Еще вчера я сидела в своем офисе в Чарльстоне, окруженная городской суетой, а казалось, что до этого было миллион миль. Я придвинулась поближе к канделябру, пляшущего света которого было достаточно, чтобы осветить надпись на конверте. Моей Уитни Я сглотнула и перевернула его. В центре красовалась кроваво-красная печать — личная монограмма Алистера, выгравированная в рельефном пузырящемся сургуче. Я просунула палец под верхнюю часть и сломала ее, затем медленными, механическими движениями развернула письмо. Прищурив глаза от боли знакомого изящного почерка, я начала читать. Моя Уитни, Ты не сможешь скрыть от меня свои истинные чувства, любовь моя, потому что я знаю тебя лучше всех. Если перейти сразу к делу, то, боюсь, тебе, моя дорогая, придется нести на своих плечах бремя всех Дарлингов — прошлых и настоящих. В Дарлинг-Хаусе скрывается тьма, и пока мы не искореним ее, проклятие нашей семьи будет преследовать тебя, как бы далеко и долго ты не бежала. С того дня, как ты нашла талисман, эту жуткую склянку, наполненный грязью, с того дня, как мы потеряли нашего Сета, я искал ответы. Старые дневники, фотографии, эпитафии — они были моими постоянными спутниками в поисках нашего освобождения. Но я стар. Мои руки и мой разум устали. Я знаю, что есть логические связи, которые я никогда не увижу. Но ты, Уитни. Если ты продолжишь мой путь — если ты прислушаешься к шепоту стекла, то еще сможешь спасти нашу семью и наш чудесный дом. Разрушь проклятие, пока оно не разрушило тебя. Многое еще откроется тебе со временем. Я молюсь, чтобы ты простила меня за то, что я вынужден сделать. Я не вижу другого выхода. Будь добра к Эфраиму. Он отчаянно любит тебя. Я тоже люблю тебя, моя дорогая. Прислушайся к стеклу. Стекло помнит. Наблюдай за люстрой. И помни, что «П» — это преданность. Я буду скучать по тебе. Твой преданный дедушка, Алистер Наполеон Дарлинг Я долго смотрела на письмо, обводя глазами пляшущий шрифт, пока буквы не расплылись и слова не запутались. В правом виске появилась пульсация, и я помассировала его, зажмурив глаза. Когда я открыла их, мой взгляд устремился к строке, от которой у меня ослабели ноги. Будь добра к Эфраиму. Он отчаянно любит тебя. Секунды превратились в минуты. Я перечитывала записку снова и снова, буря эмоций превратилась в коктейль из разочарования и растерянности. В горле пересохло. Сердце сильно билось. Я сглотнула. — Прости меня, дедушка. Я протянула руку и поднесла письмо к открытому пламени свечи, наблюдая, как дымится бумага, и борясь с желанием выхватить его обратно, изучить, как он в последний раз написал мое имя, начертанное чернилами. Но я не могла поддаться сентиментальности. Дедушка не знал, о чем просил. Я была проклята, и мое проклятие распространялось на тех, кого любила я. Оставаться в Дарлинг-Хаусе было слишком опасно для меня. Мое сердце сжалось от боли, когда письмо воспламенилось. Я опустила его в медную чашу на столе и сквозь слезы смотрела, как оно вспыхивает и прогорает до черного пепла. Дедушка не понимал. Я была не той, кем он меня считал. Это был Сет. Стекло любило его больше всех. А мой брат был далеко отсюда. Завтра, после похорон, я собиралась вернуться в Чарльстон. Вспышка молнии осветила небо за стеклянными дверями, и я обратила внимание на очертания фигуры в туманной дали, идущей вдоль болота. Соломон? Молния сверкнула еще раз. Нет, этот человек не был похож на него. Он двигался как… Я прищурила глаза и попыталась разглядеть темную фигуру за колыханием поросших мхом вечнозеленых дубов и сердитыми струями дождя. Еще одна вспышка. Раздался гром. И он исчез. Глава 3 Уитни Дарлинг Заросшая мхом земля была черно-зеленой и мягкой от утренней росы. Густой туман, деликатно клубясь, окутывал кладбище Бонавентура тихими, неземными объятиями. Вечнозеленые дубы с ветвями, поросшими папоротником, стояли рядом со степенными магнолиями и царственными камелиями, и все они были неподвижны, как бы отдавая дань уважения безмолвному морю мрамора и гранита внизу. Мы с семьей сели в первый из пяти рядов белых стульев, расположенных у основания мраморного мавзолея в центре участка Дарлингов. Меланхоличная скульптура прекрасного плачущего ангела скорбно склонилась над могилой Уильяма и Джулии Дарлинг. Первые корни нашего наследия лежали вместе, их кости переплетены навечно. Вокруг их могилы стояли небольшие надгробия, обозначавшие места упокоения родителей Алистера, а рядом с ними и его старшего брата, ушедшего из жизни молодым. Дяди и тети, которых я никогда не видела. Двоюродные братья и сестры, давно превратившиеся в прах. Всего камней было около двадцати. Но не спокойное присутствие моих погибших предков приковало меня к креслу, не стук собственного сердца, отдававшийся в ушах. Не катафалк, припаркованный на приличном расстоянии, и не величественный черный гроб, подвешенный над свежей могилой. Я была странно оцепеневшей от всего этого. Механизм самозащиты, который, как я надеялась, продержится до тех пор, пока я не смогу убежать куда-нибудь, чтобы побыть наедине со своим горем. Я сжала пальцы на коленях. Нет. Эта боль была другого рода. Самого опасного. Знакомый силуэт двигался ко мне сквозь туман, его приближение отмечали молчаливые взгляды каменных ангелов, пока он размашисто шагал мимо склепов и обелисков когда-то могучих людей, давно превратившихся в прах. Черное пальто, сшитое на заказ, облегало его широкие плечи. Белая рубашка сияла в полумраке. Я почти могла разглядеть его сильную челюсть и черные волнистые волосы, касавшиеся воротника. Мое дыхание участилось, пока он приближался. Каждый его шаг все сильнее натягивал между нами какую-то невидимую вибрирующую нить. У меня пересохло во рту. Конечно, я знала, что Эфраим Каллаган будет здесь. Я пыталась подготовиться к этому, как к встрече с могилой, гробом или надгробием Сета, которое выглядело слишком старым и слишком прочно сидело в мягкой земле. Но мой пульс бился, как у загнанного в угол кролика.