— Самый старший ребенок, указанный здесь, — Баннер. Родился в ноябре 1931 года. До него должен был быть еще один. — Я провела пальцем по тонкой бумаге, и мои глаза сузились на маленькой, выцветшей строчке сбоку, рядом с именем Джулии. Над ней, рядом с датой, стояло крошечное имя, печальное в своей простоте. — Пенелопа. Родилась и умерла в 1930 году. Свеча на столе сильно замерцала, как будто кто-то подул на нее. — Мы на правильном пути, — прошептала я, частично обращаясь к Эфраиму. Я снова опустила взгляд на Библию, вспомнив газетную фотографию Джулии на вечеринке: ее рука лежала на животе, она выглядела безмятежной и счастливой. Совсем не похоже на то, какой она предстала передо мной в последние недели. — Мы выясним, что произошло, — сказала я. — И поймем, как все это началось. А затем положим этому конец. Свеча снова замерцала. Затем погасла. — Знаешь, я должен сказать, — сказал Эфраим, его губы растянулись в удивленной улыбке. — Мне кажется, в вашем доме могут водиться привидения. — Пойдем. — Я позвала его следовать за собой. — Куда мы сейчас идем? — На кладбище. Он остановился. — Ты серьезно? — Совершенно. — Во-первых, это плохая шутка, — сказал он. — Во-вторых, ни за что. Что бы ни происходило в твоей голове, это может подождать до утра. — Почему? — я остановилась у двери кабинета. — Ты боишься? Эфраим усмехнулся. — Ворота кладбища закрыты. — Тогда мы припаркуемся за воротами и проберемся через лес. — Уитни, нет. — Мне нужно увидеть одно надгробие. Маленькое. Я заметила его в день похорон Алистера. Думаю, оно может принадлежать Пенелопе. Он скрестил руки на груди. — И что, если это так? Какие новые улики ты ожидаешь обнаружить там ночью, мисс Агата? Я проигнорировала его колкость. — Я не знаю. Но это самое лучшее место, чтобы что-то найти. Какую-то подсказку, какое-то послание. Да и что в этом такого? Вообще-то еще не так поздно. Не говоря уже о том, что там безопаснее, чем здесь. Эфраим покачал головой, выглядя скорее озадаченным, чем раздраженным. — Я знаю, что тебе любопытно, — подначила я. — Как же мы заснем этой ночью? — У меня были планы, как не дать тебе уснуть сегодня ночью, — сказал он, опустив взгляд на мою грудь. — Ты такая сексуальная, когда говоришь о генеалогии. — Эфраим! — Отлично, — усмехнулся он. — Едем на кладбище. Глава 25 Уитни Дарлинг Мы приехали на кладбище Бонавентура в четверть одиннадцатого. Я поставила будильник на телефоне на четверть двенадцатого. Несмотря ни на что, мы должны были покинуть территорию кладбища к полуночи. Каждый житель Саванны знал, что после полуночи на кладбищах ничего хорошего не происходило. Я посмотрела на Эфраима, когда он припарковал машину у входа в небольшом алькове, и мне вспомнилась другая ночь, много лет назад, когда мы вдвоем с Сетом пробрались на кладбище Лорел Гроув и были быстро обнаружены коллекционером костей. Почему-то сейчас мысль о том, что нам вручили человеческое ребро, чтобы закопать его на заднем дворе, что мы и сделали, казалась просто детской сказкой. Вряд ли это было чем-то из ряда вон выходящим в жизни, проведенной на готическом болоте рядом городом, напичканным привидениями больше, чем любой другой в мире. Эфраим провел рукой по своим лохматым волосам и бросил на меня быстрый взгляд своих черных глаз. — Ты готова? Я кивнула, хотя мои руки дрожали, когда я потянулась к дверной ручке. — Мы войдем и выйдем. Потому что знаем, куда едем. Эфраим взял меня за руку и повел к кромке густых деревьев, окаймлявших дальний конец участка. — Мы будем держаться леса, как ты и сказала, а потом перейдем на участок Дарлингов, когда приблизимся. Держись поближе и не издавай ни звука. — Я не думаю, что охрана доставит нам неприятности, Эфраим. Разве они не привыкли игнорировать полуночных посетителей? — Я беспокоюсь не об охране. Я снова подумала о коллекционерах костей, и по позвоночнику пробежал холодок. Я не думала, что их нужно опасаться. Мы просто оставим их мирно заниматься своим делом. Я в последний раз оглянулась на машину, когда Эфраим потянул меня за собой к линии деревьев. Я вцепилась в его руку и шла как можно тише, не отставая от него. Туман целовал освещенную луной землю, прижавшись к ней, словно эфемерное покрывало могло защитить дремлющих жителей от холода. Мох мягким шлейфом стелился по утопленным могилам и старым, витым железным воротам, достигая, наконец, основания высоченных дубов, чьи длинные ветви раскинулись в широком, переплетенном покое. Я дрожала от влажного холода, чувствуя, как меня пробирает до костей. Волосы от влажности завились, а нос, я была уверена, стал ярко-красным. Я застегнула куртку до самого подбородка и, стараясь не споткнуться о палки и камни, следовала за Эфраимом. Его ничто здесь не трогало. Так было всегда. Хотя его родители покоились вдали от нашего пути, я знала, что он думал о них. О летающих штуках, падающих с неба. Об огненных авариях, о потерянных днях и пустых комнатах, которые уже никогда не будут такими, как прежде. А как иначе? Я думала о том же. Я думала о жестокой воде и о брате, с которым мы были так похожи. Он был в моем сердце. Я думала о дедушке. И об отце Перси, Калебе. Но именно так и поступают на кладбище. Ты думаешь о мертвых и о том, что однажды присоединишься к ним там, под землей. Какое место для упокоения. Бонавентура была меланхоличной сказкой. Неожиданный готический символ поэзии и дремлющих пыльных эпитафий. Когда-то, давным-давно, на этом месте стояла прекрасная усадьба. Как-то ночью хозяин устроил грандиозную вечеринку. На ней присутствовали все самые знатные жители Саванны. Но когда наверху уронили фонарь, начался пожар, который все разрастался и разрастался, пока хозяину не сообщили, что ад уже не остановить. И тогда они вывели всех людей на улицу, нагрузив каждого столами и стульями, а также всеми предметами серебра, хрусталя и искусства, которые только можно было унести. Даже музыканты перенесли свои инструменты на лужайку, и гости продолжили танцевать и веселиться под жестокое великолепие пылающего особняка. Пепел к пеплу. Я переводила взгляд с одного белого сверкающего обелиска на другой, на потускневшие мраморные и гранитные гробницы, на впалые щеки херувимов и измученные горем лица плачущих серафимов, пока, наконец, мой взгляд не остановился на лице нашего любимого ангела. Она лежала и смотрела на меня в томительной скорби с высоты огромного памятника Уильяму и Джулии. — Поторопись, жена, — сказал Эфраим. — Мы не знаем, кто еще может быть здесь. Каменный ангел наблюдал за нашим приближением, когда мы вышли из-за деревьев, прошли мимо Сета и Алистера, затем мимо тридцати или около того надгробий забытых членов семьи и дальше туда, где на границе участка спящих вечным сном Дарлингов стоял неприметный камень. Я присела на корточки, чтобы изучить его. По нижнему краю рос изумрудный мох, а углы из белого мрамора были настолько гладкими, что на ощупь казались почти мягкими. Он был небольшим, его легко можно было спутать с подножием или отдельным памятником. Но в центре его был неглубокий оттиск, крошечная эпитафия. Ты спишь, Пенелопа. 1930. Я провела онемевшими, дрожащими пальцами по словам.