— Куда денешься!.. Что было, то было. — В этот день Щеглов больше в вашу квартиру не возвращался? Митрофанов вытер ладонью взмокшее лицо. — Где тут все упомнишь? Знать наперед — записывал бы… — Ну, какие-то вещи и без записи при всем желании трудно забыть, — доверительно поделился Брянцев. — Взять вашу последнюю встречу с Алексеем. Не могли же вы, в самом деле, забыть, как оказались у него на кухне вечером десятого августа? Сами, что ли, без приглашения, пришли-заявились? Митрофанов энергично возразил: — Зачем это сам? Леша позвал. Как на аркане затянул. А я сперва сопротивлялся… — Даже сопротивлялись? — Брянцев изобразил на лице неподдельное изумление. — Вот те крест! — Расскажите-ка подробнее, как это вышло! — А что рассказывать? — Митрофанов молитвенно возвел очи к потолку и стал вспоминать: — Ну, вышел я во двор. В домино, значит, хотел поиграть. А Лешка возле стола толокся. Вроде как недовольный чем. Гера меня увидел… Нет, не Гера! Его там не было вовсе! Это Коля Ястребков ему, значит, говорит: «Иди вон с ним выпей!». Со мной, значит. Я спросил у Лешки: «А что у тебя есть?». — «Найдем, говорит, чего-нибудь». — «А Надя не будет ругаться?». — «На работе, говорит, она. Раньше полпервого с работы никак не вернется». Я тогда успокоился и больше не сопротивлялся. У него две чекушки было припрятано, и мы, значит, не заметили, как время прошло, а тут Надя как снег на голову… — От Полуниных вы сразу пошли домой? — Сразу! — Ольга видела, как вы пришли? — Сама открыла мне дверь! — Спать в котором часу легли? — Моментально! — Уснули через минуту, через полчаса? Митрофанов поморгал, вспоминая. — Может, и минуты не прошло. Я скоро засыпаю, когда выпивши. — Ночью не вставали, из квартиры не выходили? — Один раз проснулся, но никуда не выходил, покурил только. — И вдруг глазки его забегали, что-то его встревожило. — С кровати не слезал, вот те крест! — Через сколько времени вы снова уснули? — Минут через сорок. Нет, через двадцать! — Что делали в течение этих двадцати минут, все курили? — Не могу сказать! — Почему? — Интимный вопрос! Но глазки продолжали бегать, и страх был написан на лице Митрофанова. — Ну хорошо, — сказал Брянцев. — Вернемся к восьмому числу. В котором часу вы пришли с Ольгой к Полуниным? — Часов в шесть. — И никакой ссоры между вами и Полуниным в этот вечер не случилось? — Да что вы! Ни в жизнь мы не ссорились с Лешкой! — А Щеглов уже был там, когда вы пришли? — Вроде как не был… — вопросительный взгляд на следователя. — Или был? — Он за столом сидел, когда вы вошли? — Ну да, за столом! — Рядом с Надеждой Васильевной? — Через угол от нее! — А Щеглов с Алексеем ссорились? — Ни в каком разе! — Тогда еще вот что скажите: кто из вас первым ушел от Полуниных? — Мы с Ольгой! — В котором часу? — Восьми не было, — Митрофанов что-то прикинул про себя и вдруг испуганно вскрикнул: — Гера! Гера ведь первым ушел, будь он неладен! Господи, совсем памяти не стало! — Свидетель Митрофанов! — Брянцев постучал костяшками пальцев по столу. — Напоминаю еще раз, что за ложные показания… Митрофанов суматошно замахал руками: — Ну остался, остался он с Надей! А мы ушли. И пока Брянцев писал протокол, Митрофанов, бормоча себе под нос, все сокрушался по поводу никудышной памяти. Ольга Квасова «Опойка» — так отозвался о ней Первушин, вручавший Квасовой повестку от следователя и видевший ее непричесанной, в нестиранном халате, сквозь прорехи в котором виднелась комбинация. Держа сигарету в зубах и жмурясь от табачного дыма, она долго вглядывалась в повестку. В конце концов, расписавшись, прокуренным голосом обронила два слова: «Ладно, приду». Была она пьяна. В прихожей, где происходил разговор, стоял густой запах винного перегара. Брянцев предполагал, что Митрофанов и его сожительница заранее условились, как надо вести себя на допросе. Митрофанов явно не из тех людей, которые способны, оказавшись наедине со следователем, упрямо держаться определенной линии. Судя по всему, он не должен был ничего рассказывать о Щеглове. Почему? Одно из двух: либо ему было известно о Щеглове что-то такое, о чем нельзя было упоминать, либо Щеглов о нем самом знал что-то компрометирующее. Этот страх у него в глазах, когда он проговорился о том, что вставал ночью… Не выходил ли он в три часа утра из квартиры? Брянцев был готов к тому, что Квасова попытается внести поправки в показания своего незадачливого сожителя. Возвращаясь после обеда в следственную часть, некурящий Брянцев купил по пути сигарет, вовремя вспомнив, как Митрофанов попросил закурить, а он, следователь, вынужден был продемонстрировать ему пустую коробочку. Эти наглецы, Горелов и Усков, беззастенчиво запускают лапы в ящик его стола и за короткое время выгребли весь неприкосновенный запас курева, предназначенного исключительно для служебных целей. — Можно? Увидев вошедшую в кабинет женщину, Брянцев опешил: — Вы?.. Квасова тоже удивилась: — Что ли знаете меня? Вроде судимостей не имею. Брянцев доброжелательно улыбнулся: — Тем не менее, мы встречались. Присаживайтесь! Именно Квасову он видел в тот день, когда впервые взял в руки дело Полунина. Во дворе дома, где проживал потерпевший. Сейчас она, причесанная, накрашенная, в фирменной ветровке апельсинового цвета, нисколько не походила на «опойку». В подведенных тушью глазах сквозь напускную браваду виделись смятение и настороженность. — Митрофанов, конечно, рассказывал о нашей беседе? — поинтересовался Брянцев. Квасова погладила обшлаг ветровки красной, как с мороза, рукой с коротко обрезанными белесо-голубыми ногтями. Опустив глаза, молча кивнула. — Как вы считаете: он все показывал правильно? Хмуря брови, Квасова продолжала смотреть под ноги. Затем бросила на следователя быстрый, исподлобья, оценивающий взгляд.