многих не было даже окон. В одном домике окно забито досками, но зато с задней части выломана почти половина стены. Видать, тут жили только в летнее время, а вот каменные дома обитаемы. Кто-то же ухаживает за огородом. Борис прислушался. Неподалеку кто-то стоял и шмыгал носом. Коган сделал несколько осторожных шагов, намереваясь заглянуть за угол дома, но человек отступал так же осторожно, хотя продолжал громко шмыгать носом. «Да это же ребенок!» – догадался разведчик. Он решительными шагами обогнул дом и увидел, как между времянками убегает мальчонка лет шести в длинном не по росту старом пальто и резиновых сапожках. На спине пальто красовалась огромная заплатка из плотной мешковины. Пальто было явно прожженным на спине. Коган обогнул следующий дом и вышел навстречу мальчонке, поймав его за воротник пальто. – А ну-ка, приятель! Покажись, кто ты такой! – засмеялся Борис, разглядывая мальчика, который извивался как уж, пытаясь молча вырваться. – Что ж ты такой неприветливый? Хоть скажи, как тебя зовут. Не съем же я тебя! – Отпусти! – раздался хриплый угрожающий голос. Коган обернулся и тут же выпустил воротник мальчика из руки и попятился. Перед ним, медленно наступая, стояла женщина неопределенного возраста, с растрепанными седыми волосами, обезображенной половиной лица. На ней была распахнутая ватная фуфайка, большие резиновые сапоги, а в руках она держала занесенную косу. – А ну отпусти, я сказала, иначе я тебя располосую! Убью! – Тихо, тихо, – миролюбиво заговорил Борис, понимая, что автомат под полой куртки ему скрыть не удалось и тем более что оружие женщину никак не напугало. – Я партизан. Не бойся меня. Я просто искал взрослых. Хотел расспросить кое о чем. – Убирайся, – снова хрипло выдавила из себя женщина, глядя с ненавистью на Когана. – Нет тут партизан и никогда не было. Не смей прикасаться к моему сыну! – Да опусти ты косу, – грубо прикрикнул на женщину Коган, поняв, что мягкое обращение и послушание никак на ситуацию не повлияют. Справиться с этой фурией может только более сильный по характеру человек. И неопасный человек. – Вот дура! Мне врач нужен. У нас человек раненый. Ему помощь нужна, а ты с косой кидаешься. Тут больница недалеко, может, кто остался из медицинского персонала? Человек умирает. Коса в руке женщины медленно опустилась, она продолжала смотреть хмуро и недоверчиво. Как будто ее оставляло прошлое напряжение, силы закончились, истраченные на этот взмах косой. Женщина пошатнулась, оперлась о косу, побледнела и повалилась на землю. Коган едва успел подскочить и подхватить ее на руки. Она оказалась легкой как пушинка. Коса вывалилась из ее руки. Борис понес ее к каменному зданию. Он видел, что из трубы едва заметно вился дымок, значит, в здании печка, значит, это жилое помещение. Держа женщину на руках, он разглядел, что лицо ее изуродовано сильным ожогом. И одна рука тоже со следами ожога. Донеся женщину до дома, он поднялся по ступенькам, оглянулся. Мальчишки нигде не было. Ну, этот сорванец не пропадет. Видать, ему разрешается гулять тут одному. Кое-как ухватившись за дверную ручку, Коган открыл дверь, миновал холодный тамбур и потом вошел в натопленную комнату. Слева за отодвинутой занавеской стояла кровать. Борис положил на нее женщину, похлопал ее по щекам, пощупал пальцами пульс. Он был не очень четкий, но ровный. Видимо, с ней случился просто обморок. Поставив к окну автомат, Коган нашел чайник, налил из ведра воды и поставил в печку на огонь. Осмотревшись, он понял, что интуиция не подвела. Да, кроме женщины и этого мальчишки в доме еще кто-то жил. Не прошло и пяти минут, как на улице раздался звук свалившихся на землю дров. Потом затопали шаги, открылась дверь, и появился прежний мальчишка, державший за руку старика. Старик смотрел настороженно. В его руке был топор. «Что-то везет мне на желающих убить меня, – подумал Коган. – То косой, то топором». – Здорово, отец, – приветливо сказал Борис. – Тут женщине плохо стало на улице. Я ее в дом принес, хотел горячим чаем напоить. Не ваша она будет? Или соседская? Если в чужой дом занес, то извини, папаша. Тут разбираться некогда было. Старик постоял в дверях, посмотрел, как мальчишка затопал ногами, подошел к кровати и положил голову на руку женщины. Тогда он оставил топор на лавке у двери и тоже подошел к кровати. Потрогал женщину, приоткрыл ее веко. – Обморок это, – неожиданно сказал старик. – Часто такое бывает, когда сильное нервное возбуждение. Испугалась она вас, вот и припадок случился. – Слушай, папаша, а ты случаем не доктор? – поинтересовался Борис. – Нет, – отрезал старик. Подойдя к плите, он налил в кружку горячей воды, из мешочка, висевшего за печкой, набросал в кружку каких-то трав. – Папаша, не надо обманывать. Я не мальчик, я могу понять, как ты ее сейчас осматривал. Да и выражения у тебя, извини, не колхозного бригадира. Отец, у нас человек умирает. Надо сделать операцию. Пулю извлечь! Старик в ответ только покачал головой. Помешал в кружке деревянной ложкой, но Коган подошел к нему, отобрал ложку и бросил ее на плиту. Он схватил старика за плечи, пытаясь заглянуть ему в глаза. Только старик был не таким уж старым. Лет 60 или 70, но уж больно потухший взгляд, опустившиеся плечи.