– Оставьте вы меня в покое, – пробормотал старик, тщетно пытаясь вырваться из крепких рук мужчины. – Мы тут живем, никому не мешаем. Мы никого не трогаем, и нас никто не трогает. – Не мешаете? – Коган опустил старика, вернулся к окну и снова уселся на лавку. Он смотрел, как тот из ложки стал поить женщину отваром. – Можно и так прожить. Не мешая. А можно и помогать людям. Людям, которые не сидят по норам, а сражаются с врагом. Я знаю, что ты скажешь, старик. Красная армия неизвестно где, народ правительство бросило, фашисты хозяйничают. Тут бы хоть как выжить, не до человеколюбия! И я знаю, почему ты так скажешь. И не осуждаю тебя. Только знай, что фашистов мы скоро выгоним. Да, пришлось оставлять города, землю пришлось оставлять и отступать в сорок первом. Силен оказался враг, но мы бьем его, и остановили мы его. И под Москвой остановили, и на Волге остановили. И Ленинград он так и не взял! – Под Москвой остановили? – старик наконец повернул голову и посмотрел на гостя. – Так что, фашист не взял Москву? И Ленинград не взял? – А кто тебе такое сказал? – удивился Коган. – Кто напел тебе, что мы столицу Родины нашей отдадим врагу? Ты по ночам, старик, послушай. Грохот стоит, Красная армия гонит врага с нашей земли! И скоро сюда придет. И не вернутся фашисты. А гитлеровцев мы будем гнать не только с нашей земли, но погоним и до его логова и там прикончим, чтобы никогда больше не появлялось на земле этой коричневой чумы! Неизвестно, то ли горячие слова из самого сердца, что говорил Борис, то ли известие, что Москва не сдана фашистам, так подействовали на старика, но он стал смотреть внимательно. Его глаза засветились интересом, жизнью. Он положил голову женщины на подушку, укрыл ее лоскутным старым одеялом и подошел к гостю. Уселся радом на лавку. – Ты кто таков будешь-то? Из партизан, что ли? – А какая же разница, как меня называть? – усмехнулся Коган. – Главное не в названии, не в терминологии дело, а в том, что я воюю, что сражаюсь с фашистами с оружием в руках. Вот что главное. И помощь нам нужна, человек умирает. Раненый. Пулю надо извлечь, а то не донесем мы его. В бою пулю получил. – Я ведь не хирург, я обычный сельский терапевт, – грустно сказал старик. – Папаша, я житель городской, и образование у меня высшее, – покачал головой Коган. – Я хорошо знаю, что хирургию вы все изучали в медицинском институте. Что специализация у вас была на старших курсах и в ординатуре. А уж как аппендицит вырезать и как шов наложить, все вы знаете. Я ж не в окулисты тебя сватаю, не в кардиологи. Достань пулю, зашей рану, сделай что-нибудь, чтобы не воспалилась рана. Ты же можешь, папаша, я знаю. Я бы и сам сделал не задумываясь. Да только понимаю, что вреда будет больше от моей операции. А этот человек мне недавно жизнь спас. Мою пулю он получил. Фактически меня закрыл собой. Так-то вот, папаша. – Но у меня ничего нет! – старик схватился в отчаянии руками за голову. – Один тупой кухонный нож и все. Я же не могу им делать операцию. А кроме скальпеля нужно еще много чего. – Доктор, – Борис положил руку на локоть старика. – Скажи, что нужно, скажи, где это есть. Мы достанем! Старик посмотрел на Когана странным взглядом. Как будто впервые увидел человека, который готов на все ради другого. Как будто снова увидел, что в мире есть нормальные люди, советские люди, что не все потеряно, не погибла Родина. Потому что вот он пришел. Пришел настоящий, смелый, готовый на все ради товарища, а значит, и Родины. – Я напишу вам. Только где вы возьмете необходимые мне инструменты и медикаменты… – заторопился старик. – Тут до войны была неподалеку больница? – Какая там больница! Фельдшерский пункт. А как фашист пришел, так и не осталось там ничего, – старик вздохнул. – Эшелон немецкий стоит на запасных путях. Отцепили несколько медицинских вагонов. Не знаю уж, госпиталь передвижной или еще что. – Где? – сразу ухватился за эту мысль Коган. – Да километра два отсюда. Станция Тепловка. – Хорошо, старик, разберемся! Раненого куда нести? – В дом нельзя, – замотал головой хозяин. – Бывает, что немец наведывается. Посмотрят, что мы неопасные, и уезжают. Пару раз в карьер ходили. Так с краю постреляли по ржавому экскаватору, по «полуторке» сгоревшей и убрались восвояси. Туда, в карьер, надо. Там склад есть один, он в породе сделан, вроде как в пещере. Там трансформаторная была, склад инвентаря. Там и лежанка есть, и из одежды кое-что осталось, одеяла старые. Схватив список, который на листке ученической тетради старик написал химическим карандашом, Коган выбежал на улицу и поспешил к деревьям, за которыми его ждал Сосновский. – Как тут, тихо? – Да тихо, тихо, – нетерпеливо ответил Михаил. – Узнать что-нибудь удалось? Живет там кто-нибудь? – Живет, старик один, врач бывший, я его уговорил, сделает операцию. Дело несложное. Сложность в другом, что у него вообще ничего нет для операции. Ножа приличного, не то что скальпеля. А надо гляди сколько всего. Вот, список написал. – И где мы это возьмем? Он что, полоумный, этот твой старик? – Есть вариант, Миша! – проговорил Коган. – Тут не очень далеко станция есть. Тепловка. Там стоят на запаснике несколько медицинских вагонов. То ли передвижной госпиталь, то ли еще что. Спрячем здесь, у старика, Майснера, а ночью наведаться можно. – Ночью? – Сосновский с сомнением посмотрел на Когана. – Дотянет Майснер до ночи? Температура, заражение начнется или уже началось. Вот что Борис, несите раненого к врачу, а я на станцию. Я в форме, документы вроде не подводят. Сделаю что смогу. – Ты что, один отправишься? – удивился Коган. – Давай хоть я с тобой пойду. – Куда ты без формы и без знания языка! Нет, Боря, веди сюда остальных, а я скоро. Что-нибудь придумаю. Через полчаса Майснера доставили к старику. Он провел разведчиков в карьер и показал штольню, в которой можно было спрятать раненого. Разведчики быстро соорудили постель, уложили немца. Буторин из старых банок и остатков отработанного масла изготовил светильники. Старик, качая головой, начал осматривать Майснера. – Вроде бы опасного ничего нет, но случиться может всякое. Организм у вашего товарища сильный, но предел есть у всякого организма. Достанете инструмент и лекарства, попробуем спасти его. И тут Майснер открыл глаза и пробормотал что-то по-немецки. Врач опешил. Он поспешно поднялся на ноги и непонимающе посмотрел на разведчиков. В глазах старика снова появилось недоверие, даже паника. Шелестов подошел к нему, взял под руку и вывел на солнечный свет. – Как вас зовут, папаша? – Дмитрий Алексеевич. Артамонов моя фамилия, – угрюмо ответил старик. – А товарищ ваш, значит, немец? Фашист? Значит, фашиста спасать хотите? – Вы, товарищ Артамонов, не делите людей на черных и белых, – посоветовал Максим. – Не каждый рождается академиком, не каждый рождается учителем или летчиком. Его таким делает жизнь, интерес, развитие. Фашистами тоже не рождаются, как не рождаются пацифистами. И в Германии, сколько бы у нас с вами к ней ни было ненависти, тоже живут не только фашисты. Вы что думаете, что полмиллиона коммунистов, что пошли за Тельманом, они все убиты и в тюрьмах? А сколько еще тех, кто не стал коммунистом, но все равно не принял нацизм как свою идеологию? Только молчат они, боятся. Но есть такие, кто не боится и сражается с фашизмом, с гитлеризмом. В Германии много антифашистов, много тех, кто сомневается, кто против владычества немцев над всем миром. Потому что понимают, что завоевание такого владычества связано с истреблением других народов, с горем, которое сеет нацизм по всей земле. – Значит, он коммунист? – кивнул Артамонов назад, на штольню. – Я не знаю, Дмитрий Алексеевич, в какой партии состоит этот немец. Но он антифашист, и он сражался с нами против нацистов. И он спас жизнь одному из моих товарищей. А по большому счету его помощь нас всех спасла. Так что он не просто немец, он из другой Германии, которая хочет жить в мире со всеми народами, как добрые соседи. Поверьте, есть и такая Германия, есть и такие немцы. Старый врач молчал, глядя на небо, на солнце. Понятно, что и он хлебнул горя за эти годы. И своего, и чужого. И эта женщина с ребенком, с которой он здесь живет. Коган, пока несли раненого по лесу к карьеру, успел рассказать, куда они идут и с кем он тут познакомился. И Шелестов решил расспросить старика. Ведь когда люди доверительно разговаривают, то и душами становятся ближе. – Женщина эта? – переспросил грустно Артамонов в ответ на вопрос Максима. – Жена пограничника она. А мальчик чужой, да только он сам этого не помнит. Как мать она ему, а он ей как сынок. – Как она к вам попала? – Из эшелона разбомбленного. Еще летом сорок первого, когда с западной границы вывозили беженцев, семьи комсостава. Ее муж – начальник заставы в Белоруссии. Она даже и не знает, что с ним. А эшелон неподалеку отсюда «мессеры» нагнали и расстреляли. Горело все, люди горели. Жутко было. Местные людей по частям хоронили. От кого только рука осталась или нога. А Машу я нашел в кустах обожженную. И дите при ней. Мальчонка аж плакать уже не мог, только хрипел до посинения. Принес я ее к себе. Лечил долго, да только что я мог сделать! Хоть сепсиса не было, а так на всю жизнь изуродованная останется. Но хоть живая. Не знаю, в радость ей такая жизнь или нет. А мальчонка не говорит. С языком, с горлом все в порядке. Только молчит и все. Она ему вместо матери, единственное, что у нее осталось в жизни, это вот Алешка. Так она его назвала. Думаю, что в честь мужа своего. Вот такие дела, товарищи. Сосновский вышел к станции со стороны выходной стрелки. Стрелка охранялась, и появление человека из леса, пусть и офицера, должно вызвать подозрения. Серьезные подозрения. Михаил стал осматриваться. Со стороны въезда с шоссе тоже контрольно-пропускной пункт. Но территория станции не огорожена колючей проволокой. Значит, попасть туда можно. Серьезное препятствие – это вышки с пулеметами. Грамотно их немцы расставили. Под наблюдением вся территория. А ночью добавляются еще и прожектора. Ночью все равно было бы легче сюда проникнуть, но ждать до ночи нельзя. «Ну что же, – решил Сосновский, вытирая сапоги мхом, отряхивая шинель. – Контроль за взъездом и выездом. Обычное дело. Запасные пути с отбойником охраняются часовыми. Со стороны леса не подойти. Вон эти вагоны, хорошо видно. Значит, к ним подойти лучше со стороны станции. Так, въезд контролируется, машины проверяются, документы, а вот назад проще. Сверяют с записью в журнале и просто пропускают. Учтем». Сосновский остановился за большой елью на опушке. Здесь деревья редкие, но подходят они к станции почти вплотную. Здесь нет складских сооружений, только свалены старые гнилые шпалы, покореженные рельсы, баки какие-то с отработанным маслом. Одним словом, хлам! И пулеметчик на вышке в эту сторону посматривает, но редко. Скучно ему… Чаще посматривает на движение маневрового паровоза, который формирует какой-то состав. И на контрольно-пропускной пункт, где въезжают и выезжают машины. А между прочим, грузовички-то и к санитарному вагону подъезжают. Чаще к товарным вагонам. Какие-то коробки и ящики загружают. Продукты, наверное. А две машины, нет, уже третья подошла, выстроились у санитарных вагонов. Пулеметчик на вышке потянулся, да так сладко, что аж зависть взяла. Видать, сладко поспал перед заступлением на пост. «Мне бы так, – зло подумал Михаил. – Что б тебя так на всю жизнь скрючило». Несколько быстрых шагов – и Сосновский уже идет вдоль складированных шпал, вдоль путей. Пулеметчик еще его не видит, вот он медленно поворачивает голову, смотрит на открыто идущего гауптмана с автоматом на ремне. Михаил поднял руку и приветственно помахал «вымышленному знакомому», которого пулеметчик видеть не мог, потому что объект должен был находиться где-то под его вышкой. Но этот дружественный жест, наличие знакомых на территории станции сразу сделали гауптмана неопасным в глазах пулеметчика. Подозрений не появилось. Время шло, в машину грузили из санитарного вагона коробки, тюки, видимо, с бинтами. «А ведь это говорит о том, что готовится военная операция и пополняются санитарные части и подразделения, – подумал Михаил. – Все сходится, ох как все сходится!» Сосновский деловым быстрым шагом подошел к трем машинам, стоявшим в очереди на получение медицинского груза. Он бесцеремонно поднялся на подножку первой машины и потребовал: – Документы на получение! Список! Немолодой военный врач странно посмотрел на усталого гауптмана с грязными сапогами и шинелью, забрызганной грязью. Этот «фронтовой» вид только добавлял впечатления и говорил о праве гауптмана требовать документы. И врач протянул Михаилу бумаги, тот деловито просмотрел. Нет, хирургических материалов в них не было. Основная часть перевязочные, таблетки, мази. Он вернул документы и запрыгнул на подножку следующей машины. Старший, видя проверку предыдущей машины, уже сам без церемоний протянул свой список. Есть! Сосновский внутренне обрадовался так, что ему захотелось хлопнуть врача по плечу. Именно хирургические материалы, видно, что для госпиталя, а не для линейных частей. Так и есть, подпись и указание военного госпиталя внизу списка. – Почему вы стоите в очереди? – грозно осведомился Сосновский. – Вы что, не знаете, что госпиталям приказано отпускать материалы без очереди? Водитель, заводите машину! Сосновский спрыгнул с подножки и принялся командовать с таким видом, как будто занимался этим делом на станциях всю свою жизнь. Он приказал последней машине отъехать назад. Второй машине завести мотор и отъехать вправо. Первой сдать назад и уступить место следующей. И когда нужная машина встала у вагона, он поднялся и сообщил отпускающим в вагоне медикаменты медикам, что эта машина должна получить необходимые лекарства вне очереди. Он видел, что этим медикам вообще-то все равно, кто там снаружи в какой очереди стоит. Они видели документы, отпускали материалы, делали пометки и ждали следующего получателя. Их происходящее за стенками вагона не касалось, на что Сосновский и рассчитывал. «Все, я свое дело сделал, – решил Сосновский. – Дорога здесь одна. Полчаса у меня есть, пока они все получат». И он снова, выждав подходящий момент, исчез в лесу. Ждать пришлось недолго. Сделав по лесу приличный крюк, отдышавшись, он встал у поворота, чтобы видеть проезжающие через контрольно-пропускной пункт машины. Номер нужной он хорошо запомнил. А теперь еще и водитель, и старший знали его в лицо. Вообще-то они должны быть гауптману благодарны, что им не пришлось полтора часа торчать на станции и ждать очереди. Сейчас главное, чтобы с территории станции не выехали сразу две машины. Не прошло и десяти минут, как на посту показалась нужная машина. Проверив пистолет, загнав патрон в патронник, Сосновский перевесил автомат на левое плечо и вышел на дорогу. Машина выехала из-за поворота, и Сосновский поднял руку, требуя остановиться. Он успел увидеть, как водитель и старший в машине, все тот же немолодой лейтенант, переглянулись, обменялись какими-то фразами, но машина притормозила. Сосновский легко запрыгнул на подножку со стороны водителя. – Поехали, – приказал он. – Проеду с вами километр. Там стоит моя часть. Трогайте, водитель! – Я не понимаю вас, – заговорил лейтенант. – Каковы ваши обязанности и почему вы не обеспечены транспортом? – Я не задержу вас, вы не потеряете времени, – успокоил Сосновский, который просто тянул время. Ему сейчас важно было отвечать что угодно в успокаивающих интонациях и нести правдоподобную чушь. Нужное место в лесу не так далеко. – Какая часть? – начал волноваться лейтенант. – Медицинская? Вы представитель госпиталя или вышестоящего штаба? – Сейчас я покажу вам документы, стоя на подножке, – пообещал Михаил и сунул руку в карман шинели. Выстрел лейтенанту в сердце, и тот откинулся на боковую дверь и медленно сполз вниз, роняя фуражку. Сосновский сунул водителю пистолет под ноздри, чтобы тот вдохнул запах сгоревшего пороха, и приказал свернуть. Бледный как простыня водитель стал поворачивать руль. Они съехали с шоссе на лесную дорогу, машина запрыгала на неровностях. Еще поворот и… Сосновский выстрелил в водителя. Рванув дверь, чтобы успеть поймать руль и убрать ногу убитого с педали газа, Михаил остановил машину и полез в кузов. Он стал распаковывать коробки, тюки и выбирать оттуда то, что нужно хирургу. Получился не такой уж большой набор. Он освободил небольшую коробку, сложил в нее все, что нужно для операции, и выбрался наружу. Снова заведя машину, он разогнал ее и направил в дерево. Спрыгнув, дождался, когда дерево содрогнется от удара. Капот выгнулся, запахло бензином. Вытащив из кармана кусок немецкой газеты, которую он прихватил на станции, Сосновский сложил ее жгутом, поджег и бросил под мотор машины. Схватив коробку, побежал через лес напрямик в сторону карьера. Через пять минут за его спиной в лесу гулко ударил взрыв. Это взорвался карбюратор под капотом. Сейчас будет посильнее! Второй взрыв выбросил над деревьями столб пламени. «Все, рванул бензобак, – с удовлетворением подумал Михаил. – Порядок! Пусть гадают, что случилось. Груз цел, его не украли. Разбирайтесь». Мокрый и уставший, Сосновский появился у карьера с заветной коробкой. Ему навстречу вышел Буторин, осмотрелся, нет ли преследования. Михаил остановился и с шумом выдохнул: – Порядок, Витя! Но я устал как собака. Ноги не держат. – Быстро ты обернулся. Все достал? По списку? – Как на товарной базе, – засмеялся Сосновский. – Все в соответствии со списком и даже попросил отпустить без очереди. Когда они вошли в штольню, Артамонов испуганно поднялся с лавки, уставившись на форму и погоны Сосновского. Но тот только махнул рукой. – Спокойно, папаша! Это маскировочка. Воды дайте, ребята, во рту как в пустыне Сахара. И даже хуже. Он буквально упал на лавку у стены и принялся жадно пить из фляжки, которую ему протянул Шелестов. Смочив наконец слизистую оболочку рта, он коротко пересказал, как ему удалось достать медикаменты и хирургический инструмент. Признался, что была в голове шальная мысль использовать машину для целей группы, но потом все же решил, что это слишком заметное средство передвижения. Да и сам факт похищения машины скоро станет известен. По лесу тоже особенно на грузовике не поедешь. Колесному транспорту нужны дороги. А как раз на дорогах русских разведчиков и ждут. Через полчаса, когда вскипятили воду, когда в стерилизаторах приготовили шприцы, продезинфицировали инструмент, врач приступил к операции. Артамонов очень волновался, ведь навыков у него было очень мало, да и те относились к его молодости. Но врачи, как и солдаты, отличаются решительностью. Есть такое слово «надо», у солдата есть присяга, у врача – клятва Гиппократа. И никто из них не вправе отступить. Майснер был без сознания. Шелестов помогал следить за пульсом раненого так, как научил врач. Буторин подавал инструмент как заправская хирургически сестра. Сосновскому доверили следить за освещением. Масляные светильники могли погаснуть в любой момент, а останавливать операцию нельзя. Несколько раз Буторину приходилось салфеткой вытирать лоб врача, когда капли пота готовы были сорваться вниз. Артамонов работал молча. Только отдавал короткие приказы, что подать, как держать, поправить свет. Все молчали, следя за руками старика. Наконец пуля была извлечена. она упала на салфетку у изголовья раненого. иссечены поврежденные ткани. Теперь врач начал зашивать рану. Обработка шва, наложение повязки. – Все, – выдохнул старик и без сил опустился на лавку. Он дрожащими руками стянул перчатки с рук и вытер рукавом лоб. Странно, но во время операции руки врача не дрожали совсем, а сейчас старик с трудом снимал перчатки. – Вы не поверите, – тихо, с виноватой улыбкой сказал Артамонов. – Я так еще никогда в жизни не боялся. – Да будет вам, – засмеялся Шелестов. – Вроде бы очень простая операция.